— Я спрашиваю, почему ж вы тогда, зная, что город в осаде и, что это возможно последний шанс спасти ваших детей... Почему вы не вывезли вместе с этим мальчиком всех своих воспитанников?
— Всех?! Да столько детей невозможно вывезти даже за месяц! Что вы пан капитан, это смешно...
— Смешно?! Невозможно?! Нет такого слова 'невозможно'. А смеяться вы точно поспешили. Вы могли бы сформировать колонну из крестьянских подвод, и под развернутыми флагами 'Красного Креста' вывести из Варшавы всех, пока коридор еще не перекрыт тевтонцами. Или вы считаете, что этот путь будет свободен вечно?!
— Хм... Вы зря так горячитесь, пан капитан. Даже если германцы и войдут в Варшаву, в городе ребят не ждут такие же опасности, как в предлагаемом вами исходе. А вот там от бескормицы и человеческой грубости кто-то из ребят может даже погибнуть!
— Кто-то или все?
— Не понимаю, вашего равнодушия!
— Вы сейчас мне напомнили одного раввина вашего возраста. Я разговаривал с ним в Поможже. Он тоже сокрушался о том, 'что же будут кушать в дороге маленькие дети' и решил остаться в Польше. И это после 'хрустальной ночи', и прочих 'антисемитских подвигов' нацистов в Германии!
— Отдельные мерзавцы всегда были и всегда будут. Но настоящие-то немцы не допустят гибели детей, а во время эвакуации кто-то из них наверняка может погибнуть. Вы же видели, что только что натворили самолеты на шоссе!
— А в Варшаве, по-вашему, дети будут в безопасности?
— Там все же не столь опасно... А вот гибель ребенка в дороге — это трагедия!!! Но вам этого не понять, своих детей у вас нет. Вы не знаете, что такое забота о детях.
— Трагедия?!
'Когда в 42-м ты поведешь их стройной колонной по четыре в ваш последний путь к газовой камере Треблинки. Вот тогда случится трагедия. НАСТОЯЩАЯ ТРАГЕДИЯ. Но те, для кого ты сыграешь эту свою трагедию, того вашего 'протеста невинных' не поймут, и не оценят выступления. Освобожденные волей их Фюрера от 'химеры совести' они будут потешаться над глупыми евреями, и не менее глупым старым доктором. Но твое-то имя хотя бы будут помнить... После войны появятся памятники 'герою Корчаку', не бросившему своих ребят перед смертью. А герою ли?! Ты мог спасти их, но вместо этого ты взошел с ними на вашу общую 'Голгофу'. А зачем?! Чтобы люди после войны возмущались варварскому убийству детей, чьи имена в мое время не помнил практически никто? А вот тебя... Тебя помнили... Жаль, что после смерти человека не мучает стыд. И за миллион лет ты бы не смог избавиться от стыда за то, что не спас тогда этих ребят. А не спас ты их, просто потому, что не верил в бесчеловечность фашистов...'.
— По сравнению с гибелью их всех, забиваемых словно телята на бойне... Гибель одного, это беда, и большое горе для живых. Но это не катастрофа, потому что остальные спасутся. Вырастут дети и родятся внуки, или не родятся, если кто-то решит, что им нечего бояться, и не от чего спасаться... Неужели же вы врач и воспитатель с многолетним стажем, не хотите понять, что ваша слепая вера и готовность принести себя самого в жертву, ничего здесь не решают! Совсем ничего!!!
— Адам! Да, что с тобой?! Успокойся! Пан доктор не слушайте его. Он просто устал...
— Нет уж, подождите, пан поручник! Вы, пан Моровский, считаете, что оставляя своих воспитанников в 'Доме Сирот' в Варшаве, я обрекаю их на гибель. Но ПОЧЕМУ вы ТАК считаете?! Почему пан капитан?!!
— Да, пан доктор. Апостола Фому вы бы сыграли замечательно...
— А кем вы себя видите, Спасителем? И все-таки почему?
'Бессмысленный спор. Не поверит он мне ни за что. Для него я лишь капитан, с поехавшей крышей. Евреев всегда портили их скепсис и 'здравомыслие'. Даже когда под ними пол проваливается, они все еще ищут какие-то резоны и вспоминают притчи из Торы. Да, это ты точно заметил, пан доктор — нет у меня своих детей, да и не будет их никогда. Вот только чужих детей и защищают эти руки...'.
— Вы знаете, что такое гетто? Не с точки зрения исторического компактного места проживания евреев. А для Адольфа Гитлера? Молчите? Так вот для него и его окружения, это лишь зоосад, или даже загон для свиней, где тех откармливают перед забоем.
— Чтобы он не видел в этом, он не посмеет...
— ПОСМЕЕТ!!! Посмеет. Я сам наполовину немец, и отлично знаю то, о чем сейчас говорю. Вместо 'безопасного места', вы получите 'место заклания'. Или вас самого прельщают лавры Христа и Андрея? А, пан писатель?
— Вы нездоровы пан капитан. Вероятно, вы и вправду просто устали от войны...
— Когда поведете своих жертвенных агнцев в свой последний мученический 'поход против жестокости', вспомните мои слова. У вас был шанс спасти этих детей, но вы им просто не воспользовались. А ваша смерть вместе с ними никогда не окупит вашего греха фарисейства. Ваших слепоты и упрямства, из-за которых и погибнут эти дети. Где вас высадить?
— Где вам угодно, только, пожалуйста, поскорее...
— Если вам противно мое общество, то из машины выйду я... Капрал остановите здесь на углу. Благодарю. Довезите этих панов до места назначения, и поручника до гостиницы, а потом вернитесь за мной. Анджей захвати там мой парадный китель...
— Адам не глупи, здесь уже совсем близко...
— Вот и езжай, а я немного пройдусь, и посижу вон в том кафе. Душно мне что-то в машине. Удачи вам пан писатель, но извиняться за свои слова я не стану...
— Благодарю за помощь. Но право не стоило. И простите меня, если я вас обидел.
— Бог простит, а я... Я мог только просить вас. Но просить слепого прозреть, к моему прискорбию слишком наивно...
Расстегнув ворот кителя Павла, присела за столик, невидящим взглядом разглядывая буквы меню...
* * *
ПВО дало отбой воздушной тревоги. А на аэродроме их очень нетерпеливо ждал журналистский шабаш. Вокруг стоящего там же мото-реактивного 'Девуатина', как цыплята вокруг кормушки, крутились фотографы. Машина только что вернулась из ремонта, и сверкала свежим камуфляжным покрытием, белой эмблемой сокола и тринадцатью значками одержанных воздушных побед. Рядом у края летного поля прогревали свои моторы штурмовики RWD-11. Чуть в стороне свою аппаратуру настраивали две группы киношников. Павла нашла Стахона, и отвела его в сторону для короткой беседы. Полковник не возражал против заключения двухнедельного контракта с новыми волонтерами, хоть и был удивлен приезду афроамериканцев. Вылет перегонщиков 'Хариккейнов' уже был согласован, поэтому изменения коснулись лишь состава группы. А вот официальную передачу дивизиона 'Сокол' под командование поручника Терновского было решено провести днем позже. Наконец, заместитель командующего разрешил начать 'экзекуцию'.
Первым на обед к 'акулам пера' попался Терновский. Он подробно рассказывал согласованную версию их приключений в Штатах и во Франции, а Павла бездумно осматривалась, выискивая в толпе задержавшегося Гали. Вдруг ее взгляд встретился с пристальным взглядом шведского кинооператора. Сердце пропустило удар, а память подбросила аналог возникшего ощущения. Вот точно так же два месяца назад в Монголии на них с Валерой Гусакком иронично-оценивающе смотрели два диверсанта, переодетых один чекистом, а другой майором ВВС. Выражение лица этого мужчины медленно менялось. Он, по-видимому, уже понял, что объект его интереса частично разобрался в ситуации, но начинать действовать, пока не спешил. А вот Павла решила не тянуть, и шепнув прямо в ухо болтающего с американкой полковника Стахона, ' — Среди репортеров диверсанты. К бою!', быстро двинулась на сближение с киношниками. Паранойя не подвела разведчика. Хотя тот, с кем они только что 'играли в гляделки', стоял с обиженным лицом, по всей видимости, собираясь выкручиваться. Но его более молодой и менее опытный напарник явно задергался, и потянул руку к тяжелой сумке с оборудованием. Этого сигнала Павле хватило. Выдернутый из заранее расстегнутой кобуры 'Браунинг' успел сделать пару выстрелов до того, как противник открыл огонь. Истерично завизжали женщины за спиной. Венгерскую журналистку 'швед' удерживал за заломанную руку перед собой, и прикрывался ею как щитом. Отвечая огнем, он уже успел подстрелить четверых солдат охраны, и сейчас пятился к стоящему на старте самолету. Его напарник вставлял магазин в МП-38, когда пуля командира дивизиона вошла ему между глаз. Остальные 'охотники' отстреливаясь, перебежками отступали к самолетной стоянке.
Быстрый взгляд назад слегка успокоил. Сегодня Терновский не лез геройствовать, прикрывая собой американку. Во вчерашней беседе напарника с трудом удалось убедить, что первым в плен должен попасть именно Моровский. Задачей его приемника, перед тем, как его 'нечаянно собьют за линией фронта', было аккуратное прикрытие советского вторжения. Сделать все возможное, чтобы захват польских аэродромов прошел с минимальной кровью, Терновский неохотно согласился. Ну, а сейчас он лишь кивнул своему командиру, неприцельно, постреливая в сторону диверсантов. Все было ясно без слов — сегодня немцы добьются успеха, но будут сами удивляться своей удаче. Протарахтела пулеметная очередь. Диверсанты отступали к вращающему винтами штурмовику. А Павла просто поймала кураж. Несколько пуль прошли впритирку к телу, но ранений она пока не чувствовала. Неистово матерясь по-немецки, одновременно перекрывая часть сектора стрельбы и диверсантам и полякам, разведчица бесстрашно рванулась в ближний бой. Пистолет был молодецки отброшен, и вместо него привычно заработали кулаки, локти и колени.
— Где Рюдель, мерзавцы! А?!!
— Где эта тварь?!!! Может, он сейчас за кустом, вытирает лопухом свою задницу со страху?!
— Этот потомок предателя так боится дать мне отпор в воздухе, что от ужаса присылает убийц, разделаться со мной?! Так что ли?!
— Так вот он я, Пешке. Попробуйте меня убить! Стреляйте же свиньи!
— Запомните трусы! Я швед по месту рождения!
— Погибнув в бою, я лишь завоюю себе почетное место за столом Одина!
Потом она замолчала, чтобы окончательно не сбить дыхание. В рукопашной, ей пришлось драться, пропуская часть ударов. Несмотря на это одного из диверсантов все же удалось свалить нокаутом. Со спины что-то кричали, но Павла не вслушивалась. Потом свет померк...
* * *
/// С НОВЫМ ГОДОМ ТОВАРИЩИ!!! :)))
//Черновой вариант обновления от 06.01.14 не вычитано/
* * *
Магнитофонная запись переговоров хрипло звучала из динамика. Ворошилов, постукивая пальцами по столу, кривился в усмешке. Молотов внимательно вслушивался, и задумчиво делал пометки в блокноте. Нарком НКВД замер со спокойствием на лице, опустив глаза в стол. А Вождь слушал, и при этом пристально отслеживал реакцию гостей кабинета. Под чуть искаженные магнитной проволокой звуки беседы, перед мысленным взором Сталина разворачивалось преинтересное действо.
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —
' — Господин Деканозов. Господа. Присутствующие здесь маршал Рыдз-Смиглы и генерал Стахевич представляют армию Польши. А мы вместе с министром внутренних дел паном Рачкевичем представляем правительство республики. В свою очередь мы также хотели бы знать полномочия вашей делегации.
— Наши полномочия достаточны для заключения с вами ряда соглашений... Если только эти соглашения не включают положений о войне с третьими странами. Нашу делегацию возглавляет заместитель министра иностранных дел товарищ Деканозов. Со мной и с товарищем Рыбалко вы уже знакомы. Я являюсь постоянным полномочным представителем СССР в Польше, а товарищ Рыбалко военный атташе нашей дипломатической миссии.
— Спасибо господин Шаронов. А почему в переговорах не принимают участие, представители правительства и военного командования СССР?
— Наверное, потому же, почему мы здесь не видим президента Польши господина Мосцицкого. Но нас это не останавливает, поскольку наша делегация к переговорам готова. А вот вам еще только предстоит убедить вашего президента в полезности переговоров. Так что, давайте, господа, не будем терять драгоценное время. Итак, мы вас внимательно слушаем.
— Гм... Тогда мой первый вопрос к господину Деканозову. В Польше ходят стойкие слухи, что Советы... Эгхм... Я имел в виду руководство Советской России готово вскоре начать войну с Германией. Так ли это? И если вы это подтверждаете, то какие цели вы ставите перед вашей армией?
— Господин Славой-Складковский... Красная Армия просто так не нападает на наших соседей. Однако нам всем имеет смысл припомнить не решенные до сих пор вопросы по спорным территориям. 'Линия Керзона' вот наши цели. Эти земли принадлежат СССР. Впрочем, мы не намерены, ни с кем воевать. Мы рассчитываем получить эти земли назад мирным путем. Ведь Польша заняла и использовала эти земли без признания границ советской стороной...
— Но ведь уже много лет это территория Польши!
— Территории Тешинской Силезии, Спиш и Орава тоже долгие годы являлись землями суверенной Чехии. Но вас ведь не остановил тот их временный статус год назад. Почему же он должен останавливать нас? Кстати, а как вы относитесь к чешскому правительству в изгнании? Признается ли оно официальной Варшавой?
— Ваш вопрос не имеет отношения к делу! И мы не готовы обсуждать здесь вопросы о возврате территорий! Ни российских не чешских!
— Что ж, господа... Тогда советская делегация может прямо сейчас откланяться. Судя по последнему высказыванию господина Рыдз-Смиглы, готовность советской делегации к переговорам оказалась существенно выше готовности польской делегации. Предлагаю дождаться полного равенства в понимании сторонами ситуации, и уже после этого вернуться к нашей беседе...
— Господа, подождите! Не нужно так спешить с заявлениями...
— Фелициан, опомнись! Нам не о чем вести с ними переговоры!
— Пан маршал! Не спешите! Все ведь имеет свою цену. Не так ли господа?
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —
На короткое время воцарилось молчание. Советские дипломаты не спешили подтверждать свое понимание законности польских 'шкурных интересов'. Слушая шепот поляков, Молотов едва улыбнулся в усы. Деканозов, по его мнению, не блистал талантами дипломата, но довольно уверенно гнул свою линию, в полном соответствии с выданными ему полномочиями. Из динамиков вновь зазвучал голос польского премьера...
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —
— Господа давайте все-таки продолжим. Итак, что же СССР готов предложить взамен Польской республике?
— В первую очередь оружие...
— Оружие? Но какой в этом смысл?
— Да, именно оружие. А смысл вы найдете сами, если сможете отмобилизовать население тех территорий, которые Польша сможет вскоре отбить у немцев. Ну, а мы готовы передать союзникам СССР артиллерию и боеприпасы, оставшиеся со времен царской России. Вот предварительные цифры наших предложений...
— Прочтите вслух пан Стахевич.
— Гм. Полторы тысячи орудий калибром от 37-мм до 152-мм. Сто устаревших танков 'Рено' и танкеток 'Виккерс' и двести пулеметных бронеавтомобилей. Миллион австрийских, французских и японских винтовок. Пятьдесят тысяч пулеметов семи моделей. Боекомплект на несколько месяцев активных боев...
