Илан вытащил из пачки квитанцию на портовый сбор для 'Грома', уплаченный на острове Мемнор в то время, когда 'Грома' там быть не могло, и карантинное свидетельство. Перебрал еще бумажек и положил рядом самый сальный и корявый лист на разгрузку баржи с зерном у продовольственных складов. Поводил по обеим бумажкам пальцами. Не то.
— Ты мне сейчас все перепутаешь, — обреченно произнес Аранзар. — Я весь день разбирал. Даже не обедал.
Илан извлек свежий коносамент и страховку на партию смоляной пакли из Парфенора, порт приписки судна — Арденна. А это то, что надо. Если везти хотя бы часть груза не в виде пакли, а в виде шелковых парфенорских ковров, смысл раскошеливаться на подделку документов для таможни имеет смысл. Если же просто везти вместо пакли ковры, груз в тысячу раз превысит по стоимости задекларированный.
Неважно, что именно перевозил 'Гром'. Даже по уху, откуда он на самом деле прибыл. Обе бумаги пахнут рыбой. Не потому, что лежали рядом, их разделял приличный слой другой портовой писанины. Хофрский лист воняет так себе, не сильно. После парфенорского рыбой пахнут даже пальцы.
— У тебя насморк? — спросил Аранзара Илан.
— Заметно?
Илан протянул к нему руку потрогать лоб. Инспектор, сидевший на краешке скамьи под лампой резко отодвинулся в темноту к стене.
— А ты-то чего от докторов шарахаешься? — искренне удивился Илан. — Иди сюда, не бойся, щелбана не врежу.
Аранзар вздохнул, вернулся на край скамьи и подставил голову. Температуры нет. Илан поставил лампу ближе, повернул его за уши к свету, сказал:
— Покажи язык... Шире рот! Скажи 'а-а-а'... Ну... Ты же мой хороший. На посту есть йод на глицерине, могу смазать горло, быстрее пройдет.
Инспектор высвободился, смущенно откашлялся в кулак.
— Пожалуйста, не надо, — сказал он. — Я же просто ноги промочил.
— Меньше ходи по холоду, одевайся по-зимнему, пей теплое. А запахов ты, значит, не чувствуешь?
Инспектор Аранзар пожал плечами. Об этом он не думал.
— Могу тебе перебрать все бумажки на нужные и ненужные, но ты, думаю, сам с микроскопом справился. Не очень точно, но... справился. Как разделял?
— Одни литеры в наборе встречаются часто, другие много реже. Нашел характерный дефект в редкой букве и по нему отделял. Еще по качеству бумаги, по посторонним включениям, они тоже характерные. А ты как?
— Бланки привозили в город на продажу в рыбачьем баркасе. Они пропитались запахом рыбы.
— Надо же... Тот, кто их делает, настоящий художник. В Парфеноре и на Мемноре бланки из-под одинаковых ходжерских прессов, но с разным расстоянием между строчками, в них разные ошибки в знаках препинания и огласовках. Он их воспроизводит, у него есть образцы. К печатям не придерешься. Высший класс. исполнит свой долг
— Сколько стоит типографский пресс и набор литер? — спросил Илан.
— Понятия не имею.
— А сколько стоит незаполненное разрешение, допустим, карантина на черном рынке?
— Три-четыре дяна.
— Пять, — сказал Илан. — Почти наверняка — пять. Вы искали типографию?
— Береговая охрана искала, мы помогали. Два месяца ищем, весь город перевернули. Бестолку.
— Не там переворачиваете, — улыбнулся Илан и собрал документы обратно в папку. — Помнишь малохольного, которого вы с Дженишем мне подкинули растворы по склянкам переливать?
— Ну?
— Почему в Адмиралтействе держали под замком его брата? Потому что он касался свидетелей нападения на 'Итис'?
— Возможно, — наклонил голову Аранзар.
— А почему его убили, ты понял?
Маленький простуженный инспектор смотрел выжидательно.
— Пусть береговая охрана отправляет патруль на остров Тумба и обыщет его жилище, его владения, все оставшееся от него наследство, если понадобится. Типография там.
— И почему ты решил, что это он? Он просто перевозил с Тумбы в Болото всё, что предлагали. Легальный груз или нет, пираты, каторжники, зайцы, не оплатившие проезд и ссаженные на первый по пути берег, жертвы кораблекрушения — документов не спрашивал. Мимо таможни и карантина проходил ловко, сгружал у Грязных пещер или, в высокую воду, в Болоте. На Тумбе все этим по мелочи занимаются. Драгоценностей и запрещенных к ввозу товаров мимо порта не тащат, и спасибо.
— Я так решил, потому что его убили.
— В результатах вскрытия написано, что он сам себя убил. Глотал в спешке деньги, которые ему передал кто-то из охраны, и подавился. Деньги у него были в желудке и в кулаке, не все успел съесть.
— Тот, кто производил вскрытие, либо делал это непрофессионально — вместо сухих фактов изложил еще и собственные домыслы, — либо ты ему заслуги присочиняешь. Два дяна в кулаке, один в желудке и два в трахее. Скажи, ты стал бы рисковать службой, репутацией, свободой, передавая пять дянов человеку, арестованному Тайной Стражей? А глотать пять дянов стал бы или просто положил бы их в башмак, найдут, ну, так что? Невелика потеря. Нет, его убили, заставили давиться этими деньгами, жрать их.
— Да зачем?
— Из обостренного чувства справедливости. Много ли заработаешь товарными накладными, пусть даже острова Мемнор, пусть даже они стоят в сто раз дороже легальных бланков, которые в городской печатне заказывает для себя порт? Серьезен ли спрос на левую парфенорскую пеньку? А на мемнорские вина? Таким путем типографское оборудование окупится нескоро, хотя мелкими заказами ваш подпольный печатник не брезговал. В Арденне самый большой документооборот с самой большой потребностью в подделках идёт в работорговле. Деньги он зарабатывал на невольничьем рынке. Оттуда у него и любые образцы для подражания — на перевозку рабов тоже выписываются карантинные и таможенные свидетельства, и, заметь, в отобранных тобой документах не нашлось бумаг из центрального или северного Таргена, там нет такой торговли, и у него нет оттуда образцов. Зато Мемнор, Бархадар, Дартаикт — сколько угодно. А если кто-то думал, будто с прогрессом, когда останутся в прошлом полностью рукописные документы, где подделывать нужно только печать, нелегальный провоз товаров морскими портами сократится, тот пусть сходит и посмотрит на дурака в зеркало.
— Так убили-то его почему? Еще и деньгами?
— Он сам бывший раб. Беглый или освободившийся во время гиригорского восстания в Хираконе. И он торговал фальшивыми документами для перепродажи других рабов. Ты, может быть, знаешь, что не всегда и не всех продают законно, особенно детей. Как назвать человека, который ест хлеб, взятый у слабых, бедствующих, у своих же? Крыса. Сука. Предатель. И цена его предательству пять дянов. Кто-то из прежних знакомых его узнал и заставил последним куском подавиться.
— Красивая версия, — Аранзар сглотнул больным горлом, поморщился. — Складная. Но сказочная. Очень многое взято из воздуха, догадки.
— Проверь ее, — развел руками Илан. — Уговори береговую охрану поискать типографию на Тумбе. Или сам туда отправляйся. И пойдем, я тебе горло смажу. Глупо сидеть больным в больнице и отказываться от помощи.
* * *
И все же была радость в том, чтобы распутывать загадки. Было удовольствие в возможности пресечь последствия, найти и остановить неправые намерения. Удовлетворение от хорошо сделанной работы. И ощущение правильно сделанной работы, своевременности вмешательства. Болеет не только человеческое тело, болеет и общество. Общество тоже нужно лечить.
Но и огорчений тоже предостаточно. Похоже, ни в префектуре, ни в адмиралтействе не хотели, чтобы убийство брата Неподарка оказалось действительно убийством. Для следователя лишнее убийство в и без того сложном деле — это как для доктора Илана тяжелое поступление в операционную на последней сотой дежурной смены. Лишняя работа, а работы и без того через край. Общество не просто болеет, общество местами болеет тяжело и заковыристо, не вдруг поймешь причину, найдешь и удалишь источник.
Что сделал для расследования доктор Илан? Капля в море. Первая ниточка в сотканном холсте. Для того, чтобы удостовериться в правильности его умозаключений, следует найти не только типографию на Тумбе, нужно проверить стоимость пустых формуляров для невольничьего рынка и растрясти всю канцелярию подпольного документооборота. Это не один-два-три человека и даже не две-три конторы. В мешок не собрать, сколько это работы. За которую, впрочем, давно пора было взяться. Но, если догадки подтвердятся, это будет значить, что нож в Рыжего бросил вовсе не кто-то из хофрского посольства. И зря они там ищут между собой виноватых, подозревают друг друга и все пересобачились. То, что у них конфликт, понятно по посещаемости больных. В самом начале они отирались под дверями все. Потом лишь частично. Потом совсем пропали, и даже Обморок перестал уходить к ним из госпиталя. Последний его посетитель, скорее всего, служил на 'Громе'. Возможно, разрыв связей Небесных Посланников с посольством Илан понимает неверно, но хофрское посольство само себя уронило в лужу. И отношения внутри посольства отражают общую ситуацию на Хофре максимально точно.
Что же тогда получается? Что Хофра все-таки хочет заняться работорговлей? И Рыжий, например, узнал про это и был против?..
— Мышь, — позвал Илан поджавшую ноги на лавке помощницу.
Мастер Имво в пустом коридоре разложил по полу два десятка рисунков и опрыскивал их прозрачной жидкостью из флакона с распылителем. 'Сахарная вода, чтобы не сыпался уголь', — отвечал он на вопросительный взгляд Илана. Мышь смотрела на художества сверху. Руки у мастера Имво были грязные.
— Аюшки! — не сразу откликнулась Мышь.
— Как у вас в нижнем городе называется ситуация, когда все друг с другом переругались?
— Жопандос, — мгновенно ответила Мышь. — Или дерьмище. Смотря, на вечер переругались или навсегда.
Художник удивленно поглядел на Мышь, потом на Илана. Но пояснить эсхатологическую теорию о том, с какого этапа в развитии событий жопандос преобразуется в дерьмище, не удалось, поступил вызов из акушерского. Девушка с мамой, обе утверждают, будто у девушки случилось необычно болезненное женское нездоровье, а когда их обрадовали, что это выкидыш на десятой-одиннадцатой декаде, мама стала кричать. Не вообще и не на дочь, а на акушерок. Дескать, дитя ее невинно и не может быть беременно, в то время, как невинности там не больше, чем у самой мамы. Дитя при этом свои грехи знало и пыталось скрыться от крика за занавеску, за дверь или хотя бы под простыню.
Доктор Гагал накаркал ежа против шерсти. Вот он, ёж. Заодно и повод сказать художнику: 'В акушерское вам со мной не надо, там вас не поймут'. Мастер Имво махал одним рисунком на другой, чтобы скорее сохли. Он не пойдет, он согласен. Да и спать ему пора.
Кричащих мам и иных возмущенных родственников доктор Илан не любил. Спокойному-то человеку, ничего не понимающему в медицине, мало что можно объяснить из происходящего в больнице, а взвинченному страхом за близких — совсем ничего. Илан внутренне подобрался, напустил на себя строгий вид, подготовил веские слова, соответствующие ситуации. Но, когда подошел в отделение, во-первых, увидел присмиревшую маму возле стеночки, а, во-вторых, услышал размеренный голос доктора Гагала, веско произносящий из-за приоткрытой двери смотровой: 'Вот только не надо со мной сейчас говорить умирающим голосом. Да, больно. Но скоро полегчает. Думать надо было, что делаешь, моя хорошая. Думать головой. И родителям, деточка, доверять надо, родители тебе плохого не пожелают и не посоветуют...' Мама на эти слова растерянно и слегка оглушенно кивала.
Илан приостановился: а он там нужен? И как же выходные доктора Гагала? Почему вернулся?.. Хотел тихо попятиться и исчезнуть незамеченным. Подло, конечно, но маму угомонили, а с остальным справятся и без него, в конце концов, не его специфика. Однако Мышь выдала Илана с головой, подскочив с цокотом лаковых каблучков и всунувшись из-под локтя Илана в смотровую со словами:
— Доктор! Вы же на три дня...
Илан схватил ее за робу, да поздно. Мыши устав не писан. Ее уже не только сам Илан, но и Гагал не осекает.
— Где твой доктор? — спросил невидимый Гагал. — Сбегай за ним.
Не оставалось другого выбора, кроме как войти. Гагал показался из-за ширмы, где всхлипывала пациентка, он был в городской одежде, но с подвернутыми рукавами, в подкрадухах и в фартуке. Испачканные кровью руки вытирал салфеткой.
— Как же город? — задал вопрос Илан.
— Не получилось, — Гагал бросил салфетку в таз для грязного белья и понизил голос: — Я папеньку вернул. Сходи в дезинфекцию, взгляни. Только, если скажешь, что сразу на стол, я вторыми руками не встану. Я в коридорчике посижу. Как почтительный сын. Не знаю, кто из нас согрешил, я или всем нами уважаемый доктор Ифар, но дела у нас идут хуже, чем наперекосяк...
И Гагал с досадой прижал тыльной стороной ладони нижнее правое веко. У него дергался глаз.
Илан наклонил голову. Понял и согласен. А у самого в уме поворачивалась и поворачивалась история контрабандиста-печатника с Тумбы. Когда Намур вызвал Илана с губернаторского собрания, чтобы спуститься в подвал Адмиралтейства, он рассчитывал, что кто-то купится на слова насчет допроса. По расчетам Намура, один или несколько присутствующих в зале должны были знать, что печатник арестован и его допрашивают, причем, допрашивают в традициях Тайной Стражи, не по добру и не по согласию. Кто побежал вслед за Иланом? Доктор Ифар.
Мыши он велел дожидаться в хирургии. Просто от греха. Чтобы опять не влезла, куда и когда не положено. Вышел в промежуток. Нужно хромать в дезинфекцию, смотреть папеньку. Но Илан встал под одинокой лампой, условно разгоняющей тьму. Раз из приемника не примчались с криком 'операционную, срочно!' или 'хирурга в приемное отделение', значит срочно хирург не нужен.
По галерее второго этажа тянулась череда огней, уводящая вглубь центрального корпуса. Там до сих пор кто-то мелькал, перебегая из крыла в крыло и, наверное, в разгаре был тот самый ужин с музыкой. Не позвали, не напомнили, не стали отвлекать — спасибо. Потребности в светской жизни у доктора Илана нет. Доктору Илану хочется одного — ударить кого-нибудь кулаком в лоб. За то, что по чьей-то милости он идет путём нелепостей, и минус одна нелепость — брат Неподарка — путь не облегчает, она может только добавить отягчающих обстоятельств. Типография, работающая без лицензии, по определению работает и без цензуры, и кто знает, какие ереси там, помимо бланков, ещё плодили: бунтарские стихи Юншана, призывы к восстанию против господ и властей, листовки для вербовщиков пиратского флота... Не только префектура, Тайная Стража тоже не будет рада.
Но под рукой у себя сейчас только он сам. Себя бить жалко и не за что. Разве, за недогадливость. Как он рассматривал слова Гагала об интригах в гильдии врачей? Как какие-то пошлые сплетни, вечно бродящие в городе, до которых госпитальным врачам, примете нового времени — госпиталю, городу Арденне и имперскому протекторату Ардан нет и не может быть дела. А ведь Гагал неглуп и вряд ли боится жизни. Он прячется в госпитале от чего-то большего, чем жизнь. Он прячется от дел, в которые не желает быть втянутым, оттого и шагу за порог декадами не делает. Или делает как сегодня — уходил на три дня, вернулся через полторы стражи. Да не один, папеньку с собой приволок. Спас его от мира за стенами дворца.
