— Позже тем же вечером, — продолжил он, — у вас была частная встреча с бароном Шэндиром. На той встрече вы еще раз коснулись, хотя и менее решительно, того же анализа позиции Церкви, которым ранее поделились с графом Пайн-Холлоу. Вы также указали барону — как, впрочем, и графу ранее, — что весь план храмовой четверки был столь же глуп, сколь и высокомерен. И вы указали, что князь Гектор вряд ли стал бы рисковать собственной безопасностью, чтобы прийти на помощь Эмерэлду. На самом деле, ваши точные слова были: "Почему этот ублюдок должен рисковать одним прыщом на своей драгоценной заднице ради нас?". После чего, — барон снова посмотрел на Нармана, — вы проинструктировали барона пересмотреть свои меры для вынесения приказа о казни, если вы простите за выбор слов, к убийцам, которых вы разместили в Мэнчире.
Изумление Нармана вышло далеко за рамки простого шока, когда Уэйв-Тандер снова спокойно закрыл папку.
— Как вы можете видеть, ваше высочество, — сказал он, — чтобы мы получили эту информацию любым путем, с которым вы, возможно, знакомы, и граф Пайн-Холлоу, и барон Шэндир должны были быть агентами Чариса. Которыми, уверяю вас — и я совершенно уверен, как вы уже знаете, что это правда, — ни один из них и не мечтал стать.
— Я...
Голос Нармана затих, и он встряхнулся. Затем он прочистил горло и откинулся на спинку стула, пристально глядя в глаза Уэйв-Тандера.
— Я, конечно, не поверил бы, что кто-то из них мог предать меня, — сказал он наконец. — С другой стороны, я не вижу другого способа, чтобы вы узнали подробности двух отдельных частных бесед.
— Ваше высочество, я позволил вам выбрать день, — указал Уэйв-Тандер. — Если бы вы захотели выбрать другой день — как, например, в следующую пятницу, когда у вас была частная беседа с коммодором Жэзтро, или, возможно, в понедельник, когда епископ-исполнитель Уиллис встретился с вами, чтобы "обсудить" ваше предположение о том, что "посланники Матери-Церкви ползают повсюду, как браконьеры или контрабандисты, из одной жалкой маленькой крысиной норы в другую" — я вполне готов поделиться с вами краткими сведениями о тех днях.
— Но как?..
Нарман оборвал вопрос. Он смотрел на Уэйв-Тандера еще несколько секунд, затем глубоко вздохнул.
— Я начинаю понимать, что вы имели в виду, говоря о "необходимости знать", милорд. Понимание этого заставит мое любопытство разгореться не менее ярко, но я не собираюсь просить вас ставить под угрозу ваш доступ к такой подробной информации. И, пожалуйста, поверьте мне, когда я говорю вам, что осознание того, что вы и император имеете к ней доступ, должно довольно аккуратно подавить любое искушение с моей стороны даже подумать о том, чтобы предать свою клятву верности ему. В конце концов, — князь Эмерэлда коротко оскалил зубы, — чрезвычайно трудно придумать эффективный заговор, даже не поговорив со своими коллегами-заговорщиками!
— Должен признаться, я рад это слышать, ваше высочество. И если я буду до конца честен, то на самом деле это был один из выводов, к которому вы должны были прийти, как надеялись мы с его величеством. Тем не менее, я также был абсолютно честен, когда сказал, что мы все были бы признательны за любое понимание этой информации, которую вы могли бы помочь нам получить.
— Я буду рад помочь всем, чем смогу, — заверил его Нарман.
— Я рад. Ах, однако, есть еще один незначительный момент, которого я должен коснуться, ваше высочество.
— Что бы это значило, барон?
— Его величеству известно, что вы и барон Шэндир на самом деле отдали приказ об убийстве Гектора, — довольно деликатно сказал Уэйв-Тандер. — Теперь, при нормальном ходе вещей, император не пролил бы слез, если бы Гектор... пострадал от несчастного случая со смертельным исходом, скажем так? И, честно говоря, это казалось бы самой подходящей судьбой для такого человека, как Гектор. К сожалению, мы считаем, что любое покушение на жизнь Гектора в лучшем случае будет иметь не более чем равные шансы на успех. И, что более важно, возможно, у нас нет никаких сомнений относительно того, кого корисандцы обвинят в любой подобной попытке в это время. Хотя мы не питаем иллюзий относительно мнений, которые уже сложились в Корисанде в отношении Чариса, мы глубоко обеспокоены пропагандистской ценностью, которую храмовая четверка может извлечь из такой попытки. На самом деле, для храмовой четверки во многих отношениях убийство Гектора — особенно если можно было бы обоснованно обвинить Чарис в ответственности — было бы более ценным, чем сам живой Гектор. Теперь, когда его флот нейтрализован, а его королевство открыто для вторжения в любой момент, когда мы решим нанести удар, он едва ли больше является военным активом, и "рыцари земель Храма" никак не могут прийти ему на помощь, даже если бы захотели. Итак, поскольку он больше не имеет ценности как живой союзник, кто-то вроде канцлера Тринейра, по крайней мере, быстро признал бы его большую ценность как мертвого мученика, предательски убитого кровожадными чарисийскими убийцами.
Нарман обдумал это, затем кивнул.
— Понимаю вашу точку зрения, милорд, — признал он, даже не пытаясь притвориться, что он не дал именно те инструкции, о которых говорил Уэйв-Тандер. — В то время, по очевидным причинам, я был меньше обеспокоен тем, как кончина Гектора может повлиять на Чарис, чем тем, как внезапный вакуум власти в Корисанде мог привлечь туда внимание Чариса, отвлекая его от меня. Очевидно, что эта часть моих расчетов требует некоторого переосмысления в соответствии с новой договоренностью.
— О, действительно так, ваше высочество, — с улыбкой согласился Уэйв-Тандер. — И ваш комментарий о "переосмыслении" подводит меня к моему последнему пункту на этой встрече. Видите ли, князь Нарман, император Кэйлеб не верит, что вы найдете возможным прекратить интриги и заговоры. О, — чарисиец поднял руку и помахал ею взад-вперед, как человек, отмахивающийся от назойливой мухи, — это не значит, что он подозревает вас в каком-то злом умысле нарушить клятву, которую вы только что дали. Это просто означает, что вы тот, кто вы есть, ваше высочество, и именно так работает ваш разум. Более того, вы очень хороши в этом — гораздо лучше, чем Гектор даже начинает подозревать, — и было бы глупо со стороны его величества позволить такому острому и удобному мечу заржаветь и стать бесполезным из-за неиспользования. Вот почему он хотел бы, чтобы вы рассмотрели его предложение.
— Какого рода предложение, милорд? — спросил Нарман, его глаза сузились в раздумье.
— Его величество, с согласия ее величества, желает, чтобы я остался здесь, на моем существующем посту главы разведки королевства Чарис. Это имеет особый смысл в свете того факта, что я также отвечаю за нашу внутреннюю безопасность и расследования. Учитывая потенциальную возможность внутренних беспорядков, которые создает раскол в Церкви, вряд ли сейчас подходящее время для того, чтобы я снимал руку с этого конкретного нерва.
— Точно так же они хотят, чтобы барон Шэндир сохранил свой пост в Эмерэлде, а сэр Албер Жастин сделал то же самое в Чисхолме. Это, однако, оставляет вопиющую вакансию, которую они хотели бы заполнить вами.
— Вы не можете быть серьезны, милорд, — сказал Нарман. Уэйв-Тандер склонил голову набок, приподняв одну бровь, и Нарман покачал головой. — Прошло меньше трех дней с тех пор, как я поклялся в верности Кэйлебу, и меньше трех лет с тех пор, как я пытался его убить. Кем бы он ни был, Кэйлеб не идиот и не дурак!
— Вы абсолютно правы, это не так, — согласился Уэйв-Тандер. — Тем не менее, он и императрица Шарлиэн предлагают именно то, о чем вы думали. Империи требуется глава имперской разведки, и у вас, ваше высочество, есть и способности, и ранг, и полномочия, чтобы достойно занять этот пост.
— Но только если Кэйлеб сможет мне доверять! — запротестовал Нарман.
— Во-первых, его величество не предложил бы вам тех условий, которые он вам изложил, если бы чувствовал, что вы, скорее всего, предадите его. Вы только что видели информацию, на которой он основывал свою оценку, и я уверяю вас, что это было нелегкое суждение. Во-вторых, вы действительно верите, учитывая то, что вы только что узнали, что он не будет знать о каких-либо действиях с вашей стороны, если вы поддадитесь искушению составить заговор против него? И, в-третьих, ваше высочество, император Кэйлеб и императрица Шарлиэн — и я, если уж на то пошло, — верим, что вы действительно имеете в виду то, что сказали о храмовой четверке, коррупции Матери-Церкви и неизбежных последствиях событий, которые привели в движение Клинтан и Тринейр. Короче говоря, мы считаем, что у вас нет разумных мотивов предавать любое доверие, которое может оказать вам корона, и есть все основания поддерживать корону против Клинтана и его приспешников. Вы можете быть уверены, что ни император, ни императрица не настолько глупы, чтобы забыть... конечно, они будут следить за вами до тех пор, пока не убедятся, что их суждение верно. Но, как заметил император, после стольких лет "игры в великую игру", как, полагаю, вы иногда выражались, глупо думать, что вы каким-то образом сможете волшебным образом остановиться, какой бы искренней ни была ваша решимость сделать это. В таком случае он предпочитает направить вашу природную склонность на полезное занятие, вместо того, чтобы позволить ей соблазнить вас на какое-то... озорство.
— "Озорство", не так ли? — повторил Нарман, фыркнув, и Уэйв-Тандер пожал плечами.
— На самом деле, ваше высочество, я полагаю, что его точные слова императрице были: "Мы никогда не сможем отключить мозг этого человека, что бы мы ни делали. Итак, как я это вижу, либо мы находим способ заставить его работать на нас, либо отсоединяем его — и голову, в которой он живет, — от остальной части его тела. И это так грязно".
Невольно Нарман прыснул со смеху. Он мог просто представить, как Кэйлеб говорит именно это, даже представить блеск в карих глазах императора...
И дело в том, что он прав. Я действительно намерен вести себя прилично, но даже я не уверен, что смогу справиться с этим. Но даже так...
— Милорд, — откровенно сказал он, — я совсем не уверен, что его величество не совершает здесь очень серьезную ошибку. И что бы я ни думал об этом, сильно подозреваю, что некоторые из его собственных аристократов не будут слишком очарованы идеей внезапно найти меня на таком важном посту. Однако, несмотря на все это, должен признаться, что я... заинтригован такой возможностью.
— Понимаю, что это стало для вас чем-то вроде сюрприза, — сказал Уэйв-Тандер с великодушным преуменьшением. — Очевидно, это то, о чем вам придется подумать, и его величество это понимает. На самом деле, он рекомендует вам обсудить это со своей женой. Он и императрица питают живое уважение к ее уму, и она, несомненно, знает вас лучше, чем кто-либо другой в мире. Включая, если вы простите меня за то, что я указываю на это, вас самих. Послушайте, что она об этом думает, прежде чем вы дадите императору свой ответ.
— Теперь это, милорд, — сказал Нарман Бейц с полной искренностью, — действительно звучит как очень хорошая идея.
.IV.
Храм, город Зион, земли Храма
Робейр Дючейрн задавался вопросом, сможет ли он когда-нибудь снова пересечь площадь Мучеников, не вспомнив кровавый ужас казни Эрейка Динниса. Осенний холод тяжело лег на город Зион, несмотря на солнечный день, но его дрожь не имела ничего общего с температурой, когда он смотрел на парящую колоннаду Храма Божьего и зеркально отполированный купол за ним с героической скульптурой архангела Лэнгхорна, высоко поднявшего скипетр своей святой власти, и вспомнил тот ужасный день. Затем он замер на месте, закрыв глаза в безмолвной молитве, хотя и не мог бы точно сказать, о чем именно он молился.
Тревожные времена, — подумал он про себя, — снова открывая глаза и продолжая идти через площадь к Храму. Тревожные времена... и пугающие.
Банальность его собственных мыслей раздражала, но от этого они не становились менее точными. Сила его вновь обретенной веры помогла, и он нашел много отрывков из Священного Писания, дающих огромное утешение, но ни один отрывок из Священного Писания не говорил ему, что он должен делать.
Ну, Робейр, это не совсем точно, не так ли? — сардонически подумал он. — Ты точно знаешь, что тебе следует делать. Вопрос только в том, как ты это сделаешь.
Он снова остановился, обдаваемый брызгами бесчисленных фонтанов, обдуваемых свежим ветерком, и пристально посмотрел на то самое место, где погиб Диннис. Казнь павшего архиепископа была самой ужасной вещью, которую Дючейрн когда-либо видел, когда-либо представлял. Он не был шулеритом. Он читал о наказаниях, которые, по мнению архангела Шулера, должны быть назначены отступнику и еретику, но никогда не позволял своему разуму зацикливаться на них. Они были одним из тех неприятных аспектов жизни, к чему призывало Писание, но чего Робейр Дючейрн никогда не ожидал увидеть на самом деле, не говоря уже о том, чтобы помочь причинить вред. И он помог. Бывали времена, особенно когда сны приходили посреди ночи, когда ему хотелось притвориться, что этого не было. Но решение казнить Динниса было принято храмовой четверкой, и поэтому Робейр Дючейрн понес свою долю кровавой вины. Хуже того, он полностью отдавал себе отчет в том, что первоначальное решение казнить бывшего архиепископа Чариса было принято из соображений прагматизма, из соображений целесообразности. И последние слова Динниса, его вызов великому инквизитору с самого края могилы, встревожили Дючейрна.
Этому человеку была обещана легкая смерть — или, по крайней мере, более легкая, — если только он сыграет свою роль. Предполагалось, что Дючейрн не должен был знать об этом соглашении, но он знал, и это делало неповиновение Динниса еще более озадачивающим. Если, конечно, самое очевидное объяснение не было также правильным, и человек действительно верил в то, что он сказал.
Что он, несомненно, и сделал, — сказал себе Дючейрн, глядя на то место, где измученному человеческому существу наконец-то позволили умереть. — Вот что по-настоящему мучает тебя в этом, не так ли, Робейр? Что бы ни происходило сейчас, ты — ты и остальные трое — привели это в движение. Что бы ни натворил Чарис с тех пор, как вы и ваши друзья организовали нападение на него, вы были теми, кто это начал. Ты подтолкнул Чарис к его отвратительным действиям. Любое животное будет бороться за свою жизнь, за жизни своих детенышей, если вы загоните его в угол, и это именно то, что вы сделали с Чарисом, и Диннис это знал. Не только знал это, но и имел смелость заявить об этом даже после того, как инквизиция вынесла приговор о его смерти.
Эта мысль часто приходила ему в голову в последнее время, и с силой своей возрожденной веры он заставил себя еще раз взглянуть ей в лицо. Он молился Богу и Лэнгхорну, умоляя их простить его за катастрофические решения, которые спровоцировали немыслимое, но тот факт, что он глубоко и искренне раскаивался в своей ответственности за них, не освобождал его от обязанности что-то с ними делать. Его долгом было бы противостоять бедствию и каким-то образом провести Церковь Ожидания Господнего через испытание, с которым она столкнулась, независимо от того, как оно произошло; роль, которую он сыграл в провоцировании этого испытания, только усилила его ответственность.
