Бо усмехается. — Ага, экзотика, если честно; нам на планетах делать нечего. Надо понимать, у этой вашей партизанской войны с блокировкой туннелей и захватом станций ничего общего? Но это ничего. Тебе бы подучиться космической тактике — хотя бы основам. Да и с работой в пространстве разобраться, как простому технику.
— На курсах этому не учат, — понимающе киваю. Все особые умения, которыми нас одарили курсы адаптации, — это как найти склад спасательных пузырей или каким образом нужно сортировать мусор перед тем, как выбросить. — Скафандр, движения в невесомости, космическая техника, всякое такое?
— Да, да, — охотно подтверждает Бо. — Кто носил скафандр, с боевой броней разберется. Это легко, на самом деле — просто опыт. Поработай с месяцок где-нибудь в космопорте, должно хватить.
Я от души благодарю ее за дельный совет. В чертовом списке социальных работ был, кажется, грузчик портовой зоны? По крайней мере, теперь я могу выбирать себе специальность не только ради заработка, но и для будущей пользы.
* * *
Как и ожидалось, "престижная" должность портового грузчика — виноват, грузчика-стажера, на первые две недели, — достается мне без излишней конкуренции. Когда я заявляюсь на новое место работы, простые ребята в комбинезонах спрашивают, "как меня звать", потом интересуются, "откуда это меня принесло с таким чудным акцентом", чешут в затылке при слове "Барраяр", но тут рыжий — Пит, кажется, — объясняет с видом знатока: "Шестой туннель, забыли, что ли, мы оттуда баржу с деревом принимали", и больше вопросов ни у кого нет. Мне, уже как своему, объявляют, что вечером я ставлю на бригаду по кружке пива каждому, и на этом ритуал адаптации можно счесть законченным. И то верно, в разведку нам вместе не ходить. Что такое гравилуч, я знаю, значит, разберусь и с погрузчиком.
День за днем я вижу на работе металл и пластик грузовых доков, поэтому по вечерам не собираюсь сидеть в четырех стенах своей каморки. Я что, под арестом, в конце-то концов? Так что я выбираюсь в блестящую, переливающуюся, эклектичную роскошь торгового центра и гуляю там, праздно разглядывая все, что попадется на глаза. Причудливо одетую публику и витрины, фонтаны и драгоценные по тамошним меркам деревья в кадках, зовущие на другие планеты рекламные ролики транспортных компаний и не уступающие им по красочности трейлеры голофильмов... А последнее, пожалуй, вариант. Мне достается билет на комедию положений из жизни бетанской семьи: весело и ничего не напоминает. А в баре поблизости можно посидеть все за тем же пивом, пока не начнется ночной цикл: когда лампы в коридорах чуть потускнеют, я буду знать, что пора домой.
Я протягиваю бармену кредитку. Не на такую уж выдающуюся сумму я выпил, но тот, протягивая мне для подписи чек, сам вежливость и предупредительность. — Вот здесь, мистер, — быстрый взгляд на карточку, почти незаметный, — ... Фор-берг? Пожалуйста. Возьмите нашу визитку, я надеюсь, что вы посетите нас снова... лучшие сорта прохладительного... вы ведь не здешний?
И этот опознал во мне инопланетника, хм. За туриста принял, наверное. Неужели барраярский выговор такой заметный?
В обыденных трактирных звуках сложно вычленить отдельные составляющие. Негромкая музыка, позвякивание кружек, разговоры. И шаги, останавливающиеся за моей спиной как раз тогда, когда я ставлю подпись на чеке.
— Форберг? — повторяет голос, который в первую секунду кажется знакомым. Но уже во вторую я понимаю, что знаком не голос, а говор. Тот самый, который я только что поминал. Но за эту секунду я успеваю машинально полуобернуться, застыв на половине движения. Знакомый зеленый барраярский мундир с высоким воротником — последнее, что я ожидал или хотел здесь увидеть... Эй, хватит, командую я себе. Твой соотечественник, твой собрат-офицер... что ты на него смотришь, как на врага, черт бы тебя побрал? Расслабься. Ровнее.
— Мы знакомы? — переспрашиваю вежливо. Если честно, не припоминаю этой физиономии.
— Лейтенант Форсуассон, — представляется обладатель мундира, и каблуками бы щелкнул, да не к месту. — СБ Консульства Империи.Он козыряет мне, я коротко киваю, напомнив себе, что я в штатском. Безопасник словно сканирует мой костюм цепким взглядом и осмотром остается, похоже, недоволен. Хотя только рентгеновские лучи могли бы считать на подкладке куртки цетагандийский ярлычок, значит, меня подводит мнительность? Все равно пятки начинают зудеть, но бежать — самое глупое, что только можно. — Вы здесь по каким-то делам, господин Форберг?
История слишком длинна, чтобы рассказывать ее даже в компании, которой я доверяю полностью. И которая способна доверять мне.— Проездом, — роняю первое, что приходит в голову. Отговорка, и лейтенант должен это понимать; вряд ли он полагает, что я собираюсь на станции осесть и завести домик с огородом. — А что?
Не знаю, как обычно думают парни из Безопасности, но у этого в мозгах словно жужжит готовое щелкнуть реле.— Здесь редко встретишь своих, — проговаривает он медленно, не сводя с меня внимательного взгляда. — И, если встретишь, обычно хочешь переброситься несколькими словами. Узнать, — пауза, — новости из дома.
А может, все и правда случайность? Дурная, но случайность. И молодого офицера замучила тоска по родной планете, и он не смотрит на меня с растущим подозрением...— Мои новости все полугодичной давности, — признаюсь честно и сухо. — Скорее уж вам стоит со мною делиться, что творится в Форбарр-Султане.Даже если и так. Поддерживать беседу наводящими вопросами — неудачная идея: по типичной для безопасников параноидальной привычке примут за шпиона. Не расспрашивать — подозрительно, и тоже примут.
— А вы не похожи на туриста, Форберг, — СБшник качает головой. Так и есть. — Не позволите ли взглянуть на ваши документы?
Документы мои, конечно, в порядке, вот только нет вещи глупей, чем показывать барраярской службе безопасности цетагандийский паспорт.— А в чем дело, Форсуассон? — интересуюсь неприветливо. — Я что-то нарушил, и нынче пить пиво — уже преступление? Опускаю тихо руку в карман. Там у меня всего лишь парализатор, зарегистрированный и легальный, и мысль стрелять в своих сама по себе отвратительна — но мне и этому оружию к таким коллизиям уже не привыкать...
Лейтенант мое движение, несомненно, прослеживает и оценивает должным образом. И если он не совсем дурак — на что непохоже, — то понимает, насколько неблагоразумно и чревато устраивать перестрелку на нейтральной территории, не имея санкций.— При мне — ничего, — отвечает он, усмехнувшись, — впрочем, вам виднее. Как пожелаете.Коротко кивнув, эсбэшник встает и выходит из бара.
Я остаюсь у стойки в глупой нерешительности. Уйти отсюда поскорей? Не выскакивать за дверь прямо сейчас, переждать, дав любопытному лейтенанту Форсуассону возможность отойти подальше? Или забыть этот досадный инцидент, залив его дополнительной кружечкой пива под копченый сыр? Да, инцидент неприятный, неожиданный и немножко стыдный — но, в сущности, перед этим парнем на мне вины нет. Нет.
Светлое пиво льется легко, а что горчит, так это ему и положено. Кружка пустеет, цифра на настенных хроно меняется, обозначая новый час. Пора. Теперь осталось сходить отлить напоследок, и можно домой.
Когда в туалете у сушилки меня перехватывают сзади, заворачивая руку, и я попадаюсь врасплох, как последний пьяный кретин. — Не дергайся, Форберг, это патруль, — сообщает из-за спины голос с домашним гортанным выговором. — Егоров, придержи его, аккуратно. Доставай документы. В куртке, наверняка...Попался.
Шагнувший ко мне лейтенант Форсуассон разворачивает книжечку паспорта. На его лице быстро и последовательно сменяются остолбенение, отвращение и чистая хищная радость. — Цетский прихвостень, — цедит он, — предатель. Надо же, а еще и фор. Как только фамилию поменять не догадался?Тем временем невидимый мне Егоров, не отпуская завернутой руки, сноровисто и профессионально меня обхлопывает, и обнаруженный парализатор едет по полу в угол.— От приговора бежишь, сволочь? Кончились твои бега.
Объясняться с ними не хочется, но быть скрученным и доставленным в барраярское посольство как потенциальный дезертир — не вариант. Слишком велика вероятность несчастного случая по дороге, пока они разберутся, что к чему. Да, у меня документы полноправного цетагандийского подданного, формально — принадлежащего к тамошней элите, и похитить меня — значит, устроить Барраяру неприятности, которых, несомненно, не заслуживает в их глазах моя ничтожная персона, но ведь надо, чтобы они это сперва сообразили!
— Ни от чего я не бегу, — шиплю, оскалясь. — Меня уже приговорили, к депортации.
Лейтенант переводит взгляд с моих бумаг на меня самого, морщится. — Врешь, поди. Такое дерьмецо, как ты, соврать недорого возьмет, чтобы шкуру сохранить. Цеты оказали твоей родне большую услугу, отщипнув с семейного древа гнилую насквозь ветку. Аж с души воротит, пакость.
"Я. Не стану. Лезть. С ним. В ссору". Это я проговариваю мысленно и пять раз подряд. Какого черта? Что я буду перед парнями защищать? Свое доброе имя? Нет у меня такового в барраярских глазах, я и сам согласен. Лишь при упоминании родных внутри что-то колет — как иголка из игольника, крошечная, но перемалывающая внутренности в труху. Но я удерживаюсь от спора, лишь сплевываю зло:— Воротит — иди в кабинку, проблюйся.
— Заткнись, — сквозь зубы командует Форсуассон. — Сержант, отпускай; номер документов я списал, проверим сегодня, что за птица. Со станции ему никуда не деться, а убежит, поджав хвост, нам же лучше. Это же надо, среди форов — и такая дрянь.
Крепкая хватка на заломленной руке ослабевает, лейтенант брезгливо протягивает мне сложенный паспорт, и в тот момент, когда я его принимаю, бьет, точно и исключительно болезненно, едва не сворачивая мне скулу. — А это в нагрузку. Можешь не говорить спасибо за грим, это от чистого сердца.
Ярость, которую я успешно держал в закрытом сосуде, расплескивается от удара. Злость, отчаяние и горечь кипят, затуманивая остатки рассудка. Я не настолько себя люблю, чтобы дать себе поблажку. И не настолько раскис за полгода, чтобы забыть вколоченные в кровь и кость навыки рукопашной. Драться. Защищая не существующую больше честь, давно разбившуюся в куски гордость и не соответствующий истине факт, что я офицер, а не мальчик для постели. И, наплевав на все, я бросаюсь в драку.
Когда я сгибаюсь пополам от неудачно пропущенного удара, то слышу окрик — "хватит, сюда идут!" Бдительный сержант одернул своего задиристого офицера: должно быть, услышал приближающиеся шаги. Я понимаю, что остался один, входная дверь пищит, отъезжая в сторону, и я успеваю ввалиться в ближайшую кабинку, меньше всего желая расспросов доброхотов и внимания полиции.
А лейтенант — дурак; служебного рвения больше, чем ума. Будь я действительно перебежчиком и не носи раньше этот мундир, то был бы в полиции через пять минут. Но и я не сволочь последняя; а кроме того, не хватало мне между двумя ведомствами встревать, когда на самом висит один приговор и одно едва закрытое уголовное дело. Это я додумываю, прислонившись к стене, когда в голове хоть немного проясняется.
Где-то под ложечкой меня начинает колотить дрожь неразрядившейся злости. За стыд, унижение, пропущенные удары. А потом выворачивает выпитым сегодня пивом, в придачу к остальным удовольствиям.
Когда я привожу себя в порядок, ноги сами несут меня прочь от кафе и кинозала — и так быстро, что еще немножко, и это было бы паническое бегство. Домой. В стандартную безликую комнатушку. По коридорам, где лампы приглушены до полумрака, затравленно оглядываясь, хотя в коридорах станции нет ничего угрожающего: ходят люди, мигают информтабло, только многочисленные магазинчики уже опустили жалюзи.
Черт, ну это же надо, а? Идиот. Не подумал, какую приемлемую легенду мне выучить наизусть на случай нежелательного интереса соотечественников. Решил, что такой встречи просто не может состояться. Засунул, как страус, голову в песок, и твержу себе "В моей реальности Барраяра нет".
Оказывается, по забытым долгам тоже надо платить.Глава 33. Иллуми.
Когда открываешь глаза поздним утром, после привычно уже неспокойных снов, жизнь отвечает взаимным раздражением и не торопится радовать в ответ. Тревожная пустота на душе, вступив в права, не желает отступать, и менее всего на свете мне хочется видеть супругу, но, хочу я того или нет, дела не терпят отлагательств. Серость бытия и апатию, охватившую меня, я разгоняю усилием воли, и их остатки тают под напором срочных дел.
Кинти появляется, не опоздав, и, кажется, вполне разделяет мое нежелание вести тяжелый разговор. Ни румянца, ни улыбки — я уже забыл, когда в последний раз видел их на ее лице, — зато подбородок решительно вздернут, и вся фигурка, затянутая в темное платье почти без узора, производит впечатление озабоченности и деловой хватки одновременно. На меня она смотрит с неодобрением; впрочем, тут наши чувства взаимны.
— Последняя неделя мне тяжко далась, — не дав мне задать традиционного вопроса о самочувствии, холодно сообщает Кинти. — Что ж. Я слушаю, каковы твои условия.
— Я оставлю старшинство, — не затягивая объяснений, отвечаю я, — но Лерой еще слишком молод, чтобы я мог передать ему право единолично управлять делами семьи. У вас есть выбор: либо я передаю Дом, включая тебя и детей, и его достояние под руку Небес, либо вы соглашаетесь принять на себя опеку третьего лица, уважаемого нами обоими.
Кинти удивлена и озадачена. Деньги и прямой вассалитет старого рода — не то, от чего откажется императорский двор, и жизнь под его крылом будет сыта и спокойна, но сама леди превратится в марионетку; сквозь сонм правил не пробиться даже этой тигрице, и сложносоставная мудрость закона победит ее напор. Да и старшинства Лерою тогда не видать еще лет двадцать — пока совет не признает его безусловно достойным сего поста. Если признает.
— Ты отказываешься от старшинства в клане? — медленно переспрашивает Кинти. — И делаешь это, утверждая, что ты в здравом уме?
— Ты считаешь меня безумным, — пожимаю плечами. — Стоит ли спорить? Если это действительно так — радуйся, что я соглашусь передать свои полномочия тому, в ком ты не заподозришь сумасшествия. С далеко идущими последствиями вам придется разбираться самостоятельно.
— Хорошо, пусть опеку над домом и покровительство над Лероем примет почтенный человек, которого изберем мы вместе. Но с одним условием, — вздохнув, кивает Кинти. — Лерой должен быть подтвержден в своем праве наследника до твоего отказа, и когда он достигнет совершеннолетия, то старшинство в клане бесспорно перейдет к нему. Он воспитывался как будущий Старший, я горжусь им и не вижу в его воспитании изъяна. Кроме того, он старший из сыновей: это значит, что его характер сформировался и что Дому не слишком долго придется оставаться в чужих руках.
Не только старше всех, но и послушнее всех, не так ли? Этого я не говорю вслух: мы оба знаем, кто на деле будет распоряжаться домом, невзирая на юридические тонкости.
