— Так посольство, неужто времени отдохнуть не хватит? — полюбопытствовал я.
— А на Тапрабане в ночное время чужакам пребывать не след. Местные снимают все обязательства насчёт безопасности, — уведомил он о деталях, в библиотеке не встречающихся.
— А что так? В ракшасов по ночам оборачиваются? — не без ехидства, но и с некоторым интересом уточнил я.
— Вроде как, — покивал Леший, полюбовался моей бровью вздернутой и фыркнул. — Нет, конечно, но традиция идёт с тех времён. Да и вправду дурное сотворить могут, в этом случае как повезёт. Только гости под защитой, а мы не гости, а послы.
— То есть, вымотать, в день уложиться и всучить подороже, — понятливо покивал я. — И до ночи так?
— Уже нет, потому нас и оставили, — ответствовал Добродум. — Через полчаса вернётся, будем уже нормально договариваться. Без базара этого, — хмыкнул он.
Собственно, так и оказалось: лиловошароварный явился лишь с одним сопровождающим, и в пару часов согласовал всё потребное. Как подменили, хмыкнул мысленно я, на вполне деловые переговоры. Диковато звучащие после предыдущего: “мы снисходительно соизволим вас наделить бесценными плодами нашего гения”.
А после мы на самом что ни на есть обычном самолётике менее, чем за час, в порт воздушный вернулись. А я постановил, что местные, невзирая на отрадную архитектуру, сволочи импортные. И непонятные какие-то, что, впрочем, и закономерно. Поскольку они сволочи, а я нет.
— Добродум Аполлонович, — обратился я уже в самолёте, между трудами эпистолярными. — А на кой бес вообще вы сюда летали? Вроде и простой служка посольский справился бы, — озвучил мысли я.
— Ну важность сего договора вы, надеюсь, понимаете? — ехидно вопросил Леший, на что я обозначил, что понимаю. — Ну а с “простым служащим”, как вы выразились, местные бы просто не стали бы общаться. Вы заметили, что ваш адрес, — змейски оскалился начальник, — ни звука не было произнесено?
— Ну да, но я думал… — начал было я, но был злонравно перебит.
— Мыслеблудствовали, в общем, — ни за что, ни про что обидел хорошего человека меня леший вредный. — Не считали возможным. Недостойны, — веско покивало его злонравие.
— Фантазёры какие забавные, — широко улыбнулся я.
Но вообще да, такие специфические типы, думал я уже после составления протокола. Леший с последним знакомился, хмыкал, даже вслух озвучивал перлы мудрости моей, вроде: “Тщился Амусанд сей Вильно в разор ввергнуть, но Д. А. Леший Полис наш славный от злодейства оберёг”. Скалился злонравно, но гадостей насчет талантливого протокола не изрекал. Да и добрались, по прошествии времени должного, до родного Полиса, причём, его злонравие даже выделило день отпуска.
И полетели дни, вот как ни шаблонно, но именно сие они, дни енти, и творили. За пару месяцев совершили мы с Лешим семь посольств, о которых и вспомнить-то толком нечего, кроме мыслей моих мудрых о природе биологической различных импортных сволочей.
Дома же было всё по-старому: я учился, Мила училась, штудиям различным предавались вместе и по отдельности, в прямом и переносном смысле. Люцина к нам зачастила, даже оказывала помощь в обучении Милы, но сам я пока “в себе не разобрался”, а вопрос ребром не вставал.
Ну реально, ситуация такова, что бес знает, что делать. Причём, Мила, которая для меня фактор отказа от отношений с соученицей, есть фактор этой соученицы наличия. Потому как я, признаться, скорее бы послал Люцину далёко, уж очень моё нутро оказалось противоречивым.
Естественное природное “больше партнёрш”, да и банальная похоть, призывали к налаживанию и “углублению” отношений. А вот рассудок… тоже, прямо скажем, вердикт давал неоднозначный. Но “гаремоводить” у меня желания не было, притом прямой вопрос об отношениях принудил бы меня чётко отвечать, оно мне надо или нет. А это ограничивало бы уже Милу, поскольку отказ с высокой долей вероятности повлёк бы полный разрыв отношений. А я перед овечкой моей испытывал, прямо скажем, некоторую вину: она, если можно так выразиться, принесла в жертву мне всю свою предыдущую жизнь.
Я, безусловно, этого не просил, да и “в жертву” формулировка выходит излишне пафосной, но факт её безоговорочного доверия был. И в качестве ответного, уже мне необходимого хода, я старался обеспечить девочке максимальный уровень комфорта. И Люцина, вот сюрприз, в этот “уровень” входила.
В общем, бесовщина и Варвара светючая, так что в первоначальном своём решении я уверился окончательно: активности не проявлять и ждать. В конце концов, это не моя проблема, меня вполне устраивает текущее положение вещей. А ежели соученица моя чего хочет — пусть об ентом прямо и говорит. Тогда и решать будем, а вздохи томные и взгляды украдкие мне до столба фонарного. Только время трачу и мыслеблудю не по делу, а мог бы в то же время — по делу.
И еще, потихоньку перевалил через половину срок, отмеченный Лешим для моего пребывания в егойном рабстве. Причём, выходила у меня довольно забавная картина: чин у меня был децемвира, в котором я службу и справлял. Чин сей самим фактом своего наличия мне формировал так называемый “гражданский ценз”. То есть, год в чине отслужив, я мог спокойно подавать прошение о присвоении гражданства, причём отказа мне быть не могло: либо меня начальство чина лишает за несоответствие, либо исполняю я обязанности как должно.
И тут вот в чём заковыка: гражданам Полис обучение в Академии обеспечивал. Это одно из основополагающих гражданских прав было, за кои и обязанности возлагались. Соответственно, ежели абстрактно подойти, то и не нужно мне в Управе отслуживать срок весь. Получить гражданство, подать документы в Академию, да и плюнуть на Управу и Лешего.
В протекцию, им обещанную, я не то, чтобы не верил. Тут скажем так, необходимости в ней настоятельной не видел. Будет — хорошо, ну а нет — так и леший бы с ним.
Но при всём при этом, будет мой уход из управы за полгода до срока означенного некоторым свинством. А овечка моя меня вепрем называет, а никак не свинотой злостной. Соответственно, срок отслужить надо, сие хорошо и правильно.
Ну а ежели его Злонравие начнёт юлить, тщиться рабство моё продлить, то уже и послать можно будет. Так-то вряд ли, но леший этого Лешего знает, разумно рассудил я.
Но к чему у меня мысли появились об Академии: доступное мне я изучил, просеяв лавки книжные мелким ситом. Даже ряд экспериментов поставил, не имея источников данных. Как следствие, нужна уже специализированная, академическая литература, как и академические лаборатории.
Слушателям сие, кстати, доступно, при наличии и одобрении куратора. В общем, выходило у меня, что десяток месяцев я к своей цели приблизиться не смогу, по крайней мере, прямо: только оттачивать изученное, в разделе штудий эфирных. Небесполезно, безусловно, но у меня в представлении был этакий гоночный тракт, на котором с одной стороны телепались лавинообразные социальные изменения. А с другой нога за ногу брёл я.
И вот бес знает, сколь вообще прожектёрство моё осуществимо, в смысле пути “дальше и выше”, но делать надо, согласно убеждениям моим. И опоздать будет обидно бесовски. С другой стороны, год — не столь много, потому как социальные изменения именно телепаются. А ругань и уход со скандалом (пусть и возможным) из Управы могут в плане не поступления, а именно работы, палки мне в колёса понаставить.
Так что, в итоге, полыхание я своё притушил: отслужить и по чести, да и разумно выходит, хоть паранойя и орала, что всё пролюбится и вообще.
Подучил санскрит, который оказался всё же сложноват, да и график у меня рваный выходил. Но в общем — справился, и с жителем полуострова худо-бедно объясниться смогу. Ну, послать уж точно, что в большинстве своем для общения с импортными сволочами более, чем достаточно, отметила моя тернистая разумность.
Кстати, празднование начала совместной жизни братца моего и Лады приближалось. Что обозначить дурацким словом Мира Олега “брак”, учитывая тернистость сочетантов, выходит даже уместно. Впрочем, в этом случае посмотрим — со стороны, к счастью, ехидно мыслил я. Но вот проблема дара тоже не самая простая: и денежек у меня не сказать, чтобы переизбыток, особенно учитывая стипендиантство грядущее. А с другой стороны, люди родные, искренне мне приятные, и дар сделать должно. Обратился я с этой думой к Миле, да и не прогадал, даже некоторую свою ограниченность обидную почуял.
— Ты же говорил, Ормоша, что на два дома жить они будут, — начала Мила. — Так значит, самокат им потребен. Дороговато, но всё ж и нужно, и правильно будет. А можно и наш отдать, езжу я нечасто…
— Нормально ты ездишь. И до Академии добираться будет чем. И вообще, нужен нам самокат, — прервал я неуместное меценатство. — А за идею спасибо, как-то я даже не подумал.
— А потому что родные они тебе, вот и не подумал, — вполне разумно выдала Мила.
И была весьма права, потому как родичи подчас неосознанно мнятся этакой мебелью, к дому прикрученной. Или не мебелью. Но о жизни ихней вне зрения своего часто и не задумываешься, отметил я.
Вот в таких семейно-бытовых мыслях я к начальству своему в кабинет морду и явил. А после приглашения и полную свою персону обозначил.
— Надо бы вам, Ормонд Володимирович, в Полоцк съездить, — выдало его злонравие. — Надобно моменты хозяйственные согласовать, с озёрами Нарочьинскими связанные. Берите дело и решите вопрос. Дело пустяковое, но ежели запустить — на пустом месте поругаемся.
— То есть, значение решения неважно? — уточнил я.
— Не принципиально, скажем так. Одно из озёр весной то ли каверну подземную размыло, то ли источник, его питающий, русло поменял — бес знает. Но переместилось на сторону половецкую. А аграрии там на рыбе держатся, вот и начали друг друга поколачивать. Вроде и мелочь, но ежели запустить, — многозначительно промолчал Добродум.
На что я мог только покивать: с таких “мелочей” реально начинались довольно неприятные и, подчас, кровопролитные конфликты. И бытие в Союзе, например, гарантией не было: сначала пейзане морды чистят, потом прирежут кого случайно, а потом и милитанты подключатся. И закрутится маховик кровавый, на месте, по сути, пустом. Прихватил папку с делом, да и начал знакомиться с деталями. Всё, как его Злонравие речь вести изволило — пейзане наши к ихним “лазают”, а ихние “дерутся больно и обидно”.
Так что печать малую полисную я с пониманием принял, да и направился в библиотеку Управную. Не для “знакомства с делом”, а ради карт топографических, с разрешением высоким.
А по дороге думал я о Полисе-соседе, довольно любопытном, составляющим “княжьи” Полисы Гардарики. Традиция в Полисах (или Градах, по-нашенски), звать “на княжение” как всяких варягов импортных (часто), так и своих вояк (редко) в славской части была до становления Полисов как политического формата. И даже какое-то время продержалось после становления, правда, не везде и с эксцессами.
Потому как князь, военный вождь, должен был оными делами военными и заниматься. Но хотел, как понятно (хотя и не всегда), большего. И чтоб сынулька егойный, вдобавок, вокняжествовал. Собственно, у нас в Вильно князи на этом и кончились: последний нудел о “наследных правах”, да и был вместе с сынулькой и дружиной личной выпнут на мороз. Зложелатели всяческие на Вильно напраслину наводили: что, мол, удушегубели мы князя. Враньё неисторичное, поскольку кадр сей по полисам окрестным ещё десятилетие ошивался, на Вильно напраслину наводя. А потом к данам подался, где и пропал с концами. Соответственно, был у нас Легат, по традиции римской, ну а главы Управ избирались (и утверждались) голосованием гражданским. И были мы без князя в голове вполне успешны и довольны.
А вот в “княжьих” Полисах либо князи были не гадкие и жадные, либо ещё что, но были варианты, как в Полоцке, где князь был аж головой города, имея власть не только над милитантами. Не сказать, что лучше разумного нашего порядка, но и, безусловно, не хуже. А по-другому.
Благо история с сохранением княжения в Полоцке была весьма любопытна, в чем-то слезлива, ну и немало известна. И имела ряд параллелей весьма занятных с Миром Олега, хотя и отличалась во многом.
Итак, в Полоцке княжил, сиречь милитантами управлял, дан Рогвальд, Рогволдом также называемый. Худ он был, хорош — уже бес знает, но княжил и нареканий не вызывал, да и поступил в своё время достойно, так что пусть его. И была у него дочурка Рогнеда, которая была невестой вполне себе князя Полиса Киева, Ярополка Святославовича. И был у Святослава, помимо всего прочего, сынулька от рабыни, Владимиром названный. У олеговых сей тип в Новограде княжил, но Новоград в ту пору без князей обходился уже.
А у нас направился он к данам, науки постигать и куртуазности всяческие. Напостигался до того, что вернулся в Киев с дружиной, да и прикончил братца своего на пиру, в честь него устроенном.
Причём извернулся, лжив и хитёр был (да и киевляне в той ситуации блеснули, прямо скажем), так что вокняжился в Киеве, да к дружине егойной и ополчение киевское примкнуло. И пошла орда эта Новоград воевать, вроде обидели чем-то киевлян новоградцы. Но пошли не просто так, а через Полоцк, где муж достойный возжелал невестой братца усладиться. Вот я бы, признаться, сего типа там бы и удавил, но Рогвальд был в возрасте и просто рабовича из Полоцка выкинул. К войску, от большого ума.
А Владимир взял Полоцк в осаду, также от ума большого. Впрочем, войск у него было на штурм и не сказать, чтобы достаточно, да и на Новоград он зуб точил, как и вояки его.
И тут дан старый поступает отважно, но глупо: зовёт молодого головореза Владимира на поединок. По преданиям, держался сей дед достойно. Впрочем, закономерно помер.
И тут Рогнеда начинает рваться к Владимиру, “чтоб смерти не множить”. Половчане девку остановили, в светлицу, чтоб охолонула, заточили, да стали в киевлян и дружинников владимирских гадостью кидаться да словами непрельстивыми поносить.
Кидались и поносили аж сутки, пока от Вильно, Воранава и прочих окрестных Полисов подмога шла. Ну и совершили вылазку, по подходу подмоги. И обнаружили, уже в палатку ворвавшись, Рогнеду и Владимира. Выбралась девка и возжелала Владимира прирезать, за батюшку. Да и у киевских к Полоцку претензий-то и не было. Девка дура, но отважно сие. В общем, убить не убила, башку владимирскую милитант полоцкий развалил. Насильничал её Володимир, не насильничал, да и прочие детали неизвестны, врут и так, и так.
