Петровича конкретно колбасило. Он тупо не мог понять своих чувств к появившемуся в дверном проеме юноше. Он никогда не питал теплых чувств к недорослям, но — он его ЛЮБИЛ, ведь это был ЕГО сын... Но у него никогда не было детей! Однако он прекрасно помнил, как вернувшись из похода на "Адмирале Корнилове" в первый раз держал на руках маленькое теплое тельце, уютно посапывающее во сне... Он никогда не видел этого пацана! Но память Руднева услужливо подкидывала все новые воспоминания — вот маленький, но упорный пацанчик ковыляет на нетвердых ногах по паркету... Это он вырвался домой, оставив на время зимы хлопотный пост старшего офицера на вмерзшем в лед "Гангуте". Вот уже крепкий, пятилетний парень перебирает привезенные ему отцом из плавания по Средиземному морю на "Николае Первом" сувениры... И теперь он, никогда не мечтавший о том, чтобы завести своих детей, паниковал от острого приступа отцовской гордости. Его сын, пятый на курсе... А что он тут, во Владивостоке делает? Или...?

— Николай, что-то с мамой? Или с Герочкой, не дай бог...— вырвалось у Руднева.

— Нет, с ними все в порядке... Пап... Мы... Я... Я сбежал из Корпуса, вместе с парой товарищей, папа возьми нас с собой в море, на "Варяге"... У нас сейчас каникулы, и мы... И ты... Совсем не писал...

— ЧТО!? Сбеж... — Руднев форменно подавился окончанием сего словечка. "О, господи... Какой ужас... И еще во множественном числе. Вот идиоты, мама дорогая"...

— Воспитанник Морского корпуса Руднев, повторите членораздельно, как вы тут оказались?

— Мы поехали к Тебе... На "Варяг". Потому что пока каникулы, мы решили...

— Вы РЕШИЛИ?! Повоевать захотелось, да? Пока каникулы... Совсем очумели, что-ли, сопляки пятнадцатилетние? А вы хоть подумали, насколько вы готовы к походу на настоящем корабле, и на каких собственно должностях вы себя видите? А то у меня нехватка только в кочегарах...

— Папа! Мы готовы! Только возьми...

— Я "возьми"??? Да вас скоро конвойные брать будут, стервецы! Мальчишки! Молоко на губах не обсохло, а туда же, на войну!

— Но...

— Молчать! И стоять смирно, когда к Вам обращается старший по чину! Вы и ваши недоросли-дружки совершили воинское преступление. А именно — дезертировали с места службы в военное время. Я прямо сейчас ОБЯЗАН вас арестовать. После чего вас ожидает трибунал. Уяснили, воспитанник Руднев? Что, молчим? Где остальные два ухарца?

— В гостинице...

— Здесь?

— Нет... У Воскобойникова...

— Номер? Фамилии?

— Четвертый. Валерий Урусов и Лева Галлер.

— Ясно. Князюшка, значит, до кучи, на мою голову... Ой, кошмар... Тихон!

Ординарец мгновенно материализовался у двери.

— Слушаюсь! Ваше высокоблагородие!

— Вот что, голубчик. Передайка-ка старшему по караулу, чтобы немедленно препроводили двоих заср... господ беглых корпусных воспитанников из гостиницы, адрес и фамилии здесь я ему написал, на крепостную гауптвахту. Тунеядцы обуревшие...

— Но, папа...

— Молчать, сказал!

— И пусть там проследят, Тиша, чтоб покормили их нормально. А лучше сам присмотри, не сочти за труд. Завтра сам этой парочкой займусь. Все понял?

— Так точно! Будет исполнено в точности, Всеволод Федорович! — в глазах Чибисова, вытянувшегося перед Рудневым, проскакивали лукавые искорки, бывалый унтер явно смекнул, что к чему.

— Вот и ладно. Поторопись, будь любезен. Об исполнении сегодня можешь не докладывать.

— Есть!

Когда дверь за вестовым закрылась, Руднев встал, прошелся пару раз по кабинету в упор не замечая стоящего посреди ковра по стойке смирно сына. После чего, наконец, остановился прямо перед ним... Неторопливо смерил взглядом снизу вверх. От носков потоптанных ботинок, которым вакса и щетка пытались придать щегольский вид, до слегка напуганных, но таящих в глубине обиду и вызов, таких любимых, таких дорогих серых глаз... Помолчал...

" Нет, не мальчик уже. Как не крути, а это поступок... Парень хочет сражаться за свою страну. Да, конечно... Кураж, юношеский задор, куда без этого... Но все-таки, не это главное... Господи, как же быстро они взрослеют? И как быстро пролетает жизнь... А пуля или осколок? Они ведь летят еще быстрее... Федорыч, а что тут поделаешь? Есть такая профессия — Родину защищать... Блин! А еще драть их в детстве надо. Как сидорову козу! Ух..."

Несмотря на всю отеческую злость, закипавшую в связи с явлением блудного отпрыска, и все вызванные этим неизбежные дополнительные проблемы, Петрович прекрасно понимал, что тот наверняка настоит на своем, и пойдет в море вместе с ним... Максимум, что он сможет сделать, это определить его перед боем на самый забронированный и быстроходный корабль эскадры — "Громобой". Но... Но отказать этому "юноше бледному, со взором горящим", своему сыну, который незнамо как проехал через всю Россию, чтобы попасть на войну... Он не сможет. Как и его друзьям. Да и смог бы — это было бы полным свинством. Кстати, ребята, что рванули из Корпуса вместе с Колей... Галлер, если память не подводит — в нашем мире стал одним из лучших сталинских адмиралов. Урусов — этот вообще, артиллерист от бога...

А ведь любопытно — если молодые люди бегут не ОТ войны, а НА войну — значит, они считают ее правильной, своей... Похоже, что и Вадик-то в Питере не зря хлеб с маслом ест. Да... Только, что же мне с этим всем СЕЙЧАС делать? Ох, грехи мои тяжкие...

— Николай, ты понимаешь, что то, что вы с ребятами сотворили, это ПО ЗАКОНУ — трибунал? Воинское преступление... Вас с позором вышвырнут из Корпуса. И вся ваша флотская карьера на этом закончится. Про то, что подобные выходки детушек ложатся пятном и на их родителей, даже не упоминаю. Я ведь не шучу, милый мой, это все очень серьезно...

— Ты нам ничего не писал. И на наши с мамой письма не отвечаешь...

— Прости. Но тут такая запара...

— Что?

— Война, Коля... Тут война. И она требует человека всего и целиком... Хотя, конечно, все равно я сильно виноват перед вами. Признаю...

— Пап, но мы ведь рапорта написали.

— Какие?

— С просьбой о переводе во Владивосток... Об отчислении даже, в нижних чинах пускай, но чтоб сюда, на ФЛОТ...

— Так... И что за рапорта?

— Два раза подавали, еще до курсовых экзаменов...

— И?

— Без последствий.

— И вы решили бежать?

— Мы третий раз написали. Чтоб их передали по начальству, когда мы тут уже будем. У тебя...

— Так... С этого места поподробнее. У кого рапорта? Когда передадут?

— У Коли Скрыдлова. А передаст, когда мы ему телеграмму пошлем.

— Послали уже?

— Нет еще... Завтра собирались...

— Фу-у-у... — Руднев в серцах отер пот со лба. Отлегло. Значит, ситуацию еще можно успеть взять под контроль ... — Вот что, добры молодцы. Завтра с утра отобьете телеграмму, чтобы дружок ваш не медля отнес сии рапорта в Зимний дворец. К секретарю Императора по военно-морским делам Михаилу Лаврентьевичу Банщикову.

— К самому Банщикову!

— Да. Не к царю же... Я Михаила Лаврентьевича предупрежу телеграммой. И после этого, чтобы ваш адмиральский племянничек сидел тише воды, ниже травы, и ни с кем об этом деле не распространялся. Понятно?

— Конечно. Сделаем.

— Не "сделаем", а сделаешь. Дружки твои до обеда на "губе" посидят. Можно подумать, что я так и кинусь с утра их персонами заниматься. Или ты думаешь, что у начальника эскадры крейсеров Владивостока нет более важных дел? А про нижние чины... Это хорошо, что вы к кубрику готовы. Правильно, стало быть, ситуацию понимаете...

Поздно вечером, когда отец и сын наговорившись укладывались спать, Николай Руднев задал отцу вопрос, который мучил его с момента их встречи:

— Пап, а кто такая "мадам Жужу"?

— Знаешь сынок, вот вернешься из своего первого боевого похода, тогда я тебе и расскажу. И даже покажу, пожалуй, что она такое... Может быть... А пока тебе это еще рановато, спи. Завтра буду вас, балбесов, от суда в Питере отмазывать, да навязывать командирам кораблей.

— А меня не надо навязывать, ладно?

— Что, ладно?

— Я только на "Варяг". Если хочешь, хоть кочегаром...

— Спи давй, кочегар. Толку то от тебя с лопатой. Мужики засмеют. Там у ребят бицепс помощней ноженки твоей. Флажки сигнальные в руках держать умеешь?

— Третий на курсе...

— Завтра и проверим. Все. Отбой! Спокойной ночи.

* * *

В самом конце июля во Владивосток прорвался "Аскольд". Его прихода ждали, но он все равно оказался громом среди ясного неба. Хорошо хоть, что дежуривший в эту ночь "Беспощадный" в последний момент отказался от торпедной атаки. Хотя вариант "своя своих непознаша" был весьма вероятен. Но с пятнадцати кабельтов в темноте почти безлунной ночи сигнальщик разглядел характерный силует атакуемого крейсера. Римский-Корсаков запросил позывные...

"Пятипапиросная пачка" на пару с "Новиком" накануне ночью выставили несколько минных банок на входном фарватере Пусана. После чего пути крейсеров разошлись: "Новик" побежал обратно в Артур, а крейсер Грамматчикова продолжил бег на север. Макарову позарез потребовались все три комплекта радиостанций Телефункена, которые вместо отрезанного Порт-Артура были переадресованы во Владивосток. "Аскольд" должен был их забрать.

Три... Увы, пока только три вместо десяти в первой партии поставки. Телефункен сорвал график! Но отнюдь не злонамеренно. Техника такого уровня была еще слишком сложной в изготовлении, а главное — в наладке.

По уверениям немцев станции эти давали возможность уверенной приемо-передачи на расстоянии до шестисот миль и даже больше. Однако Лейков, он же новоявленный Фридлендер, которому Петрович и поручил приемку аппаратов, пока готов был поручиться только за 350-400, и никак не более того. С этим нужно было что-то делать, и красноречивое молчание Петровича, принявшегося вдруг сосредоточенно чистить свой браунинг, послужило для меха "Варяга" хорошим стимулом к действию. Сейчас он, вместе с прибывшим по просьбе Руднева на "Аскольде" мичманом Ренгартеном, после подрыва "Победы" оказавшегося "безлошадным", увлеченно "колдовал" над этими, по его выражению "чудовищными, допотопными сооружениями", дабы попытаться выжать из хваленой германской техники все, что только было возможно при доступных подручных технических средствах.

Появление во Владивостоке Ивана Ивановича Ренгартена было вызвано тем, что Фридлендер помнил о той выдающейся роли, которую сыграл этот офицер в становлении радиодела в России в "нашем" мире, и в частности для развития морской радиоразведки перед Первой мировой войной. Сейчас молодому мичману предстояло в общении с новоявленным техническим гением узнать много нового и удивительного, а затем доставить в столицу секретный пакет с описаниями и схемами того, что надлежало применить германским инженерам в новой модели мощной телеграфной станции. В Гамбург кроме Ренгартена командировались и еще две известных персоны: Александр Степанович Попов и кавторанг Александр Адольфович Реммерт, которому Дубасов поручил создать и возглавить радиотехническую службу флота...

Увы, как не пытался Руднев уломать командующего оставить хоть один оттюнингованный Лейковым комплект для владивостокских крейсеров, Степан Осипович был категоричен: "Через месяц по скорректированному графику придут еще — оттуда и возьмете, а пока дыры свои в бортах латаете, он вам погоды не сделает". Первую, принятую Лейковым и Ренгартеном станцию, сразу же начали монтировать на крейсере Грамматчикова.

Кроме всего прочего, Макаров, пригнав его во Владивосток, объединил "приятное с полезным". Бывший вместе с "Новиком" в момент подрыва "Победы" в охранении на внешнем рейде "Аскольд", просто не мог войти в гавань до того, как броненосец удастся хотя бы сдвинуть. Для маленького же крейсера 2-го ранга лазейка оставалась. А рисковать своим лучшим бронепалубником при неизбежных ночных минных атаках комфлот не хотел...

В добавок, в сейфе командира "пятипапиросной пачки" был доставлен Рудневу план действий на ближайшие пару месяцев, подготовленный вчерне Макаровым и его штабом. И Петровичу за пару дней пришлось сначала его переварить, написать записку со своими замечаниями и встречными предложениями, а потом разъяснять каперангу Грамматчикову, что именно надо передать Степану Осиповичу на словах...

В последний день перед уходом "Аскольда" обратно в Артур, к Рудневу явился лейтенант с крейсера, который должен был забрать дописываемую им всю ночь рукопись, озаглавленную "Практические соображения по современной тактике морского боя", которую Макаров на полном серьезе грозился отредактировать и включить в новое издание своей "Тактики". Когда адмирал поднял на вошедшего лейтенанта красные от хронического недосыпа глаза, тот вскинув руку к козырьку, представился:

— Лейтенант Колчак! Прибыл за бумагами для...

— А, адмиралЪ, — некстати вспомнил знаменитый фильм своего времени Петрович, — проходите, проходите! Все уже для вас готово...

— Скажите, ваше превосходительство, — неожиданно для собиравшего исписанные за ночь листки в конверт Руднева, подал голос лейтенант Колчак, — а у Вас все на "Варяге" такие... Такие...

— Странные, — попытался помочь лейтенанту найти нужное слово Петрович, — ненормальные, с причудами?

— Я хотел сказать со столь своеобразным чувством юмора, — Колчак явно был не в духе, и похоже по натуре не привык лезть за словом в карман, даже перед адмиралами, — единственным человеком, который меня до сих пор называл "адмиралом" был капитан Балк. Тоже ваш, с "Варяга"...

— Э, какие ваши годы, любезный Александр Васильевич, — Колчак несколько поостыл, очевидно, что Руднев не мог знать по имени отчеству всех лейтенантов флота, и это льстило, но явно все еще оставался на взводе, — еще станете. Всенепременно станете Вы адмиралом... Причем видится мне не из худших. Главное в политику не лезьте, не Ваше это...

Молодой лейтенант ждал, и не мог понять — почему контр-адмирал Руднев, который чудесным образом с началом войны преобразился из рядового, далеко не самого яркого каперанга, в одного из лучших адмиралов русского флота, вдруг замолчал, глядя в стену... А на Петровича нашло. Он вспоминал несостоявшееся будущее, которое он уже отменил.

Осенью 2008 года Петрович все еще встречался с Ирочкой. Ну, не то чтобы только с ней, но по большей части да. И когда в прокате появился блокбастер "АдмиралЪ", она его в кинотеатр затащила в первую же неделю. Невзирая на отчаянное сопротивление бойфренда, которому сердце подсказывало, что добром это никак не кончится. Последним доводом подруги было — "там же про кораблики, тебе должно понравиться". Н-да...

В своем любимом пабе, "Последняя капля", что удобно разместился в переулке как раз неподалеку от кинотеатра "Пушкинский", Петрович держался сколько мог. Примерно два кувшина с пивом, он согласно поддакивал и одобрительно мычал в кружку по поводу "замечательных спецэффектов" и "красивой любви, какой больше нет". Но к моменту, когда Ирочка начала горевать о "Великой России, которую мы потеряли" и про "тупое быдло, которое все это великолепие смело и растоптало", градус в крови Петровича повысился... Хуже того, он достиг того самого уровня, который и не позволил ему сделать мало-мальски удачную карьеру. Название ему было — "я режу правду матку, как она мне видится, и мне плевать, что вы об этом думаете".