Встречающий, высоченный и широкоплечий офицер в кепи и тёплой военной ООНовской куртке откозырял и бережно пожал нам руки. Даже пальцы его заросли жёстким волосом. Пока мы с ним приветствовали друг друга, второй пилот погрузил в другой джип наши вещи.
— Добро пожаловать к нам, почти в Гоби, леди и джентльмены, — бодрым баритоном произнес Бен Мордехай, стремясь придать голосу уместное радушие.
— Мистер Макферсон проходит психологическую реабилитацию, — уже в машине рассказывал в затылок Бен Мордехаю Миддлуотер. — Колумбия, Никарагуа, Венесуэла, Латинская Америка, рейсы с коммандос, наркомафия и всё такое прочее. Не повезло, был сбит. Такое бывает. Вроде, кто-то им сейчас от той стороны заинтересовался, поэтому пусть пока скроется у тебя. У тебя здесь отираются всякие лётчики со всего света, так и американцы не бросятся в глаза.
— Сэр, есть, сэр. А какие высокие нынче американские итальянки, — блеснул, по-моему, керамическими зубами в зеркале в полутьме Бен Мордехай и, поворачивая руль, галантно поклонился сидящей рядом Акико. — Вы очень красивы, стройны...
— Мисс, — подсказала Акико.
— Мисс Челия, — бархатистым баритоном подхватил Мордехай и снова улыбнулся.
— Благодарю вас, мистер Бен Мордехай. Вы прекрасно видите в темноте.
— Гораздо лучше я чувствую в темноте. Красивых девушек в особенности.
— И поменьше всяких вопросов, ты меня понял, Эзра? — Миддлуотер посуровел и нагнал металла в голосе. — Ты, твои люди и вообще всякие случайно залетевшие экипажи. Поменьше незнакомых людей и никаких идиотских неожиданностей. Ты не вправе позволить, чтобы этих людей у моего правительства украли, спрошу жёстко. Дай мистеру Макферсону допуск и пусть себе летает над пустыней, чтобы восстановить лётную форму. Скажем, сто на сто километров, может, больше. И чем меньше его будут видеть на земле, тем лучше. От кого у тебя столько колючей проволоки? Вроде, местных людей прямо тут нет...
— От случайного скота, отбившегося от какого-нибудь стада, господин бригадный генерал. Поздравляю тебя, Джим. Вот ещё, черт возьми! Настоящий, живой генерал. Насколько обогнал меня! Помнишь Африку? Оба были лейтенантами. Выпьем, обмоем генеральские звёздочки, сэр?
— С тобой лично в следующий раз, Эзра. Возьми от командира экипажа рапорт о том, что происходило в полёте, доложи по инстанции. Прибывшему экипажу ужинать и спать. Наутро доставят меня обратно. Господ американских офицеров в мой восьмикомнатный генеральский "люкс", им нужен будет стационарный компьютер. Дай им возможность пользоваться защищённой связью в любое время суток.
— Ф-фь-ф-и-у-у... Ого, какие люди!.. — присвистнул начальник базы и сдвинул кепи на макушку, как если бы собрался вытереть вдруг вспотевший лоб. Но лоб у него не вспотел.
— То есть? — с нажимом переспросил Миддлуотер. — Это у тебя может не быть связи, кроме хромого верблюда, а у них связь должна...
— Ясно, господин генерал, — ответил Бен Мордехай, качнув головой назад, от генерала, и понимающе прикрыв глаза. — Сэр! Есть, сэр! Прошу извинить. А у них связь должна быть всегда и вне всякой очереди, если на базе не произойдёт ничего чрезвычайного. И даже если произойдёт. Понимаю. При вас, господин бригадный генерал, говорю: летать можно. Можно летать пятьсот на пятьсот. Если мало — тогда пятьсот на тысячу километров, с востока на запад, почти до самого Булгана. За что мы им тут платим? Как говорит мой русский дядюшка из Самары, мой добрый, пусть и не очень богатый, "самаритянин", "на наши деньги" это будет большая и круглая сумма хоть долларов, хоть евро. Согласуем. Что тут касается "нельзя". Не садиться, ха-ха, то есть не приземляться без особого разрешения на севере, в их по-своему красивой столице, в Улан-Баторе, а также на пески и солончаки — никогда, чтоб ненароком не увязнуть в песчаных топях — раз. Не подлетать на юге к китайской границе ближе двухсот километров — два. Не пугать самолётом скот: всяких овец, баранов, лошадей — вообще никакой скот, — ни домашний, ни каких-нибудь диких антилоп-сайгаков, ни даже сусликов-тарбаганов. Они, в смысле, местные начальники-дарги, очень трогательно и щепетильно, я сказал бы даже, ревниво, относятся к своему национальному богатству — скоту и ко всяким вековым народным обычаям, — а тюрьмы у них тут, говорят, убойные. Это три. И не приземляться на закреплённой за мной, дряхленькой, однако горячо любимой "коломбине", ха-ха-ха, по ветру, но всегда исключительно только против ветра. Вопросы ко мне есть, господин лейтенант-колонел? Мисс?
— Нет вопросов, господин начальник базы, — ответил я. — Принято к сведению, сэр.
Акико молча кивнула козырьком кепи, будучи вполне со мной согласна. Кажется, она попросту временно онемела, неожиданно оказавшись в обществе военных, разговаривающих решительными, командными голосами.
— Не беспокойтесь, господин бригадный генерал, — снова улыбнулся, просияв зубами, и выдал жаргонной американской скороговоркой Эзра Бен Мордехай, — разумеется, мы поладим. А что происходило у вас в полёте?
Миддлуотер рассказал очень кратко.
— Нет, здесь, на земле, когда вы летели и приземлялись, ничего необычного ни в небе, ни вокруг, ни в течении, так и хочется сказать, самого текущего времени, мы абсолютно не заметили, — озабоченно проговорил Бен Мордехай. — Хотя о подобном я уже слышал. Весной этого года. Да, ранней весной, тогда у нас в Гоби ещё лежал снег. Сделаю. И рапорт и доклад по инстанции. Как странно всё это, ведь здесь, на высокогорье, всеазиатская кухня погоды... Мы приехали, господа, готовьтесь располагаться. Чем богаты, тем и рады...
Между прочим, мисс Челия, моя дорогая жена Рахиль, с которой мы, чисто по случаю, оказались ещё и однофамильцами, через десять-двенадцать дней вернется из Израиля, как подвернётся оказия, и тогда вам уже не будет скучно. Время быстро пролетает, если нам его есть чем скрасить. А моя огненная Рахиль это очень умеет. Ее троюродная тётка Ширли когда-то, кажется, году в восемьдесят девятом, в Москве получила приз на конкурсе красоты из рук самого Леонида Якубовича. В Москве я пока не бывал. А моя любимая Рахиль так же прекрасна, как неувядающая Ширли... Если ещё не краше.
Машина завернула и остановилась, тускло осветив синими подфарниками редкие чахлые кустики, первую здесь нами увиденную зелень.
— Скучать им не придется, — все так же сурово произнёс Джеймс, перекидывая ногу через высокий порожек под дверцей джипа. — Только не мешай им, Эзра! Опекай, помогай, но не подавляй. Ещё раз: никаких лишних контактов, никаких ниоткуда комиссий, никакой такой официальной дребедени! Да, вот ещё что: больше говори с ними по-русски, пусть практикуются.
— Сэр, есть, сэр, — коротко ответил Бен Мордехай.
— Мы только потом-потом, только когда-то поймём истинное значение того, почему мы здесь оказались, в этой тёмной дикой пустыне, — сбивчиво прошептала мне на ухо Акико. Когда она начинала волноваться, я не всегда разбирал её мыслепередачи. — Не теперь поймём, а когда-то. Я всё время об этом в самолёте думала и ничего лучшего, чем "когда-то", не придумала. Я заставляю себя больше не думать о бедной Эве. Как страшна эта новость для неё. И о нашем милом Стахе тоже. Неужели его больше нет? Не могу представить себе, не могу в это поверить...
Начальник базы ввел нас в прихожую одноэтажного сборного домика и, по старинке щёлкнув допотопным выключателем, сам включил свет. Ему снова захотелось присвистнуть, едва он взглянул на откровенно азиатскую внешность Акико — вот так итальянка, — но она влепила ему в пространство над макушкой головы волевой импульс такой мощности, что парализовала его речь, а Миддлуотер, по-видимому, предвкушая удовольствие от ожидаемой им сценки, подмигнул своему старому другу Эзре и искренне, во весь голос, расхохотался.
Господин Бен Мордехай опустил веки и поднял вверх брови, сморщив лоб и непроизвольно опустив уголки выпятившихся губ. Придя в себя, он потоптался на месте, как дрессированный медведь, затем попятился, развернулся, могучим локтем задел и чуть не снёс лёгкую перегородку прихожей. Вслед за тем он так торопливо вышел из домика, что позабыл и проститься. Или оказался не в состоянии это сделать.
Нас уже в прихожей обдало заботливо приготовленное блаженное тепло, окутало предвкушение уюта, пусть скромного, и наступающего отдыха. Мы с Акико сняли куртки и форменные пиджаки и привели себя в порядок, Миддлуотер остался в лётном комбинезоне, но тоже ополоснул лицо и руки в своих апартаментах и причесался.
— Не знаю, как вы, — отсмеявшись и успокоившись, сказал Джеймс, — а я не смогу уснуть прямо сейчас. Посидим с полчасика в гостиной? И я бы чего-нибудь ещё выпил... Полётный день у меня только послезавтра, за завтрашний день я просохну.
Он подключил свой карманный компьютер к стационарному и, пока шли тесты, автонастройки и загрузка, не чинясь, открыл дверцу бара и стал готовить для начала то ли коктейль, то ли аперитив. Акико вышла в кухню, постучала там ножом по разделочной доске, звякнула дверцей микроволновки и вскоре прикатила на сервировочном столике на колесиках блюдо с разогретой пиццей, порезанный сыр, ветчину, а также апельсиновый и томатный — для меня — соки и широкую вазу с фруктами. Она старалась ничему не удивляться, хотя я увидел, что ей не понравилась лишь не очень тонкая, даже не фарфоровая, а грубоватая китайская разностильная фаянсовая и керамическая посуда. Но она деликатно промолчала.
— Маленькое совещание, господа офицеры, — устраиваясь поудобнее на диване, призвал нас к вниманию Миддлуотер. — Говорим по-русски. И приятного вам аппетита.
На секунду мы изобразили внимание и повиновение.
— Борис, то есть Роберт, мой первый вопрос к тебе, ведь мы с тобой на ты, не так ли?
— М-м-м-м, — мне пришлось кивнуть, потому что рот я успел набить ароматной вязкой пиццей. В самолёте генерал и поел, и поспал, а мы с Акико почему-то почти не ели и вздремнули только чуть-чуть.
Джеймс щёлкнул кнопкой внимания своей "Вивиан".
— Я вывожу на монитор схему твоего МиГа. Что такое отстреливаемая капсула? Это миниатюрный автономный двухместный летательный аппарат, который, будучи отстрелен от самолёта, при необходимости способен самостоятельно пролететь до полутора тысяч километров, то есть от Москвы до Парижа, а если в другую сторону, на восток, то от Москвы до Екатеринбурга, и приземлиться в пригодных для этого местах, которых... — Он отхлебнул из бокала своей алкогольной смеси. Помолчал, наслаждаясь любимым вкусом, и мелкими глоточками допил всё. — Повторяю: которых на полутора тысячах километров трассы сегодня на цивилизованной суше должно оказаться в любую сторону не одно и не два. Но и приводниться капсула может тоже.
— Мне нечего добавить, Джеймс, — отозвался я, хлопнув и сам, и с большим аппетитом закусывая. — Ты сказал.
— Что могло произойти, Роберт?
— А я ничегошеньки не понимаю про этот их полёт, правда, Джим. Всё-таки мне надо бы посмотреть на то, что осталось от машины, потом ещё постоять бы рядом с действующим, не сломанным МиГом, прочувствовать — вот только когда я, наверное, хоть что-то об этом полёте пойму. Ничем помочь пока не могу. Хау, я всё сказал.
— Жаль, — искренне сказал Джеймс, пропустив мое северо-индейское "хау" мимо ушей, и взглянул на Акико с лёгкой укоризной. — Аэрокосмическая машина, говорят, всё-таки утонула. Концы в воду. Ищи ветра в поле. И амба. Президент упоминал при встрече, что Россия на этот раз разрешила — впервые, — чтобы не обязательно в экипаж входил русский. Почему разрешила? А я не знаю этого! Не знаю! Я всегда полагал, что славянин в экипаже служит залогом управляемости машины для подъёма в космос. Почему разрешила, какой у Москвы мог быть свой интерес? Самолёт, вероятно, тоже чрезвычайно дорогостоящий, так почему именно в этот раз так опрометчиво рискнули лететь без русского? Богатые слишком, видно, эти русские!..
— Я, пожалуй, пойду-ка, лягу, разберётесь здесь и сами, — сказала Акико и легко вернула укоризну Миддлуотеру, не ко времени вроде бы чуть приободрившемуся от выпивки или её предвкушения. — Приятного всем сна. И удачной тебе обратной дороги, Джим. Так понимаю, до скорой встречи?
— Да. Скоро к вам прилечу. Салют, Эйко-сан. Сайонара, до свидания.
— Кстати, Джим, — Акико собралась подняться из-за стола, но передумала и ненадолго присела снова. — Хочу сказать тебе, чтобы утром не забылось, я всё-таки прочла Булгакова, его "Мастера и Маргариту". Посоветовалась с нашим специалистом, с мэтром Ичикава. И, надо отметить, не всё поняла в замыслах автора этого романа. Вещь эта удивительна тем, что в ней почти совершенно не прописаны характеры главных героев. Маргарита предстает обычной, хотя и несколько взбалмошной женщиной. Наверное, этой своей непредсказуемостью она чуть-чуть похожа на меня, — Акико лукаво улыбнулась, прищурив и почти прикрыв и без того сузившиеся от усталости и переживаний глаза. — Или, по историческому возрасту, скорее, я похожа на неё. С Маргаритой ясно: она, желая найти любимого, приняла помощь от сатаны. А в отношении мастера я не смогла понять, какой он человек, за что пострадал, почему ему отказано в посмертном пребывании в Свете и дарован лишь покой. Мне ничуть не понятно, что это за герой. Может быть, когда-нибудь прочтёт Борис и разъяснит мне?
Я понял, что Акико не хочет прощания на печальной ноте. Нашла такой штучный нетривиальный ход. Вроде, нейтрализующий, уравновешивающий вариант, вот, какая же она, всё-таки, хитрюга. Миддлуотер недоумённо взглянул на Акико, машинально покивал головой вслед и ничего ей не ответил. Он встал ещё, когда она выходила, потоптался по комнате бесцельно, потом подобрался-выправился, подошел к бару и наполнил другие бокальчики уже виски.
— Я не могу себя заставить выпить за их память, Борис, а при ней о них и говорить себя заставить не мог, — тряхнув головой, дрогнувшим и приглушённым голосом сказал Миддлуотер, когда Акико ушла в свою жилую зону и включила душ в своей ванной комнате, и мягко подсел поближе ко мне. — Два таких классных сильных парня!.. Я не верю, что их нет. Я выпью просто так. А ещё лучше — выпьем за вечное лётное братство.
— Я тоже, Джим. Давай. За вечное лётное братство.
Он сразу налил нам обоим и, не дожидаясь меня, налил и выпил ещё. Усталость Джеймса, между тем, брала своё. Хотя его движения оставались подчеркнуто точными и дозированными, без излишних размахиваний руками вокруг себя, но заострились нос и подбородок. И взгляд стал пронзительным и хищным, как у белоголового американского государственного орлана. Я чувствовал, что ему очень хочется спросить меня о чём-то, но он никак не решается. Мне пришлось поощрить его к дальнейшему разговору. Хищность и робость или неуверенность одновременно меня в Джиме смешили, как, почти, и мою Акико, но я сдерживался. Джим бы меня просто сейчас не понял.
— Я ведь, на самом деле, простецкий американский парень, Борис. Самолёты, моторы, бейсбол и всё такое прочее. У меня семья, которая меня почти не видит, но всё-таки ценит, любит и по-своему счастлива. Двойной праздник всегда. Вначале, когда я уезжаю. Потом, когда я ненадолго приезжаю. Да, это только кажется порой, что нам всё нипочём... Хочу, пусть без подстраховки Акико, задать тебе самый простой вопрос. Можно?
