Несмотря на всякие завихрения, человек он был хороший. Ну, не очень умный. Но — хороший. Добрый, честный. И к тому же — в добро и честность верящий.
Именно это свойство постоянно его подводило. Например, он верил всем людям, которых спасал. Даже Арате Горбатому поверил. Хотя у того на роже было написано, что он из себя представляет. И только под самый конец Малышев стал что-то подозревать. И то: надо было прикончить мерзавца, а он с ним шутки шутил. Ну и дошутился.
В ту же ситуацию он попал и с Уно. Вообще-то, как только он понял, что c ybv происходит — от мальчика оно должен был бы избавиться. Но Антон не мог себе представить, как же это он его отдаст его в плохие руки. А что руки будут плохими, он уже не сомневался. В результате он получил ленивого и непослушного слугу, который, вместо того, чтобы быстро и радостно исполнять приказы, не слушался и спорил с хозяином, даже брал без спросу его вещи. В Арканаре за такое как минимум секли до потери сознания. А Малышев всё это терпел. К тому же непрерывно мучаясь от всяких скверных желаний. И за это тихо ненавидя и себя, и мальчишку, и весь мир.
Но особенно паскудная история приключилась с Кирой. Хотя всё началось — как с тем самым птенцом. Вот буквально. Чистая жалость, больше ничего.
Кира была дочерью книгочея-переписчика. Мать была из семьи мелких купчишек. Некрасивая и неумная. Другую за книгочея не отдали бы. Но всё-таки клинически нормальная. Ну, насколько может быть нормальным средневековый человек вообще. И за ней дали приданое: крохотный домик в переулочке, зажатый между двумя другими, почище. Переулочек был обычный, средневековой, вонючий. Даже очень вонючий. Неподалёку кожевенники располагались, и оттуда шёл такой смрад, что местные ароматы просто не чувствовались. Но место было доходным: недалеко от городской ратуши, но не на видном месте. Самое оно, чтобы спроворить нужный документик. Начиная от договора и кончая доносом. Впоследствии удачливый книгочей получил постоянную работу, которой очень дорожил — помощник писца при суде.
Все эти подробности раскопал Левин через посредство Сноубриджа, который работал непосредственно с Антоном. У того в голове остались смутные образы — улочка с канавой посередине, высокие кровли, решетчатые окна с мелкими стёклышками. Стекло в Арканаре делали очень давно, по старинным эсторским рецептам, и стоило оно тем дороже, чем больше был стеклянный лист — так что выгоднее было делать ячеистые рамы, которые к тому же были прочнее
Пёс! Вот опять этот левинский стиль лезет! Длинная такая фраза, извилистая! Ну вот как, как она из меня выползла?! Хорошо хоть, вовремя заметил и прибил. Жаль, не могу стереть. Так она и будет болтаться, как оборванный провод в силовой схеме. Болтаться и искрить.
И вообще, какого пса Борька интересовался производством стекла в Арканаре этом дурацком? Вот это — к чему?!
Хотя чего это я? Он же психолог. Более того, психокорректор. У него и должно быть вот это самое внимание к деталькам. Потому что никогда не поймёшь сразу, что важное, а что нет. Это он мне сам объяснял. Помню, как-то раз мы с ним душевно выпили настоечки, и он рассказал одну исто
Нет. Пожалуй, про это я даже здесь писать не буду. Извини, Лена.
Короче, мать Киры умерла вскоре после вторых родов. Оставив двух детей — старшего брата девочки и её саму. Умерла не родами, а от какой-то болезни. Точно известно, что не от Синей Смерти. Но от чего-то достаточно скверного, чтобы навредить плоду.
То, что с ребёнком что-то не так, заметили довольно рано. Но отец не особенно переживал по этому поводу. Мальчик-то рос нормальным пацаном, а девочка есть девочка. Пёс бы с ней, всё равно проку от неё мало.
Вообще говоря, в средневековом обществе таким, как Кира, могло и повезти. В особенности — если, помимо умственной отсталости, они отличались ещё и каким-нибудь забавным уродством. Дураки и дуры, развлекающие благородных донов или просто богатых людей, могли провести свою жизнь в тепле и сытости. Но Кире это не грозило. Девочка была так себе, обыкновенной. Ещё и рыжей. А рыжих в Арканаре сторонились. К тому же она была тихой и боялась людей. Её и не особенно обижали — неинтересно было. Симптомы на лице были не особо заметны. Если бы не вечно открытый рот и слюни на подбородке. Но этим в Арканаре было трудно удивить. Эка невидаль.
Говорить она не умела, только мычала. Понимала простейшие приказы. Умела стирать: это отец в неё вбил. Гладить уже не могла — всегда обжигалась утюгом. Вообще очень боялась огня: в раннем детстве какой-то знахарь пытался лечить её прижиганиями.
Всё свободное от стирки время Кира проводила на улице. В грязных тряпках, босая, вонючая. Выпрашивала еду: дома кормили по остаточному принципу — что не доели сами, то отдавали ей. Возможно, поэтому она выросла маленькой, узкобёдрой и безгрудой. В отличие от сверстниц, питавшихся получше — и к пятнадцати годочкам уже ходивших с сиськами навыкат. А может, дело в наследственности... Так или иначе, Левин считал, что для Малышева это имело значение. Вряд ли он смог пожалеть сисястую задастую девку.
Антон-Румата жил за две улицы от дома родителей Киры. Её саму он видел довольно часто и внимания не обращал. Дурочка и дурочка, часть пейзажа. Такая же, как нищие, воры, сутенёры, головорезы и прочие явления жизни.
Но однажды какой-то пьяный урод на дурочку польстился. И выбрал неподходящее место и время — прямо под окнами дома Антона. Который как раз предавался самотерзаниям в связи с Уно и прочими такими вещами. Тут он услышал крики. Спустился вниз, пьяного урода отправил отдыхать в канаву с нечистотами, а девочку успокоил и купил ей сладкую лепёшку.
На следующий день она пришла на то же место и стала ждать. Он вышел и снова купил ей лепёшку.
А где-то дней через десять послал запрос на Южный Полюс — биологические пробы, съёмки, общее описание болезни и вопрос: можно ли что-то сделать.
Ответ пришёл через неделю. К просьбе Антона отнеслись с пониманием, материалы изучили. Сообщили, что умственная отсталость девушки вызвана не генетическими факторами. Вероятно, мать во время беременности перенесла какое-то заболевание. Не исключён также фактор недоедания и т.п. Всё это поддаётся лечению, в том числе на месте. Так как — в отличие от оружия и транспорта — медицинские технологии земляне могли использовать без особых ограничений. Правда, помощь требовала регулярных процедур, а также внимания и длительного общения с пациенткой. Такими средствами её можно поднять до уровня относительной вменяемости. Полная реабилитация требовала принципиально иного уровня вмешательства. Что было возможно только на Земле.
Антона это не остановило. Он твёрдо решил вылечить маленькую дурочку.
Впрочем, не такую уж маленькую, Кире было восемнадцать лет. Просто по уровню развития она была очень маленьким глупеньким ребёнком. И вела себя как очень маленький глупенький ребёнок.
Так или иначе, Малышев ответил, что намерен заняться лечением девушки, готов проводить все необходимые процедуры, уделять внимание, общаться, и так далее. И попросил, чтобы его снабдили всем необходимым.
Врачи с Базы были, разумеется, настоящими гуманистами. Так что через некоторое время Антон получил несколько посылок. Где находилось всё необходимое. Начиная с пневмошприца и набора нейрогенных препаратов. И кончая простейшим ментоскопом для контроля результатов.
Сначала к увлечению Антона все отнеслись сугубо положительно. В самом деле: человек тратит силы и время, чтобы лечить больного подростка. Фактически ребёнка. Дети — это святое. Всё просто, понятно и очевидно. Даже Александр Васильевич Кондорский, считавший, что Малышев разбрасывается, воспринял новость скорее положительно. "Может, он хоть так поймёт, что такое ответственность за человека", — пробурчал он. Бунге эти слова сохранил в одном из своих отчётов.
Потом выяснилось, что с этим благим порывом сопряжены определённые проблемы.
Для начала отец девочки, до сих пор относившийся к ней по принципу "жива и ладно", вдруг заявился — вместе с сынком — к благородному дону с какими-то непонятными претензиями и требованием денег. Румата долго не понимал, в чём дело, и с чего это они вдруг так обнаглели. В конце концов выяснилось, что дорогие родичи решили, будто их дитя используется благородным доном в каких-то грязных целях. То ли для извращённых удовольствий, то ли, того хуже, для колдовства. О чём и собирались донести. Благо, возможности к тому были: отец девочки регулярно переписывал протоколы допросов из Весёлой Башни и многих там знал, а сынок состоял в охранном отряде на сержантской должности.
Антон, услышав такое, разъярился. И отчасти испугался: по арканарским меркам, обвинение в колдовстве было довольно серьёзным. Но разъярился он всё-таки больше: сама мысль, что он занимается с больной девочкой какой-то гадостью, была оскорбительна даже по арканарским меркам. Так что он включил по полной благородного дона, а папаша с братцем вылетели вон впереди собственного визга. Особенно папаша. Благородный дон пообещал ему в случае малейшего подозрения в доносительстве оформить его как ируканского шпиона, а также качественную следственную работу, и как результат — квалифицированную казнь не менее чем второй ступени. То же самое он посулил за малейший вред или хотя бы неуважение к самой Кире. При этом называя правильные имена палачей и дознавателей и демонстрируя хорошее знакомство с бытом и нравами Башни. Переписчик, знающий тему, понял, что благородный дон не шутит... Так что с этого момента домашние боялись Киру и пальцем тронуть.
На тот момент девушка уже почти прошла полноценный курс нейротерапии. Внешние признаки умственной отсталости почти исчезли. Рот закрылся, слюна течь перестала. Девушка начала говорить и понимать сказанное. Правда — на уровне земной девочки пятилетнего возраста. Поэтому разговоры с Кирой у Антона были примерно такие: "Почему ты плакала? — Плакала. — Кто тебя обидел? — Никто не обидел. У тебя глаза усталые. — Чего ты хочешь? — Увези меня отсюда. — Мы обязательно уедем. — Далеко? — Очень далеко". Такие содержательные диалоги Антон мог вести долго, особенно во время медицинских процедур. Но ему, похоже, это нравилось.
Однако пора было что-то уже и делать. То есть отправлять Киру на Землю для окончательной реабилитации. Но с этим Антон как-то не особо торопился. Когда коллеги по Группе — особенно Павел Бунге — интересовались, что он собирается делать со своей подопечной, Антон отвечал уклончиво.
Проблема состояла в том, что Малышев очень сильно привязался к Кире. Причём именно к такой, какой она тогда была: недоразвитой, зависимой и любящей. Антона она не то что любила, а — боготворила. В самом прямом смысле слова. Ну то есть считала или богом, или как минимум могущественным добрым волшебником. Кто он и чем занимается на самом деле, она понять не могла и не пыталась. Просто любила и ждала. Ждала и любила. Чистой детской любовью. У Антона просто не хватало духу себя этого лишить.
Он понимал, что поступает не очень хорошо. Во всяком случае, он посылал на Базу запрос: можно ли сделать перерыв между окончанием курса лечения девушки и её отправкой на Землю. Получил ответ: можно. Если проводить несложную профилактическую терапию, то состояние Киры будет оставаться стабильным как минимум лет десять. Возможно даже некоторое улучшение в связи с обогащением жизненным опытом.
Малышев за эту мысль ухватился. И попытался учить Киру грамоте. Выяснилось, что девушка любопытна и старательна, но учиться не может: не хватает внимания и усидчивости, плюс проблемы с памятью. Всё-таки нормальным человеком — даже нормальным ребёнком — она так и не стала.
Тогда Антон пошёл на крайние меры. А именно — воспользовался ментоскопом, чтобы вложить в неё грамоту. При этом за помощью на Базу не обращался. Видимо, понимал, что его действия не вызовут одобрения. Более того, он тщательно скрывал сам факт имплантации.
Что важно. Как я уже говорил, ментоскопистом Малышев не был. То есть он умел делать самые элементарные вещи, и к тому же плохо. Насколько плохо, мы знаем: Ян Сноубридж, который работал с сознанием бывшего дона Руматы, был просто в ужасе от того, что он с собой сотворил. У Левина осталось в памяти сравнение — "это как делать операцию на сердце садовым секатором". Создать обучающую СНВ было далеко за пределами его возможностей. И уж тем более — адаптированную к сниженному интеллекту.
Левин считал, что пасынку помог Званцев. Который как раз должен был очень хорошо разбираться в ментоскопии. И в особенности — в СНВ. Он сам готовился к массовой закачке самой разнообразной информации. Причём к закачке в совершенно неподготовленные головы. Обучалка грамоте на уровне "читать — писать — считать" у него была, скорее всего, приготовлена заранее. Наверняка в нескольких вариантах, не исключая и варианта "для совсем уж дураков". Адаптировать это дело для умственно неполноценной, но пролеченной девушки было для него вполне доступно.
Эта же версия объясняет и секретность. Званцев блюл конспирацию. Правда, он не мог успешно скрывать свою деятельность без помощи Антона, который его всячески прикрывал. Но именно поэтому он был ему кое-чем обязан и всякие несложные просьбы старался выполнять. Но, конечно, требовал от пасынка, чтобы тот никак и ничем его не выдал.
В общем, Кира читать научилась. И сбежала из дому.
И вот опять же! Нормального средневекового ребёнка годкам этак к десяти если чем и можно удивить, так это добротой. А вот ужасов и жестокостей он уже навидался. Но бедная дурочка жила как в вате. Что вокруг творится, она просто не понимала. Отец водил её с собой на публичные казни — Кира запомнила только то, что там очень страшно кричат, а все смеются и улюлюкают. Чем занимается папаша и братец, она и вовсе понять не могла. Для неё это были родные люди, которые её кормили. А тут она стала прислушиваться к разговорам родных. Которые те привыкли вести, не обращая внимания на дурочку. Потом заметила, что братец с приятелями регулярно притаскивают домой каких-то людей и их там избивают. Наконец, стала совать нос в перебеляемые отцом бумаги — которые отец от дурочки не прятал. Что и послужило последней каплей. Протоколы допросов под пыткой — чтение не для слабонервных.
От всех этих открывшихся ужасов она сбежала к единственному человеку, которому верила безоговорочно. То есть к доброму дону Румате.
Очевидно, решений в такой ситуации было только два. Или немедленно отправлять девочку на Базу, а потом на Землю. Или же — вернуть девочку родителям. И начать её постепенную адаптацию к окружающему миру. Который — ну вот такой, да.
Первое решение было гуманным и справедливым. Но предполагало немедленное расставание навсегда. Именно навсегда, потому что после жизни на Земле и окончательного излечения Кира стала бы совершенно другим человеком. Возможно, она сохранила бы какие-то тёплые чувства к своему спасителю. Но это же совсем не то... Второе решение — скверное, но по-своему честное — предполагало, что общение какое-то время сохранится. Но девушка, привыкая к арканарской реальности, тоже изменится. И не в лучшую сторону. Это Антона категорически не устраивало.
