'Не хочу'.
— Хихикс, — безумный смешок и мокрое чавканье сминаемой плоти совсем рядом.
'Не хочу умирать... так'.
Тело брата продолжало давить сверху, не позволяя выбраться. Тень нависла сверху, закрывая последние лучи света, и невыносимая тяжесть опустилась на голову и грудь. Объятая Покровом биджу маленькая ножка, спрессовывая тело родича, вбивала, вминала её саму в болотистую почву всё глубже и глубже. Затрещали и так сломанные ребра, пробивая осколками захлёбывающиеся в крови лёгкие, когда тяжесть стала невыносима. Тысячи раскаленных иголок вонзились в лицо, когда до него добралась чакра биджу. Всего секунда давления, которого хватило чтобы сжечь ей лицо и смять ребра. О-о, как же пело в ней её безумие, как она хотела вцепиться зубами в своего врага, но не могла и сдвинуться с места.
— Мягкие слабые игрушки... — шагнул дальше Мизукаге, обрывая следующую жизнь. — Мои игрушки...
Позже было беспамятство. Ненадолго очнулась она лишь тогда, когда ее вытащили из горы трупов шиноби Тумана. Ей повезло, ей не отрубили голову, посчитав уже погибшей. Это был шанс, шанс на месть.
Чужая тень снова нависла над головой, заслоняя небо. Чужой клинок безразличным ко всему куском закалённой чакростали несколько раз вошёл в грудь, будто всей прошлой боли было до этого мало. Лёгкие заполнились кровью, а недостаток кислорода снова отключил сознание.
Когда она пришла в себя второй раз, над ней наклонился молодой парень. Её уже погрузили в телегу, в кучу таких же тел, а этот молодой парень укладывал тела в более ровном порядке. Ему не повезло.
— А? — он ещё успел удивиться, когда она подсекла ему ногу, заставляя потерять равновесие и вгрызлась отросшими клыками прямо в горло. Ни звука, он не должен был издать ни единого звука, иначе они поймут, что кто-то остался жив.
Вырвав кадык, пришлось навалиться на умирающего, сдерживая его конвульсии, чтобы не услышали другие люди. У них было полно сил, они были в броне и вооружены, у нее осталась одна лишь ненависть и семейное безумие. Шёпот, инстинкты, которые кричали лишь одно — жить! Последнее движение вырвало все силы из израненного тела и лишь месть продолжала удерживать её в этом мире.
Она не помнила точно, как ей удалось бежать. Крики охраны, шаги врагов, постоянное скольжение на границе сознания и обморока, вкус чужой крови на губах и медленно уходящий за горизонт диск безразличного ко всему солнца. Алый, кроваво алый закат того дня, когда был уничтожен клан Кагуя. В какой-то момент, она, изо всех оставшихся сил спрыгнула (упала или скорее вывалились) с борта движется телеги прямо в окружающий мрак, разбитой, безразличной ко всему и вся куклой без кукловода растянувшись в заросшей камышом канаве. Чужие шаги, грохот колёс — всё это прошло мимо сознания, растворяясь во тьме.
Несколько тычков чем-то твёрдым заставили приоткрыть глаза. Сквозь боль, разрывая застывшую на веках кровавую корку, ей всё же удалось это сделать. Несколько тихих всполошенных голосов раздались прямо над ней. Было светло, но она всё ещё ничего не видела. Неподвижна, слепа... беспомощна.
Чужие руки провели по спине, ногам. Грубый женский окрик и её одним рывком перевернули на спину. Тёмный силуэт наклонился сверху и грубо потыкал её в щеку. Глаза снова закрылись, и она провалилась в беспамятство.
Её вытащила из канавы семья простых крестьян, что возвращались с полей своего господина. В доме своих спасителей она провела три дня.
Первый день она не помнила, была лишь боль во всём теле, тихий шёпот, стоны и стекающие по щеке слёзы, оказавшиеся чуть позже вытекающим прямо из повреждённой глазницы гноем.
На второй день частично восстановился правый глаз, и она смогла понять, где именно находится — ухоженный, пусть и несколько бедный крестьянский дом, она видела сотни таких, но всего пару раз была внутри. Бамбук, дерево, глина, несколько перегородок из тонкой рисовой бумаги, грязь и домашний кот, который, едва она открыла в первый раз глаза шумно зашипел, распушил длинную шерсть, выгнув спину и не отводя от неё взгляда, выскочил на улицу. Испуганный ребёнок, дочка хозяев, побежала за родителями, едва заметила её реакцию. Её старший братик, малец лет восьми, в то же время всё же осмелился приблизиться к ней.
— Пить, — слегка подрагивающей рукой приблизил он к её губам плошку с водой. — Ещё? — переборов первоначальную робость спросил он. — А как вас зовут?
— Ка-гами...
Ей дали еды и питья, разрешили остаться в доме, пока она не придёт в себя. Сердобольная женщина даже обработала ей раны, пока она лежала без сознания, и, пусть с опаской, но рассказала, что сейчас творится в округе.
И всё же ей нужно было больше, чем могли выделить эти сердобольные люди...
На третий день она смогла встать. Мягким хрустом отозвалась детские шейки, мягко ломаясь в её руке. Она всё еще была слишком слаба, чтобы закончить дело быстро, и дети успели проснуться от боли и удушья. Плоть на её указательном пальце вывернулась наружу, обнажая отросшую и заострённую фалангу указательного пальца — по одному удар в глаза сначала взрослым, пока они не успели проснуться, а потом детям, обрывая их мучения.
Наружу не вышел никто, а в ночи весёлым костром начал разгораться дом, в котором остались лишь мертвецы — ни одна живая душа не должна был знать, что она осталась жива. Она и так проявила милость, ведь следовало уничтожить всю деревню. Сейчас она была слишком слаба, чтобы быстро справиться со всеми.
— Не смогла... — с трудом подняла она перед собой подрагивающую от напряжения ладонь. Ей едва хватило сил, чтобы убить четверых не способных сопротивляться человек, а следовало бы разобраться со всеми. Бессилие бесило, месть требовала идти и убивать. — Месть, — ядовитой змеёй выплюнула она это слово. — Позже, — сжав зубы, задавила она родовое безумия боя.
— Что... — раздался тихий выдох позади. — Ох, что же твориться-то... Пожар... — испуганно всплеснула руками сгорбившаяся от старости старушка, что решила вдруг в ночь выйти на улицу. — Беги, беги и зови мужиков, огонь же перекинется! — заковыляла она к ней. — Мой дом!.. Зови быстрее!
Новая боль разорвала её лоб, где разошлась обожжённая кожа.
— Они? — подслеповато уставилась на неё женщина. — А-а?.. — непонимающе качнулась назад старушка, когда ей в живот с сочным чавканьем вошли два только что отросших тонких рога.
Она оставила следы, по которым её можно найти. Спустя две недели Кагуя вернётся и исправит эту досадную оплошность, а одной исчезнувшей деревней в пожаре ещё только разгорающейся гражданской войны станет больше. Нельзя верить никому, ведь люди так легко выдают любые секреты, стоит только снять с них кожу.
Перенесенные ранения не прошли бесследно, сломанные ребра срослись неправильно, из-за чего пришлось их сращивать вручную. Ломать по новой и снова сращивать воедино. Потом ещё раз в проблемных местах. И ещё... На целый год боль стала вечным спутником, так и не уйдя из её жизни окончательно. Больше всего пострадало лицо и горло, пусть геном позволял ей регенерировать ткани с невозможной для других скоростью, он не был панацеей — новым лицом стала выращенная костяная маска, прикрывшая страшные шрамы оставленные раскалёнными когтями и переломанный нос, спрятавшая рубцы и новую пигментированную кожу. Сморщившаяся, перекорёженная, вся в шрамах, не осталось ни единого чистого участка. Сильно пострадало горло, кусок брони соклановца повредил гортань и едва не пробил трахею. Кеккей-генкай спас и здесь, убрав угрозу для жизни, но оставив после 'лечения' периодическую одышку и изуродованный голос. Её сила не могла восстановить организм до некого идеала, вернуться к 'исходной точке', ведь эти раны стали уже частью её самой. Больше месяца ей пришлось учиться говорить заново, постепенно меняя голосовые связки, убирая вечные свисты и хрипы.
Её искали, многие не верили в смерть всех из её клана, а убитый генин найденный в повозке должен был укрепить это мнение. Она не знала этого точно, но предполагала худшее. Чуть позже, обзаведясь некоторыми связями, она узнала, что выживших Кагуя действительно искали. Искали тщательно, создали отдельный отряд, специализировавшийся на их поимке, и только гражданская война прекратила эти поиски. Они были правы, она осталась жива, а несколько раз проскальзывали слухи и о других выживших Кагуя. Не был найден и гений клана, который по неизвестной для нее причине не вышел в их последний бой.
'Кимимаро Кагуя, — она сжимала кулаки с такой силой, что белели костяшки, — почему тебя не взяли в бой, когда погиб клан? Почему ты не умер вместе со мной?'
Кошмар снова отступал обратно, прячась в глубины разума. Он ещё вернётся, он всегда возвращался, но теперь она была не одна...
Её прозвище — единственная слабость, воспоминание о уже потерянном прошлом, которую она позволила себе лишь единожды, когда размышляла над прозвищем-псевдонимом, которое будет использовать при общении с другими. Кролик ... нежное и странное... это было памятью о её крови, её клане и истории. Значений было много.
'Примешь ли ты меня такой?'
Она почуяла его, едва он спустился в подвал-тюрьму, куда её бросили люди Гато Компани. Как же им повезло принять её после одного из тяжёлых контрактов, когда она восстанавливала силы в одном из заброшенных, как она тогда думала, укрытий контрабандистов и как же повезло в свою очередь уже ей, что Мечник Тумана и его ученик, работавшие на Гато, так ни разу не спустились и не раскрыли её происхождение. Пройди ещё пару дней и она, восстановившись, выбралась бы сама, но пришёл Он.
Его запах, запах не столько тела, сколько чакры. Слишком резкий, слишком неправильный, слишком звериный, отдающей частицей безумия, того самого безумия, которое было что горело и в её крови. Жаль только, что поняла она это уже позже.
Спустя столько времени она была честна с самой собой: он спас её целых два раза. Спас два раза от верной гибели и при этом остался похож скорее на слабого и беспомощного котенка, чем на монстра. Такой, словно едва родившийся на свет, ещё совсем слепой, тыкающийся во все стороны, пытаясь понять, где он и кто он. А потом этот котёнок вмесил её землю одной лишь жаждой крови... и остался при этом всё тем же беспомощным котёнком, не способным дать нормальный отпор. Заговорил, словно ничего и не случилось, помог подняться на ноги, отряхнул грязь, пока она стояла в ступоре и пыталась понять, что только что произошло.
У неё ведь почти не было обычного общения с другими людьми. Опыт внутри клана тут не годился, а позже она общалась с другими людьми лишь в категории заказчик-исполнитель. Как заговорить с человеком так, чтобы он не испугался её или не воспринял это оскорблением?
Он почти заставил её потерять сознание ударив своей жаждой крови, когда она попыталась надавить. Лёжа у стены в той грязной подворотне, она не понимала, почему содрогается все её тело, почему ей так хорошо и тепло. Безумие, которое спасало её из самых страшных ситуаций, кричало вцепиться в него и больше никогда не отпускать. Она шла с ним, односложно отвечала на его вопросы, продолжая думать, что же делать дальше. Только поймав себя на мысли, что её снова поглощает безумие, она смогла сбежать от него. Недалеко, в ближайший проулок, а потом на крышу, следить, куда он пойдет. Следить, следить всегда, забыв о своих планах и даже о своей мести.
Хитрый, но банальный план и предложение взаимного обучения, когда она каждый день могла наслаждаться пронизывающей тело чудовищной чакрой. Сладкая боль, вызывающая потерю сознания, чуждая жажда убивать пробивала её насквозь, а она наслаждалась и хотела всё больше. Тренировки Яки стали ее отдушиной и в какой-то момент она прекратила принимать морфий. Тогда она первый раз в жизни, первый раз за двадцать лет испытала оргазм. Каждый день, почти на каждой новой тренировке, жизнь расцвела новыми красками.
Незримой тенью она была рядом все дни после их встречи. Отпечатывая каждый жест, каждое слово и движение в памяти, продолжая быть рядом. Ему нужен был дом, он хотел укрыться и что-то переждать? Он захотел узнать больше о этом городе? О да, она в тот же день нашла подходящее место, вломившись в лавку старьевщика, что в реалиях этой страны означало стопроцентного контрабандиста и бандита, пристойная внешность старичка и его почти примерной семьи могла кого угодно, но не её. Выпотрошенный прямо на его глазах любимый сын и угроза жизни единственной внучки заставили их подчиниться ей.
'Она приготовила это ужин', — кровь ударила в голову, когда она увидела, как эта девка ставит тарелки перед Ним.
— Спасибо, — поблагодарил Он девушку, которая от этого едва не потеряла сознание.
Она тоже хотела услышать это — под страхом смерти запретив ей готовить, сама, впервые со дня уничтожения клана, беря нож не для убийства, а для приготовления пищи. Пусть ей пришлось учиться заново, день и ночь, выкраивая время из плотного графика тренировок и урезая свой сон до нескольких часов, но теперь вся та еда, что приносила дочь барахольщика выходили из её рук. Он не знал, пытался накормить в свою очередь уже её саму, даже расхваливал, а она таяла от этих слов, не показывая вида, не показывая своих чувств.
'Нельзя, он испугается и отринет меня'.
Она просто текла от одного его присутствия рядом. От его запаха, от его глаз, от его 'вкуса', от 'запаха' чакры. Через пару дней совместного проживания пришлось на время отказаться от нижнего белья, ходить постоянно в мокром оказалось довольно неприятно. Хотелось схватить его и никогда не отпускать. А он становился все сильнее, прогрессируя с невозможной скоростью. Она могла бы гордиться, вот только это была не неё заслуга. Её отец сказал бы, что перед ней была идеальная заготовка под будущего шиноби... которую следовало лишь правильно огранить.
Его чакра, которую она едва ощущала, просто ломала её сознание. Инстинкты, её инстинкты и годами подавляемое безумие, кричали бежать, хватать и никогда не отпускать его. Схватить, связать его прямо сейчас и утащить куда-нибудь подальше, забиться на десяток другой лет в самую дальнюю глушь, в самые дикие, заброшенные земли Страны Воды, где и заняться прямым восстановлением клана. Он, добрый и наивный, занимающийся домашними делами, дети (сколько их должно быть? Скольких он хочет? Он хочет детей или нет?) и она, всегда на страже их маленького рая. Восстановить вместе клан и только тогда вернуться мстить...
'Надо очистить все окрестные деревни, — кивнула она сама себе, дополняя свои мечты, — Нельзя подпускать к нему никого, — в её воспалённой безумием фантазией они уже были вместе'.
С шумом и треском лопнувшей деревянной чурки она перевела задумчивый взгляд на...
'Я не могу признать это сама себе'.
— Я сделал, — сквозь боль растянутых мышц улыбнулся Он ей, вставая в начальную стойку боевого стиля её клана.
— Идём дальше, — противный хрип вместо звонкого голоса, резанул особенно больно по душе в этот момент.
Нельзя, нельзя было ломать их хрупкие отношения учителя-ученика. Потерять было страшно, а идти дальше невозможно.
