Со вскочила и побежала к стаду, потом остановилась, взглянула на нас, завыла, тявкнула. Мама покачала головой. Собака вернулась к нам, стала тыкаться в наши руки холодным и мокрым носом, поскуливая и заглядывая в глаза. Она звала нас, звала на охоту. Но мы не могли ответить на её горячий порыв, хотя и очень хотели...
А олени все напирали. И не было им конца и счета. У озера уже было не протолкнуться. Олени стояли так часто один к другому, что, пожалуй, между их спинами не просунешь и ладони. За самками и детенышами приглядывали самцы, но их было немного.
Мы долго стояли, наблюдая за неспешным и внушительным движением огромного оленьего стада. За спиной послышался скрип снега. Со мельком оглянулась и, вильнув хвостом, снова вся обратилась во внимание. Подошла Ойты.
— Вот это да! — восторженно пробормотала она, щуря глаза. — А там, на горе, что — тоже олени? Ого! Сколько же их тут? Эх, нет среди нас охотников. Сколько бы мяса добыли! На всю зиму хватило б.
— Волки следят за стадом, — сказала мама.
Я встрепенулся, стал ощупывать глазами лес вокруг озера, кустарник на опушке.
— Они там, на склоне, — указала мама.
И я увидел. Шесть или семь волков бегали около спускающегося вниз стада. Олени обходили их, стараясь не приближаться но, в общем, вели себя достаточно спокойно. Я знал, что делают хищники: они высматривали себе легкую добычу — больных или ослабленных долгим переходом оленят. Волки бежали рядом с оленями почти до половины спуска, потом резко заворачивали и мчались к вершине. Иной раз кто-нибудь из них забегал в толчею стада, тогда слышалось пугливое всхрапывание потревоженных маток и блеяние напуганных оленят. Но хищники никого не трогали, они пока лишь приглядывались. Вот из стада выскочил тонконогий олененок. Завидев перед собой волков, он на миг замер, после чего, заслышав призывное мычание матери, дал стрекоча. Волки не сделали даже попытки отбить его от основной массы оленей. Только проводили его глазами. Олененок, взбивая снег, помчался вниз и вскоре присоединился к мохнатой низкорослой матке, поджидавшей его поодаль.
— Будет сегодня пир у волков, — заметила старуха. — Будет пир, а после него волки уйдут. — И вдруг, изменившимся голосом, она поспешно добавила: — Сикохку, малыш! Да ведь твой сон сбывается! Волки уйдут за оленями. Это тот самый поток, что смыл и унес их в твоем сне. Видение... Это все же было Видение! А я, глупая, ошибалась...
По моему телу прошли мурашки. Выходило, что я оказался прав. Пришли олени. Теперь волкам нечего воровать зайцев из наших ловушек (хотя, при случае, они обязательно сделают это вновь), незачем выслеживать нас, рискуя жизнью: в леса Ге-эрын возвращалась их излюбленная добыча — олени. Послание духа— Покровителя не обмануло.
Мы продолжали наблюдать за прибывающими оленями. Постепенно ряды их начали редеть, образовались бреши. Поток разделился на узкие рукава. Животные вереницами спускались с горы и вливались в стадо, отдыхающее в долине. По мере того, как число оленей стало уменьшаться, поведение волков изменилось: они задвигались быстрее, стали подходить к разрозненным скоплениям оленей ближе, их вылазки в гущу движущихся тел участились и уже не казались столь невинными. Они толкали оленей мордами, рычали, хватали зубами, правда пока игриво, телят и маток за бока и за ноги. Пару раз они пробовали отогнать оленят от сородичей, но пока неудачно. Теперь уже было видно, что волки готовятся к решающему броску. На вершине показалась достаточно большая группа оленей, среди которых более половины были детенышами. Волки начали подниматься наверх. Олени, не замедляя шага, начали спускаться. Волки оживились. До нас долетели обрывки их грозного рычания и гортанный лай. Со заерзала на месте, её хвост забил по снегу. Тем временем, волки начали наседать на оленей разом со всех сторон. Оленята заметались. Пора или тройка из их числа, выскочили на открытое пространство, но, не растерявшись, стремглав полетели вниз. Один из волков попытался, было преследовать их, но быстро отстал и вернулся на подмогу своим. Олени остановились, ощетинились лесом рогов. Оленята сбились в середину группы. Волки завыли.
Сверху хлынула новая масса оленей, подперла остановившихся, началась ужасная свалка: олени падали на колени, валились на бок, снова подымались, мычали, храпели. Волки только этого и ждали. Число их увеличивалось (видимо остальные находились в зарослях кустарника, что рос ниже и терпеливо выжидали нужного момента), они усилили натиск. Олени в панике бросились в сторону, вправо, и понеслись в нашу сторону.
Ойты переступила ногами, её посох звонко стукнул по камню. Мама тоже забеспокоилась. Со вскочила.
— Они нас раздавят. Сейчас как дождь посыплются с обрыва на наши головы, — забормотала старуха, начиная, пятится. — Пошли, пошли отсюда скорее.
Она уцепилась за мамину руку и потянула. Мама окликнула меня, я позвал Со. Мы начали поспешно отступать. Только Со не хотела уходить: шерсть на её загривке поднялась, в пасти заклокотало.
Олени стремительно приближались. Охваченные ужасом, они неслись прямо к обрывам. Позади них мелькали среди снежной пыли преследователи. Уже сворачивая за скалистый уступ, я увидел, как два волка (мне показалось что я узнал в одном из них Черного), повалили наземь олененка: комок сцепившихся тел покатился по склону и врезался в редкую поросль кустарника.
Мы бежали к пещере. Но до неё было еще далеко, когда позади мы услышали отчаянное мычание и тяжкие звуки ударов о землю. Мы остановились и обернулись. От поворота к нам мчалась перепуганная Со.
— Отсюда ничего не видно, — в досаде воскликнула Ойты, стукнув своей палкой по дереву, возле которого мы остановились.
— Олени падают, — сказала мама, прислушиваясь к доносившимся звукам.
Вдруг из-за поворота выскочила крупная олениха, но, завидев нас, ломанулась к лесу по ту сторону от ручья. Собака бросилась за нею, но завязла в ручье и вернулась обратно. Над головой, над обрывами, послышался топот копыт. Мы подняли головы и увидели оленей, мчавшихся над выступами скалы. Они быстро исчезли из глаз, их бег сопровождал звонкий хруст ломаемого кустарника. Затем все звуки стихли, и наступила глубокая тишина.
Мы переглянулись.
— Надо посмотреть под обрывом, — первая спохватилась Ойты, шагнув в сторону закрывающего нижнюю часть распадка утеса. Но раненная нога подогнулась и старуха повисла на посохе. Громко застонала. — Бегите и посмотрите! — крикнула она, превозмогая боль. Потом сползла в снег и, зажмурив глаза, застонала.
Я, мама и Со бросились вниз по тропе. Обогнули острые разломы скалы и остановились (вернее, остановились мы с мамой, а Со скачками понеслась дальше). Под высокими утесами, на взбитом и окровавленном снегу, среди оголившихся обломков камня, лежало три бездыханных олененка и две оленухи; одна из них все еще слабо брыкала ногами. Мы радостно закричали и под радостные завывания Со крепко сжали друг друга в объятиях.
До вечера мы успели перетащить туши погибших животных ко входу в пещеру, освежевать их и разрубить на части. Развели костры, устроили кое-как вешала и стали коптить мясо. Все потроха мы с мамой отнесли подальше в лес по другую сторону ручья и закопали в камнях. Со спала в пещере, туго набив брюхо свежениной. Мама до ночи скребла снятые шкуры и выделывала снятые с ног и спины оленей сухожилия. На площадке перед пещерой и под её сводами в этот день надолго задержались суета и веселье.
Олени, отдыхавшие у озера, ушли сразу, после начала волчьей охоты, но мы, пока перетаскивали туши разбившихся при падении с обрыва оленей, видели, как отдельные жидкие вереницы оленей продолжали спускаться с гор и растворялись среди мохнатых кедров.
С этого дня мы больше не видели волков в долине и окрестных лесах. Исчезли и их следы. Хищники ушли. Мы снова расставили петли и ходили проверять их в прежнем порядке. Из снятых шкур мама, наконец, сшила себе и мне пэ-мэ и начала сшивать заячьи шкурки на теплую одежду для старой Ойты. И еще: теперь у нас появилось настоящее охотничье оружие — тугой и добротный лук, вполне пригодный для охоты. Последнее обстоятельство, как и наличие внушительного запаса мяса, благотворно подействовало на нас: мы стали больше улыбаться, начали безбоязненно заглядывать в будущее и даже строить кое-какие планы. Тоска и уныние оставили наше жилище. По вечерам в нашем шалаше слышны были оживленный говор, смех или пение.
Я не забыл своего Покровителя и, как-то по утру, разыскал свой жертвенник и оставил на нем обильные приношения, сдобренные кровью и жаркими словами благодарности.
Глава девятнадцатая
Наш новый лук оказался неплохим оружием, в чем мы скоро убедились на деле; еще бы! — ведь мама вложила в его изготовление столько трудов. На него пошел ствол гладкой и прямой рябины, в поисках которой мы с мамой блуждали по лесу вдали от пещеры почти целый день. Потом, уже сидя у очага, мы очищали палку от коры, чтобы тело будущего лука не повело от излишнего жара или, того хуже, оно не треснуло. На тетиву пошли лучшие сухожилия. Когда оружие было готово, мама показала его Ойты и та не скрывала своего восторга по поводу маминого умения и смекалки. Пока мама занималась луком и шила зимнюю одежду, я готовил стрелы. Я старался, как мог, но все же они не получились такими гладкими и прямыми, какими им надлежало бы быть. Мама помогла мне сделать для них настоящие наконечники из сухой и твердой как камень лиственницы. Мы даже нанесли на них полоски охры, как это полагалось для нового оружия. Стрел, правда, вышло не много — всего с десяток, но на первое время, как мы рассудили, этого количества было вполне достаточно. А если случится так, что часть из них мы потеряем в снегу или они сломаются — что ж, быстро сделаем новые — не велика работа.
Наша пещера превратилась в настоящее хранилище: повсюду с вновь устроенных вдоль стен и по потолку вешал, свисали ломтики тонко нарезанного мяса. Опасаясь вороватого характера нашей любимой собаки, мы разместили мясо как можно выше, но все равно довольно часто замечали, что то одного, то двух ломтиков в каком-нибудь месте не достает: повинна ли в этом наша Со мы не знали, возможно, что к нам наведывался кто-то еще — колонок, горностай или верткая ласка. Но пока что мяса было вдоволь и похищения не достигали угрожающих размеров, так что мы не сильно волновались, тем более, что рассчитывали теперь на пополнение своих запасов: петли и лук должны обеспечить нам безбедное и сытое существование.
Утром, последовавшими за двумя днями, занятыми трудами по изготовлению лука и стрел, мы все выбрались из душного мрака пещеры под ясное голубое небо и желтое сияние солнца, искрящееся на заснеженной земле. Выйдя из тени, отбрасываемой утесами, мы остановились на утоптанной тропе. В моих руках был лук и приложенная к тетиве стрела. Мама держала остальные стрелы. Ойты насмешливо поглядывала на нас, и её тонкие губы беззвучно шевелились. Со подпрыгивала на передних лапах и улыбалась во всю ширину своей розовой пасти.
— Будем стрелять в это дерево, — сказала мама, указывая на ближайшую ель с облупившимися нижними ветвями, стоящую на камнях около ручья.
Я потоптался на месте, пытаясь встать потверже, протер глаза, помахал руками. Затем выпрямился, поднял лук и приложил к тетиве стрелу. Мама ободряюще кивнула. Ойты встала так, чтобы видеть весь полет стрелы. Её глазки по-прежнему были хитро прищурены. Я и без того волновался, а заметив её внимание, и вовсе потерялся. Сумею ли поразить цель? Я начал натягивать тетиву. Она поддавалась плохо: лук оказался через чур тугим. Я напряг руку, ощутил дрожь в мышцах. Попробовал прицелиться: плоский наконечник плясал перед глазами, оказываясь то слева, то справа от серого ствола, в который мне надлежало попасть. Я набрал побольше воздуха, раздул щеки. Тетива задрожала в моих слабых пальцах, готовая сорваться. Медлить было нельзя. Я постарался нацелиться тщательнее, уже чувствуя, что пальцы вот-вот разомкнутся.
Выстрелил. Махнул от досады рукой: стрела прошла мимо и, проскакав по запорошенным камням, завалилась в какую-то щель.
— Ничего, — пробормотала мама, бросаясь на поиски стрелы.
Ойты ухмыльнулась и начала сверлить снег своим посохом. Я старался не обращать на не внимания, смотрел мимо. Воротилась мама.
— Еще попробуешь? — спросила она, останавливаясь рядом со мной. — Держи стрелу. — Она протянула мне хрупкое древко в мокрых пятнышках от растаявшего от её теплых рук снега.
Я покачал головой. Мама поняла и взяла у меня лук, сложив лишние стрелы на снег.
— Туговат, — сказала она, пробуя тетиву. — Но ничего, привыкнем.
Ойты молчала. Со пристроилась у её ног и с любопытством наблюдала за происходящим, готовая по первому зову на свой лад вступить в эту игру, чем-то похожую на настоящую охоту.
Мама выпрямила руку, с усилием натянула тетиву. Стрела дрогнула и остановилась. Раздался звон и стрела понеслась к цели. Удар, и вот уже стрела торчит прямо в центре ствола. Мама ликующе вскрикнула и побежала к елке. Упершись в ствол обоими руками, она с трудом выдернула стрелу, проверила наконечник. Я поднял с земли оброненный ею лук. Мама вернулась к нам.
— Да, так наконечник долго не продюжит, — сказала она. Покрутила стрелу меж пальцев и подала мне. — Давай, сынок — стреляй еще.
Я взял стрелу, снова встал против дерева. Поглядел, как бы невзначай на небо, а сам в это время неистово молился Покровителю. "Помоги мне, о, Дух! Помоги, на зависть старухе!" Я встряхнул плечами, потянулся, внешне оставаясь спокойным. Я чувствовал на себе жгучий взгляд Ойты. Меня бесило её молчание. Казалось, что она злорадствует (это, конечно, было не так, но тогда я был слишком молод, чтобы уметь разбираться в людях). Резко натянул тетиву и выстрелил...
— Охотник! Охотник! — закричала мама, бросившись обнимать меня. Вокруг запрыгала Со. Восторженные крики и лай сотрясали воздух.
Потом мама сходила и извлекла стрелу, торчащую из ствола на две ладони выше устилавшего подножие ели снега; попал, хотя и не туда куда метил, но, все же, попал. Ойты подошла ко мне со спины и потянула за рукав пэ-мэ.
— Молодец, Сикохку, — проговорила она и улыбнулась. Затем отошла в сторону. Я так и не понял, серьезно она говорит, или опять смеется.
Хорошо еще, что снег был пока неглубокий. Мы с мамой, часто перебирая ногами, уходили по увалу, опоясывающему холм; давно уже позади остался распадок, где притаилась наша пещера; теперь мы были по другую сторону холма. Со бежала немного выше по склону, между молоденьких елей и клочковатых кустов. Мы искали следы оленей, которых теперь часто видели в округе. Пару раз мы уже пересекли их тропы, но даже не остановились: следы были старыми. Мы шли и шли, а солнце белым пятном плывущее по серому небосклону, напоминало о том, что скоро придется поворачивать назад. Я злился. Мама шла все медленнее, и на её лице я все чаще замечал грусть и усталость. Лук и кожаный колчан со стрелами бесполезно бился о её спину.
Мама остановилась у скалистого выступа, воткнув в снег копье. Я подошел к ней и тоже встал. Со забежала на скалу и сверху поглядывала на нас; хвост её нервно подрагивал. Мама стряхнула снег с камня и уселась на него, широко расставив ноги, опустила голову. Я отвернулся и начал обозревать окрестности.
