он жив, даже сейчас, то могу заверить вас, что каждое его мгновение бодрствования — это мучение. — Он замолчал, опустив голову, отводя две черные ямы своих отсутствующих глаз от ее взгляда. — Я обидел вас, Арафура, и не скрываю этого. Обидел и дорогую Проз, потому что она доверилась мне, чтобы я действовал как друг, а я этого не сделал. Ничто из этого я никогда не забуду. Это был последний раз, когда я видел Проз, и теперь у меня никогда не будет шанса искупить свою вину в ее глазах. Но я старался стать лучше.
— Он сделал это, — сказал один из недоумков за столом, по отношению к которым Фура чувствовала, что проделала очень достойную работу, не игнорируя и не пялясь на них. — Я... Чантер, — сказал он своим странным электромеханическим голосом. — Если кто-то может... сказать, что поручится... за новый характер Куэлла... думаю, что я... могу... достаточно? Он был... добр к нам. Многие этого не сделали.
Что-то в Фуре сдвинулось от заявления недоумка.
— Доверие может быть разрушено в один бездумный момент, — сказал Куэлл. — Я узнал это на собственном опыте. Но я также знаю, что его можно восстановить со временем. Вы привели к нам щелкунчика, сестры Несс, и я говорю от имени всех нас, когда выражаю нашу благодарность. Но есть и другие способы, которыми я могу отплатить этот долг. Об этой руке нужно позаботиться, Фура, и я считаю, что доктор Эддралдер уже хорошо знаком с вашими медицинскими потребностями в другом отношении.
— Куэлл достал мефрозин, — сказал Эддралдер. — Его вполне хватит, и в достаточно чистой форме, чтобы устранить некоторые из плохих последствий этих последних нескольких недель. У нас также есть доступ ко всем расходным материалам, необходимым для лечения наших травм, и ни один из них не будет стоить нам ни квойна. Взамен я займусь глазами Куэлла, насколько это позволяют мои способности.
Фура наконец переключила внимание на щелкунчика, который жаловался на что-то Вуге.
— Вы заставили этот мир двигаться, не так ли?
Тэйзакнэйкак поднял взгляд от того аспекта еды, тарелки или столовых приборов, которым он не был немедленно удовлетворен. — Я, безусловно, сделал это, капитан Несс, несмотря на все мыслимые препятствия, попадавшиеся на моем пути. Помимо того, что я несколько раз чуть не умер по пути сюда, меня затем доставили совершенно не тому получателю, человеку, который только хотел заново познакомить меня с теми самыми силами, избежать которых я старался, пересекая пространство. Если бы я не был столь великодушен — и терпим к недостаткам мысли и действия, свойственным обезьянам — то мог бы почти сказать, что ошибка была достаточной, чтобы полностью аннулировать нашу договоренность. То, что она не совсем аннулирована, говорит только о большей части моей щедрости...
— Хватит, — сказала Фура, поднимая руку из-под стола. — Хватит.
Затем, обращаясь к сестре: — У тебя всегда от него голова идет кругом?
— Всегда, и лучше никогда не становится. Но мы должны извлечь из него максимум пользы. Он сводит с ума — совершенно сводит с ума — и скрытен до такой степени, что я с радостью надела бы зажимы на его пальцы и сжала их. Но он спас мою жизнь в туннелях — мог видеть там, где я не могла, и спас твою, заставив этот мир ускориться на своей орбите. В этом не было ни блефа, ни обмана: я была там, внизу, когда увидела, как механизмы оживают и реагируют на него так, словно все это время ждали его прикосновения. — Адрана откусила кончик хлебной палочки, а затем использовала оставшуюся часть как жезл, указывая на хозяина. — Куэлл говорит, что другие тоже пытались, но до появления щелкунчика никто не мог заставить двигатель работать должным образом.
Она посмотрела на Куэлла. — Это правда?
— Это правда, сколько я знаю об этом двигателе. Никому не удавалось заставить его петь так, как Заку. Другие инопланетяне пытались, даже щелкунчик или двое, но они не знали символы так хорошо, как наш друг.
— Это был его план с самого начала, — сказала Фура. — Чтобы его привезли сюда и заставили этот двигатель работать. Ты расскажешь мне об этих символах позже. — Затем, обращаясь к Адране: — Он упоминал что-нибудь об этом при тебе на борту "Веселой кобылы" или когда вы общались в Малгрейсене?
— Только то, что он хотел добраться до Тревенза-Рич и что будут получены ответы на некоторые наши вопросы. Я полагаю, что в этой части он на самом деле не обманул нас. В конце концов, мы узнали, что в этом мире есть двигатель, и что он способен двигаться сам по себе.
— Ты слишком снисходительна к его намерениям.
— И ты слишком охотно видишь уловки и заговоры там, где их нет. Щелкунчик был в ужасе, Фура, и опасался за свою жизнь. В него стреляли в Малгрейсене, он мало что знал о нынешних обстоятельствах Куэлла и никогда не мог быть уверен, что мы не продадим его обратно тем самым силам, от которых он бежал. Я нисколько не удивлена, что он рассказал нам так мало, как только мог: зачем ему доверять людям, которые могут в любой момент предать его? Простая договоренность — обмен информацией — была выгодна как ему, так и нам. И ты ошибаешься, совершенно ошибаешься, относительно пределов его искренности. Благодаря Тэйзакнэйкаку я узнала кое-что о квойнах, что, думаю, удивит даже тебя.
Фура сложила на груди одну здоровую руку и то, что осталось от другой. — Они были моей тайной.
— И теперь они больше не тайна — поблагодаришь меня позже. — Адрана достала квойн, который, несомненно, хранила именно для этой цели. Она положила его на стол лицевой стороной вверх, медленно поворачивая в пальцах, так что узор из переплетающихся полосок вспыхивал и переливался, создавая впечатление потрясающей, головокружительной глубины. — Зак поправит меня, если я могу показаться ложной, но квойны — это своего рода мыслящая машина. Каждый из этих маленьких дисков сам по себе является чем-то вроде кусочка двигателя, огромного и сложного механизма, из которого мы видим лишь крошечную часть, поскольку остальная часть — большая его часть — существует в другом месте. Этот механизм настолько сложен и могуществен, что им должны управлять мыслящие умы. Мы могли бы назвать их душами, но это говорит только о нашем невежестве. Их разум не похож на наш, и у них мало общего с разумом роботов, таких как Паладин. Лучше, если мы подумаем о них как об ангелах света, созданиях с чистыми помыслами и неподдельной преданностью, которые, подобно жидкому солнечному свету, вливаются в огромные винтики и шестеренки этого невидимого механизма.
Адрана остановилась. Фура немного подождала, прежде чем заговорить.
— Их предназначение?
— Ремонтировать. Поскольку они существуют не совсем в той же плоскости пространства и времени, что и мы, то могут проскользнуть сквозь нее, проникнуть в нее, спроектировать ее способами, совершенно недоступными нашему пониманию. Это то, что они делают; это то, для чего они всегда были предназначены. Далеко-далеко в прошлом, в своих Заселениях — многие миллионы лет назад они, должно быть, были доставлены сюда, чтобы помочь исцелить Старое Солнце. Они должны были упасть в него, чтобы провести на нем какую-то операцию — примерно так же, как доктор Эддралдер или его коллеги могли бы заняться сердечным клапаном или чем-то подобным. Но эта задача так и не была выполнена. Квойны были... ну, "украдены" — это такое же подходящее слово, как и любое другое. У них отняли их истинное назначение и заменили другим.
— Деньги, — ответила Фура.
— Нет, — ответил Адрана, удивив ее. — Или, скорее, их использование в качестве денег — всего лишь промежуточное условие, временный этап. По большей части квойны оказались в вещницах, и наша экономика работает за счет того, что мы находим их в этих вещницах и затем используем в качестве валюты. В конечном счете, квойны поступают в центральные банки, а затем... уходят. Где они находят другое применение. — Она попросила инопланетянина продолжать: — Объясните, Зак. Она должна услышать хоть что-то из ваших уст, иначе подумает, что я все это выдумываю.
— Есть... положение дел, выходящее далеко за рамки вашего Сообщества. Существа, которых вы никогда не встречали, о которых никогда не слышали, которых никогда не представляли — существа, которых вы и представить себе не могли, даже если бы ваш интеллектуальный уровень был повышен на порядок.
— Только факты, пожалуйста, — сказал Адрана.
— Налицо... спор. Дисгармония. Пожар. Война. Это продолжается уже очень давно. Квойны... полезны в этой войне. Их могут заставить выполнять работу, отличную от той, для которой они изначально предназначались. То, что может исцелить больную звезду, может навредить здоровой. Или даже хуже. Гораздо хуже.
— Все инопланетяне, которых мы знаем, — сказала Адрана, — служат одному или нескольким главным действующим лицам в этом далеком, безымянном пожаре. Здесь вообще действует принуждение на всех уровнях. Инопланетяне вынуждены вступать с нами в деловые отношения — управлять нашими банками и, таким образом, получать доступ к потоку квойнов, и, в свою очередь, вовлекать нас в наши маленькие игры по взлому вещниц. Они не могут сделать это сами. Мы полезны — незаменимы — в этом узком смысле. Только обезьяны могут выносить то, что находится внутри вещниц. Но самое главное, квойны заставляют служить злым целям, а не благим.
— Принуждают? — спросила Фура.
— Ты помнишь, как мы разбудили их в Скряге? Это пение, которое вскоре перешло в крик? Именно так нам казалось в то время, и мы не ошиблись. Квойны пробуждались от какого-то долгого-долгого сна, и во время этого пробуждения они вспомнили две вещи. Одна из них заключалась в их истинной цели, а другая — в том, как они были отклонены от нее. Все квойны связаны между собой: несмотря на то, что я сказала ранее, их лучше рассматривать как окна в сердце одной машины, а не как миллионы отдельных машин. Они знали, какой вред был причинен другим представителям их вида, и это все еще продолжалось. Это осознание они едва могли вынести. Ангелы в них плакали от горя, раскаяния и великого праведного гнева. Но из этого все же вышло что-то хорошее. — Адрана остановила вращение квойна и держала его торжественно, как талисман. — У этих квойнов — тех, что лежат в наших кошельках, сумках с сокровищами, в наших трюмах и хранилищах, — все еще есть шанс что-то исправить. С момента Реорганизации они чувствуют, что работа еще не закончена. Их тянет к Старому Солнце: они не просто поворачиваются к нему, но ощущают притяжение. Предоставленные самим себе, они будут падать все дальше и дальше по мирам и орбитам Сообщества, устремляясь к Старому Солнцу, падая в его пламя, плывя вниз по его бурлящим уровням, в его ядро. Жар и давление их совершенно не коснутся. Квойны неразрушимы именно потому, что они были созданы для выживания в таких условиях. Неудивительно, что наши жалкие усилия так и не оставили на них ощутимого следа!
— Поскольку у тебя есть ответы на все вопросы... почему они изменились в процессе адаптации? спросила Фура.
— То, что мы интерпретировали как форму номинала, не является чем-то подобным. Узоры, которые мы видим на квойнах, являются лишь внешними обозначениями состояния какого-либо аспекта оборудования, находящегося за ними — например, положение шкалы на манометре котла или что-то подобное. Реорганизация заключалась в том, что машина переводила себя в какое-то новое состояние готовности, и, таким образом, индикаторы состояния отражали это изменение.
— И обрушили всю нашу экономику, — сказала Фура.
— Сейчас это скорее крах, и квойны нашли этому лучшее применение. Альтернативой были бы миллионы лет медленного упадка, когда жизнь постепенно остановилась бы, в то время как Старое Солнце становилось бы все более слабым, и даже обращенные к Солнцу миры начали бы разрушаться, замерзая. — Адрана постучала квойном по столу. — Но мы должны сделать окончательный выбор. Это еще не решено. Квойны все еще могли бы вернуться в экономику, как и раньше, и некоторые люди стали бы немного богаче, а некоторые — немного беднее, и жизнь продолжалась бы, но никаких реальных изменений не произошло бы. Куэлл... Куэлл и я предпочли бы, чтобы мы предприняли более решительный шаг. Квойны будут освобождены. Они перестанут быть какой-либо валютой. Не будут иметь даже символическую связь с деньгами. Они станут, в буквальном смысле, бесполезными. И ничего не стоящими, в тот же момент. Граждане откажутся от своих квойнов, и мы тоже — все мы. А взамен... будут выпущены векселя. Бумажные деньги. Но это не будет обычной сделкой.
— Это, — сказал Куэлл со слабой улыбкой, — было бы недостаточно радикально.
— Вы готовы согласиться с этим?
Он кивнул Фуре. — Хотя мне и пришлось немного постараться, чтобы убедить ее в правильности выбранного курса. Но теперь я понимаю это — метафорически, так сказать. Мы должны порвать со старым. Полумеры не помогут, нас просто потащит назад к старым привычкам. Но никогда еще не было лучшего времени, чтобы встать на этот радикальный путь. Мы в буквальном смысле перевернули мир. Теперь мы должны подать пример, который изменит все остальные. И мы начинаем с наших целей! Мы сообщим о наших действиях остальному Сообществу, и пусть люди последуют нашему примеру. Я сомневаюсь, что они поспешат за этим, но для начала будет небольшой поток, и этого будет достаточно, чтобы что-то начать.
— Вы совсем спятили, — сказала Фура, и в комнате мгновенно воцарилась тишина. Затем, помолчав, добавила: — И я вас с этим поздравляю. Мне это не нравится, но я вижу в этом справедливость... думаю, она поступила бы именно так. Возможно, это все, что мы когда-либо делали — заканчивали работу, которую она начала.
— Она? — прошептал кто-то.
— О ней лучше не упоминать, — тихо сказала Адрана.
На станции Шестисотой улицы были приготовлены спальни, и сестры впервые с тех пор, как их корабли разошлись, поселились вместе.
Обе были измучены, и хотя каждая из них чувствовала, что должна сделать что-то еще, чтобы помочь Куэллу закрепить свою победу, ни у кого не хватало сил. Эддралдер навестил их незадолго до того, как они ушли на покой, проявляя одинаковую заботу о каждой, и завершил свое дело, сделав Фуре новую инъекцию мефрозина. После этого она сказала, что вполне способна сама вводить дозы, и если окажется в невыгодном положении из-за потери руки, то призовет на помощь других.
Утром сестер, отдохнувших настолько, насколько это было возможно, встретил Куэлл и отвел в катакомбы станции, глубоко под наземными платформами и даже ниже туннелей, где заканчивались пути поездов пригородного сообщения.
У каждого из них были мешочки с квойнами, которые они бережно хранили отдельно друг от друга, а суммы делили на достаточно мелкие части, чтобы квойны не начинали блестеть или петь. Они пришли навестить камеру, отделанную белым кафелем; это было не какое-то импровизированное место содержания под стражей, а такое, которое имело все признаки настоящего, построенное и обставленное таким образом, чтобы служить для ночного содержания под стражей пьяниц, неплательщиков платы за проезд, бродяг и других подобных нарушителей спокойствия, которые могли бы привлечь внимание полиции железнодорожной станции. В камере было три сплошные стены, а четвертая состояла из тяжелых, плотно прилегающих друг к другу прутьев.
