— Твою ж мать… — не сдержался я.
«Это», «оно»… да есть ли в этих людях хоть что-то человеческое? Внутри находился совсем крошечный, недоношенный — где-то пяти-четырёх месячный — человеческий эмбрион.
— Кто вам его дал?! — не оборачиваясь, спрашиваю.
— Карпова привезла это из Штатов, — так вот, что было причиной её контактов с Александрой Пирс… — я не знаю точно, спроси у неё.
В следующую секунду холодный и спёртый воздух бомбоубежища разрывает пронзительный сигнал тревоги.
Крах!
Вопреки ожиданиям, тревога была поднята не из-за нас. Доступ в помещение, где случилось столкновение с улучшенными солдатами, имели только Лукина, Карпова и совсем малый штат сотрудников, которые сегодня отсутствовали, так как Александра позаботилась о том, чтобы никто не помешал захвату власти. Таким образом все остальные агенты Гидры остались в неведении относительно произошедшего. С одной стороны, это облегчило наше отступление, а с другой заставило не на шутку перепугаться: неужели Лариса выдала себя и тревога из-за неё?
Перед отступлением нами единогласно было принято решение уничтожить как сам эмбрион, так и все наработки русских. Помимо того, что эти исследования неэтичны, так ещё метод, которым Александра добилась послушности нестабильных прежде солдат, был просто ужасающим. Это нельзя было назвать ничем иным, кроме как пыткой. Жестоким, абсолютно бесчеловечным издевательством. То, что заставило психически нестабильных подопытных подчиняться, нормального человека свело бы с ума. Романофф, как никто другой, понимала — подобное не принесёт блага, в чьи бы руки не попало. Я с ней был полностью согласен.
Александра разделила судьбу своего детища.
Гадко — одно дело убить противника в бою и совсем другое казнить пленного — но другого выбора попросту нет. Обе шпионки контужены взрывом, а Романофф на ногах лишь благодаря ударной порции стимуляторов. Будь я здесь один, вполне возможно, что и вовсе подорвал бы всю базу. Чтоб наверняка. В прошлый раз я был в шаге от подобного решения.
До выхода добрались без приключений, только выслушали доклад о причинах тревоги от взвинченного офицера. Что-то и впрямь случилось снаружи, вот только что именно пока не понятно — связь с внешним охранением полностью потеряна. С учётом того, что облицовка стен бункера глушит и нашу связь с Квинджетом — мы полностью изолированы от внешнего мира.
— Почему ещё не выяснили причину? — тут же насела на офицера — высокую бледную женщину с холодными глазами убийцы — Романофф.
— Согласно протоколу…
— К чёрту протокол, собери бойцов и проверь, что там! Это приказ, боец, выполнять!
— Есть! — женщина, нехотя и не скрывая этого, подчинилась приказу.
— Будьте наготове, — шепнула нам Наташа, хотя нервы у всех и так взвинчены до предела. Наверное, так на неё действуют наркотики.
Быстро организованная группа солдат собралась перед воротами. Впившись скрюченными пальцами, словно птичьими когтями, в цевьё автоматов, они готовились расчистить наш путь. Защитить от затаившихся снаружи опасностей. А мы готовились ударить их в спину в случае, если этой опасностью будут наши союзники.
Многотонная плита дрогнула, прокрутилась раз, двинулась на нас, давя своей монументальностью и, наконец, откатилась неохотно в сторону. Свежий и злой холодный ветер ворвался внутрь убежища, принося с собой россыпь терпких на фоне замкнутой системы бункера запахов. Один был особенно силён, выбивался, преобладал над другими. Аромат свежей, ещё не успевшей остыть, человеческой крови — солёный привкус железа на языке.
Вслед за солдатами мы вышли на поверхность.
Всё пространство перед воротами было изрыто следами от крупнокалиберных пуль. На снегу чернели спины мертвецов.
Ещё пару часов назад они были живые. Злые, промёрзшие и обветренные до самых костей, но живые. Стояли тут с оловянными глазами, сжимая в руках заиндевевшие автоматы, и ждали. Не появления неведомого врага, нет, просто, когда закончится их наряд. Но враг, вопреки ожиданиям, появился. Теперь они застыли недвижимы и только больное зимнее солнце, косится на их трупы.
Живых не видно. Никого.
Лишь тихо гудят малошумные двигатели зависшего в режиме маскировки Квинджета, не думаю, что кто-то кроме меня их слышит, уж точно не Романофф с Дарьей, едва начавшие отходить от взрыва в лаборатории.
— Квинджет, — наклонившись к самому уху Наташи, говорю я, — прямо перед нами, в ста футах.
Но что всё это значит? Зачем пилоту Квинджета убивать всех этих солдат? Они ведь даже не принадлежали к Гидре… и Ларисы что-то не видно. Ни живой, ни мёртвой, хотя трофейная Волга стоит нетронутой.
Чутьё вдруг взвывает надсадно, предупреждая об опасности. Источник угрозы — Квинджет. В голове тут же проносятся данные о вооружении самолёта, нешуточном.
— Бегите! — оживает мой наушник, — Лариса предала нас… — крик пилота захлёбывается столь же внезапно, как и начался.
Я только и успеваю что схватить Наташу и Дарью за одежду, да метнуться прочь. Рвусь из сил, из всех сухожилий, в отчаянной попытке опередить смерть. Не для себя — что мне пули — для них.
Вроде бы удаётся.
Длинная, неразборчивая очередь из шестиствольного GAU-17 вгрызается в строй солдат Гидры за нашими спинами, разрывая их тела, отдирая куски мягкой плоти, дробя хрупкие кости. Хриплые крики ужаса застревают в глотках покойников, ответного огня почти нет.
Вслед за пулемётом ухает ракетница. Шелестит стремительно, скользя по воздуху снаряд, направленный в гостеприимно распахнутое нутро бомбоубежища. Вряд ли кто-то выживет в этом аду.
Ударной волной нас опрокидывает наземь, тащит, швыряя о камни, словно мы игрушки, брошенные жестокой детской рукой. Я прижимаю к себе — пытаюсь прикрыть от несущихся вслед осколков — одну из девушек, не знаю кого, не разобрать в суматохе. А вторую не удержал.
Что-то касается затылка. Не сильно, ласково так. В глазах темнеет, буквально на мгновение, зрение быстро восстанавливается, но я понимаю, что не могу шевелиться и не чувствую тела ниже шеи. С рациональным спокойствием бессмертного понимаю, что повреждён спинной мозг и очевидно нервные волокна. Не зря значит прикрывал, я-то отойду, а вот поймай подобный кусочек смерти Наташа — оказалось, это она лежит подо мной оглушённая — наверняка погибла бы. Но это ещё не конец. Пулемётчик, словно художник, вымеряющий последние штрихи, проводит пару небрежных росчерков по разбросанным телам. По нам в том числе. Пули требовательно впиваются в спину, но боли, опять же, нет.
Наконец пулемёт затихает, довольный проделанной работой, останавливаются разгорячившиеся дула; поводив стволами в последний раз, установка скрывается под днищем самолёта. Квинджет тут же снова становится невидимым. Подвывают моторы, шелестят турбины в крыльях — аппарат набирает высоту. Вскоре доносится победный гул реактивных двигателей.
Мир затихает. Парализованному, не способному даже дышать, мне остаётся лишь вслушиваться в гудение собственной крови в ушах, да молить взглядом оказавшуюся в поле моего зрения руку пошевелиться. Подать хоть малейший признак жизни. Лавина агонии возвещает о восстановлении повреждённого нервного узла, но собственная боль меня сейчас не волнует ни в малейшей степени. Судорожно втянув в лёгкие порцию живительного кислорода, я переворачиваюсь на спину. Тело быстро приходит в норму, только мешают засевшие в крупных костях пули — я их чувствую весьма отчётливо. Что важнее, как там Романофф?
Едва различимый слабый ритм её сердца доносится до моих ушей. Жива чертовка. Но не факт, что надолго. Ранения столь обширны и многочисленны, что даже своевременная помощь врачей может не спасти. Вот только врача здесь нет.
Уже зная, что увижу, оборачиваюсь.
Не блистать больше яркой быстрой улыбке, не лучиться теплом ясным голубым глазам. Косая черта пулемётного огня безжалостно исполосовала грудную клетку девушки. Только удивительным образом оставшееся невредимым лицо всё ещё сохраняет по-детски наивное удивлённое выражение. У неё не было ни единого шанса.
Романофф спасло то, что между ней и смертью находилось моё тело. Я принял смертельную дозу свинца за нас обоих и по меньшей мере сорок грамм до сих пор во мне, увязли в мышцах, впились в кости, а те что прошли навылет изрядно потеряли в энергии. *
Не теряя времени попусту, я, используя подручные средства и паутину, начинаю обрабатывать многочисленные ранения Наташи. Как же, чёрт подери, не хватает сыворотки Ящера. Самое опасное: флоттирующий перелом ребер, из-за которого девушка с трудом может дышать и несколько ранений в брюшной полости — от тех пуль, что прошили меня навылет. Не дать ей умереть, не приходя в сознание, будет непросто…
* * *
Я сделал всё, что было в моих силах и даже сверх того. Пока что Романофф стабильна, но каждая секунда промедления на счету. Думаю, сыворотка Ящера сейчас её единственный шанс. Но весь мой запас был уничтожен там в бункере, когда я попал под обстрел автоматчиков.
Наташа очнулась, когда я нёс её к не иначе как чудом уцелевшей Волге. О своём пробуждении шпионка возвестила слабым протяжным стоном.
— Что… что случилось? — чуть живым голосом выдавливает она из себя и пытается при этом осмотреться.
— Тише, не пытайся шевелиться, тебе серьёзно досталось, — пытаюсь я облагоразумить девушку, — нас обстреляли с Квинджета.
— Дружественный огонь? — сипит, едва сдерживаясь, Романофф.
— О нет, это было точно не случайно, нас целенаправленно обстреляли, уничтожили базу Гидры, добили всех выживших и улетели. Приготовься, сейчас будет немного больно.
Одной ногой я открываю заднюю дверцу машины, но, вопреки ожиданиям, шпионка не издаёт ни звука, пока я укладываю её поперёк сидения. А понятно, отключилась… то ли от боли, можно подумать — и впрямь приготовилась. Так даже лучше.
Погрузив и зафиксировав ремнями раненую, я вернулся за телом Дарьи… чёрт, если я был чуточку быстрее, если бы чутьё сработало раньше.
Труп пришлось спрятать в багажнике, тоже довольно вместительном. Хоть какие-то преимущества есть даже у этого гроба на колёсах…
Нужно убираться отсюда. Не знаю почему Лариса нас предала, но оставаться в этом месте нельзя, тем более в любой момент могут нагрянуть незваные гости, а у меня нет ни малейшего желания ввязываться в новую драку.
С руганью и проклятиями мне всё же удаётся совладать с ручной коробкой передач и западающим сцеплением и стронуться с места. Снеся остатки шлагбаума, я выруливаю на просёлок и отправляю машину в обратный путь. Вскоре из-за тряски приходит в сознание Романофф, о чём меня извещают её протяжные стоны.
— Куда мы едем? — сквозь боль спрашивает она, — и где Даша?
— Она погибла… а нам нужно убраться отсюда…
— Понятно… у меня есть… — она пытается пошевелить рукой, но ничего не выходит — слишком туго примотана, — достань сам, там в кармане...
— Я знаю — твой коммутатор — не двигайся, пожалуйста. Я уже вызвал подмогу, за нами скоро прилетят.
— Что сказала директор?
Директор? Странно, на связь со мной вышел Колсон, а не Фьюри. Неужели что-то случилось, пока нас не было? Впрочем, не буду лишний раз тревожить раненную.
— Ни Лариса, ни пилот не выходили на связь со штабом, они ничего не знали о предательстве. За нами выслали команду, но расстояние нешуточное, так что лучше побереги силы.
— Всё так плохо? — из-за плотного кокона повязок и жгутов, она даже не в состоянии оценить ущерб и судить о своём состоянии может лишь по ощущениям.
— Я сделал, что мог, но я не врач, — решаю быть честным я, — обычный человек на твоём месте был бы обречён.
Я не стал напоминать ей о том, что в радиусе нескольких сотен километров нет ни единой больницы. Что же касается специалистов Щ.И.Т., не знаю насколько далеко продвинулись их учёные и медики — безусловно лекарства, что нашлись в подсумках шпионок были лучше рыночных аналогов — но, даже если они в состоянии сохранить Наташе жизнь, полное восстановление маловероятно. По этой причине я так же воспользовался коммуникатором Романофф, чтобы связаться с Уилсон — ей единственной я сообщил о том, что отправляюсь на миссию. Не то чтобы я делал из этого тайну, но времени не было, а Уилсон единственная, кто был в лаборатории, не считая отсыпающуюся Эм-Джей. Благо Фил — человек благоразумный — узнав о состоянии Романофф, он тут же согласился с моими требованиями.
— Проклятье… я ног не чувствую… — тихо шепчет Наташа, после чего затихает, и некоторое время слышится только её тяжёлое булькающее дыхание.
Но только я подумал, что девушка в очередной раз отключилась, как она вновь заговорила.
— Я должна была догадаться, — выдавливает из себя шпионка. Она похоже всё это время пыталась проанализировать случившееся… — Лариса вела себя странно. Помнишь, она обрадовалась, что не придётся идти с нами?
— Если она из Гидры, тогда почему уничтожила базу? Могла же просто убить нас, — понимая, что Наташа не успокоится — ей нужно чем-то отвлечь себя от мрачных мыслей — отзываюсь я, тем более мы уже выехали на ровную, местами даже асфальтированную дорогу и мне не нужно так концентрироваться на вождении.
Теперь осталось только достичь пересечения нашего пути с автомагистралью. Поскольку на захваченном Квинджете имелось оборудование, способное отслеживать передвижение маячка в коммутаторе Наташи, я вынужден был избавиться от устройства, предварительно договорившись о месте, где мы будем дожидаться прибытия подмоги — пересечении этой дороги с ближайшей автомагистралью.
— Может не из Гидры, — возражает Романофф, — или какой-то внутренний конфликт...
— Может, — соглашаюсь я.
— Я… — голос Наташи становится всё слабее и слабее. В зеркале я вижу, что лицо девушки принимает нездоровый синюшный цвет, — … не заметила врага под носом… так облажалась…
Так и не закончив мысль, Наташа начинает задыхаться, дыхание частое и прерывистое. Твою ж мать, судя по симптомам, пневмоторакс. Остановив машину, я бросаюсь к автомобильной аптечке, к счастью, помимо медикаментов, бинтов и тугого жгута, там есть пара шприцов.
Уложив находящуюся уже на полпути по дороге невозврата девушку поперёк сиденья, я освобождаю её от остатков одежды и тех повязок, что наложил ранее. Сразу же отмечаю почти полное отсутствие дыхательных шумов в левом легком — ещё один признак пневмоторакса.
