— Сомневаюсь, что у нас когда-нибудь будет окончательный ответ, — ответил Дрейфус. — Некоторые улики действительно теряются навсегда. Но доктор Стасов считал, что Джулиус всегда был любимым сыном. Он предложил мне объяснение, и оно ничем не хуже любого другого.
— Прошу тебя, скажи.
— Калеб подставил Джулиуса, чтобы тот убил Алию Вой. Джулиус застрелил свою мать, думая, что это просто часть спортивных игр, в которые они любили играть. До тех пор Калеб был более сильным братом — самым искусным в быстром усвоении материала и манипулировании абстракцией. И тем, кого больше всего боялась Алия.
Они пошли дальше, в сгущающийся туман.
— Продолжай.
— Думаю, это подтолкнуло Джулиуса к крайности. Он отвернулся от Калеба — по-настоящему отвернулся от него. Я думаю, Джулиус чуть не убил Калеба. Затем он сбежал — покинул Шелл-Хаус, растворился в безвестности, используя свои навыки, чтобы передвигаться незамеченным. Калеб остался в Шелл-Хаусе, и только Марлон присматривал за ним. Но Марлону всегда больше нравился другой мальчик. Я думаю, именно тогда Марлон назначил Калебу второй курс принудительной амнезии — стер память о том, что у него когда-либо был брат или сестра, и вел себя так, как будто Калеб на самом деле был Джулиусом. В этом податливом состоянии Калеб принял это. Он начал думать о себе как о Джулиусе. Позже он покинул Шелл-Хаус и взял другое имя: Девон Гарлин. Но он всегда верил, что он Джулиус.
— Пока ты не привел его домой, — сказала Аврора. — Я согласна с тобой, Дрейфус. Как объяснение, оно ничем не хуже любого другого. Этот доктор Стасов меня очень интересует. Возможно, я найду способ как-нибудь заглянуть к нему, послушать, что он скажет.
— Я предупрежу его, чтобы он ждал тебя.
— О, не делай этого. Я так люблю сюрпризы.
Дрейфус остановился. — Тогда это понравится тебе.
Аврора тоже остановилась, обратив внимание на то, что уже заметил Дрейфус. Оно появилось из тумана, преграждая им путь впереди. Это было простое сооружение, простой каменный постамент высотой примерно по грудь Дрейфусу, и при других обстоятельствах Дрейфус обошел бы его, едва взглянув, приняв за часть обычной архитектуры Некрополя.
Но постаменту здесь было не место, и в нем вообще не было ничего обычного.
— Если это твоих рук дело... — сказала Аврора, ее голос понизился до предупреждающего шипения.
— Не моих.
Они подошли к постаменту. Аврору больше всего беспокоил не он, а установленный на нем маленький блестящий предмет. У него был квадратный футляр, опирающийся на четыре маленькие львиные лапы. Она стояла как вкопанная, ее глаза были на одном уровне с циферблатом часов. За скошенными стеклянными панелями вращалась сложная система шестеренок и колесиков.
— Я клянусь, если это... — начала она.
— Раньше этого здесь не было, — ответил Дрейфус, и по его спине пробежали мурашки. — Я обещаю тебе это. Это символ, послание. И не думаю, что это предназначено мне.
Она протянула руку, словно собираясь снять часы с постамента, чтобы рассмотреть их прекрасную форму. Но в последний момент она нахмурилась и яростно зашипела, взмахнув рукой, сбив часы на землю, где они разлетелись на тысячу крошечных кусочков стекла и латуни.
Они приветствовали его в черных одеяниях своего ордена с длинными подолами, с повязками на головах и металлическими снежинками, подвешенными цепочками к шеям. Дрейфус достаточно хорошо помнил молодого человека по своему последнему визиту, кивнув Себастьяну, прежде чем поприветствовать сестру Кэтрин.
— Обычно, — сказала она, тяжело опираясь на трость, — это тот момент, когда ты извиняешься за то, что не навещал нас в последнее время, а я мягко отчитываю тебя за то, что прошло гораздо больше времени, чем ты думаешь. Месяцы, когда ты думаешь, что это недели, годы, когда ты думаешь, что это всего лишь вопрос месяцев. — Но теперь на ее вытянутом серьезном лице появилось какое-то редкое веселье. — Но я была бы неправа, не так ли? На самом деле прошло не больше недели. Что привело тебя так быстро обратно, Том?
— Мне нужна причина для визита, сестра Кэтрин?
— Нет, и я бы предпочла, чтобы это было нормой, а не исключением. — Сдержанно улыбнувшись, она, тем не менее, поманила его вперед. — Все равно приходи. Тебе всегда рады. Мы простили тебя за ту небольшую неприятность в прошлый раз.
— Это любезно с вашей стороны, — сказал Дрейфус.
— У меня тоже есть кое-какие новости о Валери. Я думаю, ты будешь доволен.
Дрейфус научился не обнадеживать себя. — Я всегда с нетерпением жду новостей о прогрессе.
— Произошел реальный прогресс, Том. Я почувствовала это еще до твоего последнего визита, но не хотела делать поспешных выводов. Но я думаю, что она прилагает все усилия, чтобы найти свой путь обратно к нам. Внутри нее есть язык. Я убеждена в этом больше, чем когда-либо. Ему просто нужно время и убеждение, чтобы добиться своего полного расцвета.
— Чего бы это ни стоило, — сказал Дрейфус. — Я искренне благодарен, сестра, за все ваши усилия.
— Ты не так уж многого от нас требуешь, Том.
Дрейфус тщательно подбирал слова. — Тогда мне придется просить вас о снисхождении еще к одному одолжению.
Сестра Кэтрин изучала его со сдержанным интересом, ничего не скрывая. — Действительно?
— Большая часть ваших дел поступает с прибывающими кораблями, — сказал Дрейфус. — Пассажиры, которые плохо реагируют на криогенный сон. Это правда, не так ли?
— Теперь ты нас хорошо знаешь.
— Но есть и другие случаи, которые встречаются на вашем пути. Как Валери. Ее рассудок повредился не из-за криогенного сна, но вы все равно приютили ее, по-прежнему даря ей доброту и поддержку и помогая найти обратный путь.
— Мы были бы небрежны, если бы не оказывали гостеприимство всем нуждающимся, Том.
Дрейфус оглянулся назад, туда, откуда они пришли, решив, что у него было достаточно времени, чтобы подготовить почву. Вот они подошли, медленно прогуливаясь: Спарвер по одну сторону от их гостя, Талия — по другую. Каждый поддерживал мужчину за руку, направляя его, как будто он был слепым.
— Теперь я понимаю, почему вы приплыли на корабле большего размера, чем обычно, — сказала сестра Кэтрин с едва заметным оттенком неудовольствия, как будто ему с самого начала следовало быть более откровенным.
— Это мои друзья, — сказал Дрейфус, указывая на двух префектов. — Спарвер Банкал и Талия Нг. Человек, которому они помогают, это... ну, думаю, мне не нужно говорить вам, кто он такой.
— Я узнаю его, — сказала она низким и ровным голосом. — Но он не похож на того человека, который пришел сюда. Очевидно, что есть повреждения, иначе им не пришлось бы ему так помогать. Но он старше. — Теперь ее лицо повернулось к нему с вопросительной суровостью. — Это действительно он? Нет места ничему, кроме правды, Том, когда ты просишь о нашем милосердии.
— Это Девон Гарлин, — сказал Дрейфус. — Но в нем есть еще одна сторона, которую вы раньше не замечали. Если и когда к нему начнет возвращаться способность к общению, он может думать о себе как о двух разных людях. Кто был бы более доминирующим, я не могу сказать. Или сказать наверняка, что у него есть хоть какой-то шанс стать кем-то большим, чем он есть сейчас. — Он опустил глаза, в какой-то степени стыдясь того, что пошел даже на маленький обман, не упомянув ей об этом раньше. Но ему показалось благоразумным сохранить эту договоренность как можно более сдержанной. — Я просто подумал, что если кто-то и мог бы проявить к нему доброту, то это был бы хоспис.
— И эта наша легендарная доброта, — сказала сестра Кэтрин, ее терпение явно было на пределе. — Заслуживает ли он этого?
— Часть его заслуживает, — ответил Дрейфус.
Она еще сильнее оперлась на трость, качая головой, какой-то острый, но весомый процесс суждения занимал ее мысли. — Я всегда считала тебя человеком слова, Том. Пожалуйста, не давай мне повода изменить это мнение. — Она быстро, по-птичьи кивнула. — Мы возьмем его к себе. Как мы могли отказаться? — Затем, обращаясь к Спарверу и Талии: — Вы доведете его до конца пути, префекты? Это довольно долгая прогулка, но на другом ее конце вам будут рады.
— Нет, — сказала Талия, пристально глядя на Спарвера, как будто они оба уже приняли решение. — Мы просто вернемся на корабль, если вы не против.
— Я провожу его остаток пути, — сказал Дрейфус, протягивая руку и позволяя Талии направлять руку другого мужчины, пока пальцы Девона Гарлина не коснулись его собственных.
— Доброе утро, Джулиус, — сказал Марлон Вой своему сыну, стоя рядом с его кроватью, а робот был сразу за ним. — Ты выглядишь отдохнувшим. С каждым днем становишься сильнее и здоровее.
Когда он пришел в сознание, перед ним был туман впечатлений, но, за исключением некоторых слабых, исчезающих остаточных образов, это замешательство рассеивалось, прогоняемое дневным светом, заливающим его спальню.
— Мне снова приснилась мама, — сказал он.
— Это должно быть понятно. — Взгляд его отца был сочувственным, но не без тени какого-то едва уловимого напряжения, которое он переносил дольше, чем следовало бы. — Хорошо, что ты сохраняешь память о ней. Она была добра к тебе и желала тебе только самого лучшего в твоей жизни за пределами Шелл-Хауса. — Он наклонился и положил руку на плечо сына. — Будь сильным, Джулиус. Она знала, что ты любишь ее.
Он подумал о рассказе, который ему поведали о гибели Алии, о трагической неисправности ее космического корабля, когда он возвращался в Йеллоустоун, сгорая в атмосфере подобно комете с золотым флагом, рассыпая искры по половине земного шара, словно помазание.
— У меня так и не было возможности попрощаться. Я имею в виду, не совсем так.
— Я тоже, — сказал его отец. — И мы будем сожалеть об этом всю оставшуюся жизнь, Джулиус. Печаль, поселившаяся внутри нас самих, которую только мы по-настоящему понимаем. Но мы не должны быть обязанными этому. Твоя мать хотела бы, чтобы мы продолжали жить, чтили ее память, но не поддавались ее влиянию. Этого достаточно, чтобы помнить ее и знать, что она была хорошей женщиной.
Он кивнул, внешне принимая это, но очень далекий от того, чтобы усвоить это. Он был уверен, что у них уже был этот разговор или какая-то его перестановка в нескольких предыдущих случаях. Его отец у постели больного, благожелательно улыбаясь, робот-шатун рядом с ним, комнату пронизывают очищающие лучи света. Новое начало каждого дня.
— Присоединяйся ко мне за завтраком, — сказал отец.
Он умылся и оделся, задержавшись только для того, чтобы потрогать исчезающий шрам под правым глазом, участок бледной шероховатости, который он, несомненно, исправил бы, когда появился на свет, но который каким-то странным, оккультным образом, казалось, только делал остальную часть его лица более уравновешенной, с более красивыми пропорциями.
Возможно, он подумает о том, чтобы оставить его себе.
Внизу, в Шелл-Хаусе, они завтракали и говорили в основном о несущественных вещах. Сын жадно впитывал новости из внешнего мира, из Города Бездны, Йеллоустоуна и десяти тысяч искусственных миров Сверкающего Пояса. Скоро ему предстояло стать частью этого царства, и он хотел уверенно двигаться в нем, опережая все последние сплетни и моду. Но его отец, казалось, замыкался в себе, его интерес к более широким делам угасал. Он редко покидал Шелл-Хаус, довольствуясь тем, что наблюдал за своим убывающим состоянием изнутри купола.
С другой стороны, он не удерживал мальчика от расспросов.
— В наши дни мы почти никогда не говорим о защите от непредвиденных обстоятельств, — отважился он, изучая отца в поисках намеков на его личные чувства по этому поводу. — Но от меня все равно этого ждут, не так ли?
Его отец изобразил невинный интерес.
— Непредвиденный случай, Джулиус?
— Это было то, о чем мне следовало знать. Своего рода... семейная тайна. — Он наклонился к нему и быстро добавил: — Но хорошая. Не что-то плохое. Больше похоже на долг, обязанность, которую мы несли. Помогать миру, когда он нуждался в помощи. Чтобы голосование прошло в одну сторону, если это необходимо.
Лицо его отца омрачилось. — Даже если бы у нас были средства, Джулиус, такое вмешательство было бы глубоко неэтичным.
— У нас действительно есть средства. Я помню, как ты нам показывал.
— Ты перепутал что-то одно с чем-то другим, Джулиус. Возможно, мы говорили о хорошей работе Сандры Вой и о том, как ядро Вой лежит в основе всего, что нам больше всего дорого. Возможно, я даже показал тебе, каково это — быть частью внешнего мира, когда ты, наконец, вращаешься в этих кругах. Быть погруженным в абстракцию на каждое мгновение своей жизни. — Он одарил сына милой, снисходительной улыбкой. — Но больше ничего особенного в этом не было. Мы просто семья, настал наш черед исчезнуть в истории. Никогда не было никаких непредвиденных обстоятельств.
Он кивнул, глядя на свой завтрак, тем не менее уверенный, что помнит все по-другому.
— Возможно, это был просто сон.
— Возможно, так оно и было, — согласился отец, потянувшись, чтобы налить себе еще грейпфрутового сока.
— Но есть кое-что еще.
— Продолжай.
— Я знаю, это звучит глупо, но когда я был моложе... был ли когда-нибудь другой мальчик, который приходил к нам в гости?
Отец выглядел удивленным. — Другой мальчик? Думаю, я бы запомнил. Нет, ты учился сам, Джулиус. Ты был чувствительным и, казалось, был доволен своей собственной компанией. Мы с твоей матерью оба придерживались мнения, что у тебя было все необходимое для твоего развития, и ты никогда не высказывал противоположного мнения. У тебя был Ларчер, ты мог свободно распоряжаться домом и садами... целое королевство для одного мальчика. — Он потянулся и сжал руку своего сына. — Чего еще ты мог желать?
— Не знаю, — сказал он. — Я просто продолжаю вспоминать...
Отец повернулся на стуле и позвал за пределы комнаты для завтраков. — Ларчер, не мог бы ты подойти сюда на минутку?
— Доброе утро, Джулиус, — сказал отец сыну, стоя рядом с его кроватью, а Ларчер сразу за ним. — Ты выглядишь отдохнувшим. С каждым днем становишься сильнее и здоровее.
Когда он пришел в сознание, все было как в тумане, но, за исключением некоторых слабых остаточных образов, это замешательство рассеивалось, очищаясь при свете дня.
— Она снова приснилась мне, — сказал он и улыбнулся, потому что воспоминание было приятным.
Однажды сын снова нашел белое дерево.
Это было в той части территории, где Ларчер был занят восстановлением ландшафта, разрывая старые дорожки, сажая и пересаживая поверх них растения, прокладывая новые маршруты через старую поросль. Пока Ларчер был где-то в другом месте, какой-то скрытый импульс побудил его отправиться на разведку, продираясь сквозь буйную зелень, пока, наконец, он не достиг своего рода тайной поляны, завесы молодой растительности, окаймлявшей бесплодную землю вокруг мертвого белого дерева, форма и присутствие которого вызвали в нем сильное чувство узнавания.
Оказавшись лицом к лицу с деревом, он остановился и долгую минуту смотрел на него, ошеломленный внезапным всплеском запретных воспоминаний. Корни дерева там, где они выступали над землей, представляли собой запутанный клубок мышц, похожий на конечности какого-то ленивого морского чудовища. Между корнями были щели и лазейки, позволяющие проникнуть в прохладное нутро выдолбленного ствола дерева.
