Курт ожидал запаха тлена от темной шкуры тварей и тяжелого гнилостного духа из полураскрытых пастей, горячего громкого дыхания, готовился встретить взгляд маленьких поросячьих глазок, вместе с тем понимая, насколько эти ожидания нелепы — попросту прежний опыт судорожно подбрасывал мозгу детали, которые сейчас не имели смысла и значения. У этих созданий не было не только головы — собственно пасти и были единственным, намекающим на то, где она, вообще говоря, предполагалась бы, будь они производными природы, а не древних глубин истории дочеловеческой и доангельской. Разделенный на две челюсти выступ на поджаром теле был похож на некогда выщербленный и заглаженный камень — ни глаз, ни ноздрей, ни чего-то похожего на уши разглядеть было невозможно за отсутствием таковых, и на миг мелькнула глупая мысль, что, если сейчас податься вперед, протянуть руку и постучать по этому выросту — изнутри тварь отзовется пустым звуком, похожим на эхо в пустом бочонке. Пасти, безъязыкие и темные, будто провал в никуда, не втягивали воздух и не исторгали его вовне, словно здесь, на расстоянии шага, почти вплотную, стояли не существа, а механизмы, созданные сумасшедшим изобретателем. Механизмы, предназначенные для одного: убивать.
Одна из тварей вытянула голову-выступ, будто принюхиваясь, будто пытаясь уловить какой-то тонкий запах несуществующим носом. Пасть, разверстая под невероятным углом, как у заглатывающей яйцо змеи, застыла на расстоянии ладони от вытянутой ноги Ван Алена, и охотник, и без того неподвижный, окаменел вовсе, лишь сжав зубы и стиснув пальцы на прикладе так, что заострившиеся костяшки и скулы, казалось, вот-вот прорвут кожу. Нессель трясло мелкой судорожной дрожью, и ненадолго Курт всерьез испугался того, что она не сдержится, оттолкнет его руку и выплеснет весь скопившийся ужас криком, что сорвется с места и бросится прочь... или же просто окажется самым счастливым человеком в их троице, вовремя лишившись рассудка и тем самым оградив себя от привычного понимания страха, тьмы и смерти...
В отдалении снова тяжело ударил в землю шаг многоокого Ангела, и обе твари, крутанувшись на лапах-циркулях, сорвались с места, вмиг скрывшись с глаз; еще несколько секунд протекли все в той же мутной тишине, издалека послышался до тошноты отчетливый треск, будто кто-то одним движением разорвал на куски плотную новую ткань, и на недолгое мгновение в воздухе повис чей-то крик — непонятно, мужской или женский, оборвавшийся разом и навсегда.
Сколько времени прошло, пока Курт решился опустить руку, зажимавшую рот ведьмы, он не знал; внутреннее чувство говорило, что миновала в лучшем (худшем?) случае минута, а все его существо твердило, что прошел не один час, что давно, очень давно они сидят здесь — на усыпанной обломками земле, вжавшись спинами в стену опустевшего дома. Шаги исполина все еще слышались вдалеке, но тварей не было видно, и вокруг снова установилась пустая тишина — ничем не нарушаемая, омертвелая, каменная...
— Чёр... — начал охотник сдавленно и осекся, не произнеся вслух то, что прежде вырывалось само собой, без осмысления и раздумий. — Твою ж...
— Господи, — едва слышно выдохнула Нессель, дрожащей рукой отерев лицо, и замерла, осознав, что сделала это кулаком, в котором зажала смятый в ком розарий.
Курт молчал, вслушиваясь в окружающее и в самого себя, отмечая с непонятным чувством, что лишь сейчас в душу начало просачиваться нечто похожее на страх, что прежде на него не было то ли сил, то ли времени — все мысли были о том, выдержит ли Нессель, сдержится ли охотник, да и сейчас это странное чувство вползает в него лишь потому, что память подсказывает — этого положено бояться, этого надо было испугаться, так делают все...
— Что... — начал Ван Ален все так же тихо и через силу и, так и не подобрав нужных слов, просто выдавил: — Почему?
— Они слепы, — пояснил Курт с расстановкой, продолжая краем глаза следить за ведьмой, что по-прежнему тряслась, точно в лихорадке, молча глядя в землю и все так же сжимая розарий. — Слепы и глухи. Незрячая безвольная свора Ангела смерти, его оружие. Посчастливилось, что нас не увидел он, иначе сейчас мы выглядели бы, как парни Райзе.
— Он идет по городу... — пробормотал охотник, словно лишь сейчас полностью осознав, что происходит. — Он просто идет, а с ним идут эти твари и убивают все живое, что попадается ему на глаза... Мать его так, он же вычистит это место! А потом... потом что — пойдет дальше? Это что, и есть хренов Конец Света, а, Молот Ведьм?
— Не исключено, — ровно отозвался Курт и осторожно тронул ведьму за плечо: — Готтер? Как ты?
Нессель молча кивнула, глубоко и шумно переведя дыхание, и он кивнул в ответ, перехватив заряженный арбалет поудобнее:
— Хорошо. Идем.
— В собор? — уточнил Ван Ален с сомнением. — Думаешь, решение там? Какое?
— Понятия не имею, — буркнул Курт, осторожно привстав на колене, огляделся по сторонам и медленно поднялся на ноги, поневоле пригибаясь и пытаясь оставаться под прикрытием целых и полуразрушенных стен. — Решим на месте.
— Удобно, — хмуро заметил охотник и, помедлив, встал тоже, подав руку Нессель. — Один план на все случаи жизни.
Глава 30
Близость соборной площади угадывалась еще на подходе, и вовсе не по ориентирам вроде знакомых домов и поворотов улиц: тут и там, поначалу изредка, а после все чаще, попадались тела — раздавленные, разорванные, смятые, всех возрастов и обоих полов. Теперь, зная, что именно принесло им смерть и, похоже, воображая это во всех красках, Нессель бледнела с каждым шагом все больше, хотя, казалось бы, ни единой кровинки в ее лицо и так уже не осталось, и Курт снова испугался того, что поразительно стойкая ведьма, исчерпав запас последних душевных сил, и впрямь потеряет сознание. Та, однако, продолжала идти, все плотнее сжимая губы, стараясь не всматриваться в то, что было под ногами, и лишь когда взглядам открылась площадь, устланная телами, точно ковром, со свистом втянула в себя воздух, пошатнувшись.
— Misericors Deus... — глухо проронил Ван Ален, на миг застопорившись; правая рука попыталась подняться для крестного знамения, но так и осталась, как была, сжимая приклад арбалета. — Их же здесь сотни...
— Половина города pro minimum, — подтвердил Курт сквозь зубы, стараясь не вдыхать пропитавшийся кровью и нечистотами воздух, и снова двинулся вперед, понимая, что попросту физически невозможно поставить ногу так, чтобы не наступить на чьи-то внутренности, руки или ноги, а еще не загустевшая темно-красная жижа покрывает площадь маслянистым толстым слоем, в котором тонут подошвы. — Вряд ли он вернется, но все же не стоит тут торчать. Вперед.
Охотник кивнул и зашагал через площадь, стараясь преодолеть открытое пространство как можно скорее и озираясь по сторонам, но, как и Курт, понимая, что смысла в этих предосторожностях мало и вокруг нет никого — никого и ничего, лишь безмолвие и неподвижность...
Под сводами собора было так же тихо и так же витал в воздухе запах смерти, хотя здесь было не больше десятка убитых, причем причина гибели двоих из них определялась сразу и безошибочно — их попросту смяла толпа, ринувшаяся к выходу. Тело епископа лежало здесь же, угадываемое не столько по чертам лица, сколько по ошметкам торжественного облачения.
— Однако, — брезгливо пробормотал Ван Ален; ведьма молча отвернулась, обойдя густую, как сметана, кровавую лужу на камнях пола. — Убежать далеко наш не слишком святой отец вполне ожидаемо не сумел, пав первой жертвой при рождении столь чаемого им нового мира... Хоть в чем-то справедливость.
— От себя не убежишь, — заметил Курт, окинув взглядом останки фон Киппенбергера, и охотник поморщился:
— Да, самое время для философствований, Молот Ведьм.
— Никакой философии, гнилая матерьяльщина, — передернул плечами он, указав на развороченное тело епископа. — Взгляни на него. Его не растерзали эти твари и не раздавил наш многоглазый приятель, не растоптала толпа; на него вообще ничто не воздействовало извне. Его будто вскрыли изнутри.
— 'Он — врата', — повторила Нессель тихо. — Так он сказал...
— Да, — подтвердил Курт, — ad verbum.
— Это типа одержимости, что ли? — поморщился охотник; он качнул головой:
— Нет. Фон Киппенбергер был, конечно, подконтролен силе, с которой связался, но никакие демоны или кто бы там ни было в нем не обитали; и он не слился с этой тварью, утратив человечность, как то однажды случилось в моей практике. Он просто стал вратами, через которые Ангел смерти вошел в наш мир. Буквально.
— Как ходячий круг с символами?
— Вроде того, — кивнул Курт, отходя от изувеченного тела. — Кругом был он сам, а символы были начертаны в его душе.
— Звучит красиво, — хмуро отметил Ван Ален. — Выглядит, правду сказать, не очень.
Охотник сделал еще шаг вперед, оглядев пустое нутро собора с треснувшими колоннами и перевернутыми скамьями, и резко, судорожно развернулся, когда одна из них скрипнула по полу, подвинувшись в сторону. Перехватить его руку и толчком сбить арбалет в сторону Курт едва успел, и стрела, сорвавшись, с оглушительным звоном врезалась в ступени лестницы, ведущей наверх; из-за скамьи послышался приглушенный испуганный вскрик, и Ван Ален, побледнев, бросился вперед. Тяжелую скамью он сдвинул в сторону одним толчком и, увидев прячущегося под нею человека, выругался — непристойно, от души, с каким-то свирепым облегчением.
— Смотри-ка, кто у нас тут есть, Молот Ведьм! — не скрывая злости, провозгласил он, наклонившись, ухватил человека за ворот священнического облачения и мощным грубым рывком водрузил его на ноги. — Соучастник, а?
Отец Людвиг стоял неподвижно, почти вися на держащей его руке, плотно зажмурившись и, кажется, слабо соображал, что происходит; губы его шевелились, шепча что-то неразборчивое — то ли молитву, то ли мольбу. Охотник встряхнул его, точно мешок с горохом, вынудив распрямиться, и повысил голос:
— Эй, служитель хренов! Что жмуришься — тошно смотреть на то, что наворотил со своими рясоносными дружками?
— Ян, — тихо, но требовательно осадил Курт; святой отец открыл, наконец, глаза, на миг застыл на месте и рванулся вперед с таким видом, будто намеревался кинуться ему на шею.
— Майстер инквизитор! — выкрикнул он надсадно. — Господи, слава Богу, Матерь Божья!.. Остановите его!
— Что же вы сделали... — чуть слышно произнесла Нессель, и тот яростно замотал головой:
— Нет-нет-нет-нет! Это не я! Я не знал, я не участвовал!
— Почти каждый человек в Бамберге знал и участвовал, — возразил Курт сдержанно, — а вы вдруг нет?
— Я не знал! — сдавленно выкрикнул отец Людвиг и сжался, сам напуганный тем, как отдался его голос от каменных стен собора. — Я не думал, что все так страшно, я не подозревал, что он... они все... что тут затеяли, я не участвовал! Ну, говорил порой Его Преосвященство странные вещи, но кто я такой, чтобы возражать епископу?!
— С вами разберемся после, — отмахнулся Курт, и священник съежился, явно начиная жалеть, что не угодил под взор многоокого Ангела. — Сейчас главное не это, главное — monstrum, шагающий по городу, в котором две трети жителей уже мертвы. Как загнать эту тварь обратно?
— Я думал — вы знаете... — растерянно пробормотал отец Людвиг, и охотник, отпустив его ворот, болезненно засмеялся:
— Прекрасно... Просто прекрасно! Одного, кто мог бы это знать, сожрали твари, которых он же и вызвал, а второй торчит в Официуме под присмотром инквизиторов, но времени на то, чтоб тащиться обратно и выколачивать это из него, у нас нет. Чудно!
— Не говоря уж о том, — хмуро уточнил Курт, — что мы попросту рискуем туда не добраться. Впрочем, что-то мне подсказывает, что он, невзирая на свою словоохотливость во всем прочем, здесь капитально уперся бы рогом, и мы все равно бы ничего от него не добились. Если, конечно, он вообще это знает и если уничтожить или изгнать эту сущность можно хотя бы в теории.
— Я... я боюсь, что это невозможно, — опасливо возразил отец Людвиг, затравленно косясь на майстера инквизитора. — Это же Ангел! Ангел смерти, тот самый, из легенды, это не легенда, это правда! Тогда его смирила святая Кунигунда, но теперь... теперь ее здесь нет, и он свободен, и мы... мы можем только молиться ей; быть может, святая покровительница снизойдет и снова заточит его!
— Что-то хреново она покровительствует, — заметил Ван Ален сумрачно, широким жестом указав будто на весь город разом. — Бамберг почти лежит в руинах, адские твари рвут в клочки его обитателей, а она неведомо чем занимается и ждет молитв? Впрочем, я на ее месте тоже наплевал бы на таких подопечных. Нет ничего хуже, чем спасать тех, кто имеет обыкновение руками и ногами отбиваться от спасателя, поливая его при том бранью и плюя в лицо.
— Должно быть что-то, — твердо возразил Курт. — Давайте, святой отец, вспоминайте! Вываливайте оставшиеся байки и слухи, наведите меня на мысль, дайте зацепку!
— Да нет никаких слухов! — простонал отец Людвиг обреченно. — Ничего больше нет! Всадник, был Всадник, были предания о нем, но он стоит здесь, не шелохнувшись, и не думает срываться вскачь по городу, спасая его от дьявольских орд!
— Всадник, — повторил Курт, обернувшись к ведьме. — Готтер, что с ним? В каком он... состоянии? Что-то изменилось? Стало лучше, хуже? Он все еще жив, ты хоть что-нибудь чувствуешь?
— Жив, — подтвердила Нессель, стараясь не обращать внимания на округлившиеся глаза священника и явное подозрение в сумасшествии, промелькнувшее в его взгляде. — Он здесь, по-прежнему здесь, но... Я ничего не знаю о том, как призывать святых покровителей вступаться за свой народ, кроме как молиться им. Быть может, Ян прав, и все святые отвернулись от этих людей, ведь это был их выбор — повернуть к ереси. Быть может, это и вправду конец, а может, Господь еще передумает и просто ждет, когда его помощь смогут и захотят принять...
— То есть, ты что же — хочешь сказать, что нам надо просто сесть тут и ждать, пока этот каменный ездун соизволит очнуться сам? — бросил охотник зло, и Нессель столь же недобро огрызнулась:
— Я ничего не хочу сказать, ясно? О чем спросили, на то ответила.
— Может, ему тоже какая-то жертва нужна? — предположил Ван Ален с сомнением; Курт скептически покривил губы:
— Это христианская реликвия, кем бы он ни был. Вряд ли.
— Господь, позволь напомнить, de facto самораспялся, чтобы стать христианской реликвией, посему вот тут я бы так уверен не был. Может, его надо добровольно кровью мазать или что-то такое... Какая-нибудь чистая душа или священнослужитель; нашим хронистам такое встречалось в старых записях...
Отец Людвиг судорожно икнул, попятившись, но остановился, наткнувшись на взгляд майстера инквизитора.
— Это... — пробормотал священник сдавленно, — он... просто статуя, просто камень! Символ, и все!
— Или, может, какая-то особая молитва нужна, какой-то обряд... — обессиленно развел руками Ван Ален.
— Молитва, — повторил Курт, глядя на возвышающуюся на консоли неподвижную скульптуру. — Обряд... Зачем они проводили эти обряды?
