Они скакали по аристократическому району, по чистым мостовым, мимо резных ворот, карет из черного дерева и откормленных лошадей. Здешние слуги сгибаются под тяжестью не им принадлежащих, не для них предназначенных вещей. А богачи прогуливаются — хотя в меньшем, нежели обычно, числе — в окружении охраны, как обычно, довольные и равнодушные ко всему, что вне их круга. Сама она бывала в бедных кварталах, повидала нищету и болезни, разрастающиеся в атмосфере пренебрежения. Но среди ее знакомых таких смельчаков мало.
Было бы легко укорять обитателей трущоб за грязь, видеть в разрухе симптом моральной слабости и духовного падения — даже доказательство врожденного неравенства и привилегий крови. Так бывает с лошадьми, скажут заводчики: клячи тянут жилы, таща нагруженные телеги, их бока украшены рубцами от кнута, боевые кони видят лишь залитые кровью и грязью поля, пока верхние уровни города подставляют отмытые мостовые ухоженным копытам в железных подковах. Ну разве не естественный порядок вещей?
Она же начала сомневаться. Слишком приятны эти допущения. Слишком выгодны предрассудки. Слишком жестоки суждения. Канавы становятся все глубже, взгляды через провал все суровее. В эти дни привилегированные имеют причину бояться, а обездоленные выражать правое негодование.
Но Легион Урусандера не пытается преодолеть разрыв. Он встал в стороне, ища выгод лишь для себя. Теперь его солдаты хватают оружие, чтобы забрать отсутствующее у бедных и незаслуженное у богатых.
Да, она первой готова высмеять слова о тяжком труде знати. Задачи руководства бессмысленны без руководимых, без работников с опущенными долу глазами — любой день не отличим от любого дня, следующая жизнь будет такой же, как нынешняя. Она понимает, что рождена богатой землевладелицей, что наследие выковало ее взгляды на мир и народ — особенно на обитателей трущоб, горбящихся в тумане страха, преступления и ничтожества. Понимает — и бессильна.
Приблизившись к мосту, они заметили большую группу аристократов. Хиш различила среди них Аномандера — серебристые волосы, наследие Матери.
Грип Галас подъехал ближе. — Миледи, я неуместен в вашей компании, и слова мои не порадуют господина.
— Тем не менее, сир.
Он колебался. Хиш Тулла поморщилась: — Грип Галас, давно ли вы служите своему лорду?
— Со дня его рождения, миледи.
— И как вы расцениваете привезенные вести?
— Как недолжное омрачение дня, миледи. Они ведь скачут на праздник.
— Думаете, ваш господин не ведает о беспорядках за городом? Вечером он будет скакать среди дыма и пепла.
— Миледи, отрицатели — ложная цель. Легион лишь расчищает поле. Они намерены ввести Урусандера в Палату Ночи. Хотят, миледи, второго трона.
Она всматривалась в него, похолодев от простоты утверждений.
Чуть запнувшись, Грип продолжил: — Не знаю, насколько господин осведомлен о ситуации. Не знаю, исказит ли мой доклад радость от свадьбы брата. У всех у нас мало приятных воспоминаний, а я готов испортить еще одно.
— У всех ли мало, Грип Галас?
Заданный мягким тоном вопрос явно показался старику пощечиной. Он отвел глаза, хмурясь. Хиш Тулла ощутила, что между ними усугубилась неловкость. Он столь неохотно согласился на требование Орфанталя ехать вначале к ней — он, слуга, телохранитель, чья жизнь подчинена чужим привилегиям. Такова основа любой цивилизации, грубая и нечестная сделка. Ей стало плохо от внезапно нависшего чувства вины.
Грип сказал: — Миледи, вокруг слишком много забот, к чему мучить себя мыслями? Многие мысли только умножают проблемы. Птица строит гнездо, кладет яйца, кормит и защищает птенцов — и всё без единой мысли.
— Мы птицы, Грип?
— Нет. Гнезда наши вечно малы или неудобны, а птенцы раздражают каждым писком. Деревья дают мало тени, дни слишком коротки или слишком длинны. Еды не хватает, или она несвежая... а жена, что ни утро, выглядит всё страшнее.
Она потрясенно поглядела... и взорвалась смехом.
Мужчина удивленно покачал головой. — Я не жду, что господин будет думать обо мне. Мы должны заботиться о себе сами, вот единственная достойная сделка.
— Но вы слушаетесь его приказов, выполняя любую прихоть.
Он пожал плечами. — Большинство не любит слишком много думать. Но я, я доволен сделкой.
— Он догадывается о ваших мыслях, Грип.
— Знаю, миледи. Просто я заранее грущу, ведь ему будет хуже от моего рассказа.
— Может быть, он предпочел бы молчание? Хотя бы до конца свадьбы?
— Возможно, — признал Грип. — Но он встретит то, что должен. Без жалоб и упреков.
— Вы поистине довольны сделкой.
— Да.
— Вы напоминаете мне моего кастеляна.
— Рансепта, миледи? Он мудр.
— Мудр?
— Никогда не думает слишком много.
Она вздохнула и снова окинула собеседника взглядом. — Хотелось бы мне находиться сейчас в имении, укорять кастеляна за жестокость к любимому псу. Хотелось бы спрятаться и обсуждать только всякую чепуху, вроде глист у собак.
— Мы оплакивали бы ваше отсутствие, миледи, и завидовали каждому взгляду кастеляна.
— Вы пытаетесь меня соблазнить, Грип Галас?
Брови его взлетели, лицо залила краска. — Миледи, простите! Я всегда учтив в комплиментах.
— Боюсь, я не верю любителям делать подобные заявления.
— Сами себя раните.
Она резко замолкла, вперившись в глаза старика и впервые замечая в них нежность, искреннее сострадание и боль. Открытие лишь усугубило ее печаль. — Моя судьба — терять любимых мужчин, Грип Галас.
Глаза его чуть расширились; и тут же он отвернулся, берясь за поводья.
— В будущем, — сказала она, — заботьтесь о себе.
Со стороны группы на мосту раздался крик, всадники и кареты двинулись в путь.
Грип прищурился, глядя туда, и тяжело вздохнул: — Пора, миледи. Благодарю за чистую одежду. Разумеется, я заплачу.
Вспомнив, в какой рваной и окровавленной одежде явился он перед ее дверями, она ощутила слезы на глазах. — Я не торгую одеждой, Грип. И не одалживаю.
Он оглянулся и неловко кивнул, посылая коня навстречу поезду.
Хиш Тулла поскакала следом. Оказавшись ближе, она повернет вбок, пристроится в хвост. При удаче Аномандер не заметит ее появления — тем меньше неловкостей...
Но он заметил ее еще на мосту и взмахом руки остановил свадебную вереницу. Повернулся к брату, Сильхасу. Они о чем-то говорили, но Хиш и Грип были слишком далеко, чтобы слышать. Затем Аномандер поскакал навстречу, приковав к ним всё внимание своего отряда.
Лорд Аномандер остановил коня и спрыгнул с седла. Встал перед Хиш Туллой.
— Сестра Ночи, — сказал он. — Благословение матери пошло вам на пользу.
— В отсутствие цвета мой возраст стал загадкой. Вы об этом?
Такое замечание заставило его нахмуриться.
"Сама себя ранишь". Она не встала встречаться с ним взглядом, тут же пожалев, что смутила собеседника.
Грип Галас заговорил: — Простите, господин...
Однако Аномандер поднял руку. Не сводя взора с Хиш, сказал: — Вижу, Грип, ты привез тяжелые вести. Я настроен серьезно, но прошу тебя: не сейчас.
— Конечно, господин. — Он кашлянул и подал коня назад, направившись к голове поезда.
Хиш смотрела вслед и чувствовала себя брошенной.
— Сойдете наземь, леди Хиш?
Она вздрогнула, выпрыгнула из седла и встала, держа одной рукой поводья.
— Вы не отвечали на приглашение, госпожа. Признаюсь, я был пристыжен собственной дерзостью. Так давно... Годы протянулись меж нами. Но под вашим взглядом я снова ощутил себя ребенком.
— Вы никогда им не были. И стыд лежит на мне. Видите, я здесь — растроганная вашей жалостью.
Он как будто был потрясен.
— Я побеседовала с Грипом Галасом. Он грубоват, но я ценю в нем честность.
— Госпожа, — возразил Аномандер, — уж кого, а Грипа я не назову грубияном.
— Тогда он меня перехитрил.
— Нет, что вы. Леди Хиш, всем известно: когда Грип хочет спрятать чувства, то выглядит недовольным. Полагаю, раз он приехал к вам прежде, чем ко мне, то здесь целая история. Насколько я знаю, он ехал из Дома Корлас, оберегая юного заложника. Непохоже на него — так пренебречь обязанностями.
— Вовсе нет. — Она сказала это ненамеренно резко. — Ребенок ныне под моей опекой. Да, тут целая история, но ее рассказывать Грипу.
— Хорошо.
— Я не верю в непреодолимые пропасти, лорд Аномандер.
Он задумался и, похоже, ощутил облегчение. — Вообразив, что он смотрит на вас как отец на дочь, вы ошибетесь.
— Я начала понимать. Теперь земля словно шатается под ногами.
— Говоря так, — продолжал Аномандер, — я уверен в великодушии Грипа; он не сгорит, увидев, как я веду вас под ручку на бракосочетание брата.
— Он получит место зрителя на церемонии?
— Обязательно.
Она кивнула. — Тогда, лорд, я готова взять вашу руку.
Он расцвел улыбкой. — В боевом облачении, не иначе. Не думаю, что смогу с вами сравниться. — И, не ожидая, пока она подойдет, он сам шагнул ближе. Взгляды их встретились. — Леди, ваша красота вновь заставила меня задохнуться, и вновь переживаю я привилегию вашего внимания. Всё как в далекие годы. Боюсь, Грипу мои речи не понравились бы, но я восхищаюсь от чистого сердца.
Словно ветер унес все слова из ее головы.
— Жалость, госпожа Хиш Тулла? Я жалею лишь тех, кто с вами не знаком. — Он предложил ей руку. — Почтите меня, приняв приглашение?
Она кивнула.
Запястье его было твердо, как железо. Казалось, оно выдержит тяжесть не только всего королевства, но и каждого сожаления.
Пока Аномандер спешивался пред Хиш Туллой, Сильхас Руин развернулся в седле и подозвал Келлараса. Оставив общество Датенара и Празека, капитан подъехал к белокожему воину.
Сильхас улыбался. — Ради прекрасной женщины ваш лорд заставит ждать любого грума.
— Было приглашение, сир, — отозвался Келларас.
— Мы не думали, что она его примет. Иначе я послал бы своё, став соперником брату. Могло бы дойти до ударов. Даже скрещения мечей. Дюжины убитых, имения в огне, само небо бушует молниями и полыхает пламенем. Все ради женщины.
— Тысячи поэтов благословляли бы такой сюжет драм и трагедий, — предположил Келларас.
— Просеивая прах и пепел, — кивнул Сильхас, — ради воображаемых сокровищ, в алчном экстазе приглашая плакальщиц на свои собрания, обращая каждую слезу в драгоценный жемчуг. Таким манером, капитан, поэты пользуются мировым горем ради возвеличивания себя. — Он пошевелил плечами. — Но угощение в виде братьев, сцепившихся ради женщины, предвкушали слишком многие. Боюсь, поэты разжиреют от безумных излишеств.
Келларас покачал головой. — Даже поэтам нужно кушать, сир.
— А безумие подобно лучшему вину, всегда готовому посулить наслаждение без мыслей о завтрашней головой боли. Увы, не одни поэты поджидают нашего угощения.
— Верно, сир. Но они жуют дольше.
Сильхас засмеялся. А потом Аномандер сделал шаг, чтобы взять под руку Хиш. Брат его хмыкнул и сказал: — Что думаешь о старом ворчуне, что поджидает среди свиты?
— Его присутствие тревожно, — признал Келларас. — Грип Галас выполнял некое задание. Боюсь, его присутствие здесь говорит о неудаче.
— Будем надеяться, нет, — пробормотал Сильхас.
Келларас поднял голову, изучая северное небо. — Еще боюсь за имения вдоль стены леса, сир. Слишком много пожаров и ни капли дождя многие дни. Известно, что болота поглощают пламя, но не гасят. Если ветер переменится...
— Речной бог сражается с пожарами, капитан. Он проиграет, только если в лесах погибнет последний отрицатель.
Келларас искоса поглядел на Сильхаса. — Домовые клинки только и ждут приказа, сир.
Сильхас посмотрел ему в глаза. — Рискнете жизнью ради защиты неверующих, капитан?
— Если будет приказано, сир? Да.
— А если Мать Тьма увидит в отрицателях врагов?
— Не может быть, сир.
— Нет, не может. Но я все-таки спрашиваю.
Келларас поколебался. — Сир, не могу сказать за кого-то другого... Но я не пойду за богиней, требующей убийств.
— Почему?
— Потому что мы знаем: убийства — зло.
— Вот так просто, капитан? Без исключений? Разве мы не чертим круги в песке, провозглашая всех, кто вовне, худшими, нежели мы сами? Разве не изыскиваем любые способы избежать обвинения в убийствах?
— Софистика, сир.
— Да, но в качестве воина вы вершите убийства ради народа, во имя лорда.
— Верно, но, забирая жизнь, я не следую приказу бога. Преступление мое, я не переложу его на чужие плечи. Если начну — если все начнут — ни один бог не выдержит веса злодейств. Более того: у нас нет права.
— Легион Урусандера с вами не согласен, капитан.
— Готов вести спор в мечом в руке, сир.
Лорд Аномандер и леди Тулла были уже в седлах. Келларас увидел, что к ним присоединился Грип Галас. Через миг процессия двинулась. Капитан гадал, что же делал Андарист в передней карете: терпеливо пережидал задержку или требовал объяснений от слуги? Затем глаза зацепились за меч у бедра господина, меч в лакированных ножнах черного дерева. Оружие, благословленное богиней, выкованное забирать жизни. Но она отказывается сказать, чьи жизни. Кто умрет во имя ее?
Однако клинок не наречен и останется безымянным до свадьбы Андариста. Никаких знамений, омрачающих сцену брака. Если существует совершенство, Аномандер будет искать его ради брата и Энесдии. Или погибнет в поисках.
Сильхас произнес рядом: — Андарист лучший среди нас.
Келларас понял смысл этого "нас". Сильхас говорил о братьях, словно мысли его текли в одном направлении с мыслями капитана.
— Ради него, — продолжал белокожи й воин, — мы принесем королевству мир. Наблюдайте, Келларас, и увидите полноту братской любви. Как и вы, Аномандер не станет убивать ради нее.
"Значит, хорошо, что у меча нет имени";.
Едва они выехали из Харкенаса, навстречу попался капитан Скара Бандарис с отрядом. Прозвучали приветствия, взлетели руки. Солнце низко висело на западном небе, ночь обещала быть теплой.
Особняк еще не появился в пределах видимости, а пес начал ежиться, боязливо оглядываясь на Гриззина Фарла, будто оспаривая правильность выбранного курса. Видя это, Азатенай замедлил шаг, двигаясь с глубоким волнением в душе.
Он не издал ни слова, чтобы успокоить растущую тревогу пса, ибо не находил нужных слов. Титул Защитника не был почетным, и не сам он его выбирал. Он противостоял тому, чему невозможно противиться; он первым должен был встать на пути этих сил, выдержать шторм, первым истечь кровью. Он знал: даже среди Азатенаев мало кто его понимает. А среди Джагутов лишь Владыка Ненависти отворачивается, пряча глаза.
Пес замер у нового ответвления дороги, где скосили траву и снесли в сторону, выложив грудами, камни. Гриззин Фарл подошел, протянул руку и коснулся покатого лба. — Прости, — пробормотал он, — но это мой путь. Любое мое желание — самообман, и дорога кончается, чтобы начаться вновь. Провидение, прости меня.
И пошел по дороге. Утренний воздух смердел кровью и гниющим мясом, но вонь сохраняла некую свежесть, подсказывая, что прошел только день или два, не больше. Пес брел рядом. Они вышли на поляну, Гриззин осмотрел карету с распахнутой дверцей и трупы на траве. Над одним стояла лиса, замершая от ужаса при виде собаки. Еще миг, и она метнулась, пропав за деревьями. Пес не обнаружил желания охотиться, прижавшись вместо того к ноге Гриззина.
