— Не зря били, как оказалось, — продолжал Яхонтов. — Его включили накануне ядерной катастрофы. А выключить забыли. Как тот утюг. И он до сих пор работает. Он уничтожает планету. Очень скоро придет всему конец. Контрольный выстрел в голову жизни на этой планете. Понимаешь? Мы направляемся туда, чтобы его уничтожить. Ты умный, толковый и крепкий мужик. Ты бы очень нам пригодился в походе.
— Вы что, на лыжах туда идете? — скептически усмехнулся Ветер.
— Мы сейчас не об этом говорим, — мотнул головой Яхонтов.
Артем откинулся на спинку стула и нахмурил брови, задумавшись.
— Это многое объясняет в тех странностях, что происходят с атмосферой, климатом и общей психосферой. Но... Никому об этом не рассказывайте, — вымолвил он через минуту. — Слышите? Никому больше об этом не рассказывайте здесь.
— Почему? — удивился Сквернослов.
— Это же крах. Власти быстро вам заткнут рот.
— Да почему? — не унимался Славик, — Мы же для всех стараемся! Они что не понимают, что погибнут иначе?
— Знаешь, двадцать лет назад люди были вроде как цивилизованней и образованней чем сейчас. И неужели они не понимали, что погибнут, губя экологию, играя и силами природы, нажимая на кнопку? Но что в итоге сделали? Угроза Армагеддона аморфна, в отличие от мирового терроризма, чей образ можно было обрисовать при помощи массмедиа. И сейчас угроза ХАРПа аморфна по сравнению с вандалами и молохитами. Эти, близкие и реальные угрозы помогают сплачивать популяцию и держать подданных в узде. Но если толпа уверует в окончательный конец всему живому, то она пуститься во все тяжкие и нечем ими уже будет управлять. А что до власти, так им главное одно. Чтоб на их век хватило. А дальше... Какая разница? Таково странное свойство человеческой психики. Если вы заговорите об этом, вам конец. И думаю, что даже в случае с Кабаном. Вы, даже если поможете ему, погибните как герои и никогда уже не будете будоражить население этими угрозами. Ведь лучшие герои для любой власти — это мертвые герои. Ничто не придает достойному человеку героизма, как его смерть, которую власть обложит в угоду себе красивыми легендами и будет на этих мертвых героях строить фундамент своего могущества. Из вас сделают иконы и напишут о вас баллады. Но вы нужны такие лишь мертвые. Тогда никто не сможет увидеть вас воочию. Поговорить с вами. Спросить, а что вы обо всем этом думаете? И вы никому не расскажете о каком-то далеком и нереальном ХАРПе.
— Гребаный Экибастуз. — Выдохнул Сквернослов, — Да как же так?
— А вот так, — пожал плечами Ветер.
— Хрен с ними, с людишками, — махнул рукой Людоед, — Лично я не для людей хочу этот ХАРП укантропупить. Я хочу, чтоб цветы на полях росли, и бабочки вокруг них порхали. Черт возьми, я хочу сидеть на пикнике у костра с этими ребятами, слушать как Колян триндит на гитаре и слушать, как над ухом визжит надоедливый комар. Кроме людей на этой планете есть что спасать.
— Морлоков... — прохрипел Николай усмехнувшись.
— А пусть даже и так, — кивнул Крест, — Так что, Артем, ты с нами?
— Меня и отец Николая с собой когда-то звал, — Вздохнул Ветер, — Но я не мог тогда. И по той же причине не могу и сейчас.
— Почему?
— Сын у меня. Инвалид. Прикован к постели. Даже говорить не может. Полностью парализованный. На кого я его оставлю? Ему девять лет всего...
Васнецов представил себе эту картину, и сердце защемило от жалости и боли за этого мальчишку.
— Так зачем ты его мучаешь? — тихо спросил Николай.
— Что? — Ветер уставился на него.
— Почему не избавишь от мучений?
Теперь все уставились на него с недоуменными взглядами.
— Что это значит? — нахмурился Артем.
— Блаженный, я тебе сейчас калитку вынесу, — прорычал Крест.
— Разве это жизнь? — продолжал Николай, не обращая внимания на угрозу Людоеда.
— Ты... ты хочешь сказать, что я должен убить своего сына? Уж таково мне моя возлюбленная оставила, а он не смотря ни на что живой. И я должен его лишить жизни? Ты что такое говоришь?
— Эй! — рявкнул Людоед, — Ну-ка в глаза мне посмотри, фашист хренов!
Васнецов повернул голову и поймал на себе испепеляющий взгляд Ильи. Вдруг стало холодно и все вокруг померкло. И... Рана... Ее бросили с матерью в могилу, даже пуповину не обрезав. И новорожденная, которую приняли за мертворожденную, закричала. Жизнь пробивалась из могилы. Желание жить, во что бы то ни стало. ЖИТЬ!
— Ветер, прости... — он встряхнул головой, освобождаясь от этого странного гипноза, в который как будто Людоед его погрузил. — Я не то хотел сказать...
— А как иначе прикажешь тебя понимать? — резко бросил Артем. Затем он поднялся со своего стула и добавил, — Знаешь, ты действительно глазами на отца своего похож. Но и только... — Обратившись к Варягу, он сказал, — Скоро Кабан придет. Помоетесь, поедите и отдыхайте. Вербовку вашу он на следующее утро отложит. К тому времени его соратники освободятся от сегодняшних хлопот. Да и он сам. К тому времени вам настоятельно рекомендую покинуть Вавилон.
Сказав это, Ветер быстро ушел.
— Я же из лучших побуждений, — растерянно пробормотал Николай.
— Поверь мне, говнюк, тот, кто первым нажал на кнопку, тоже руководствовался лучшими побуждениями. На свой лад конечно. — Усмехнулся Людоед. — И как, нравится тебе результат? Не решай за других их судьбу.
— Что? — Васнецов уставился на Людоеда, — Что ты сказал? Не решать за других их судьбу? А как насчет Ирочки Листопад? А? А как насчет Пчелки? А как насчет той девочки, в кантине Олигарха? А? Не ты ли за них решил?
Людоед неторопливо встал со стула, подошел к Николаю и, наклонившись, зашипел:
— Это бремя, этот крест, и этот грех, я несу на своих плечах и на чужие не перекладываю. Когда станешь умнее, свистни и я тебе популярно объясню. А сейчас заткнись. И еще раз упомянешь Ирину Листопад, я избавлю тебя от мук. Ведь мне кажется, что ты не живешь, а мучаешься. — Произнеся это, он отвесил Васнецову подзатыльник.
37. УРАЛ
Он никак не мог уснуть. Давило все. Холод от нарушенной взрывом и боем системы теплоснабжения Вавилона. Давила пульсирующая боль в висках. Мысли об отце. Всплывающие кровавые картинки недавнего боя и шок от самого себя в том бою. Давила кромешная тьма в этом помещении и храп Сквернослова. Не давала покоя ссора с Людоедом и сама мысль об убийстве ради милосердия, которая, скорее всего, в лучшем случае была кощунственной. Мысли и образы проносились в голове, словно горящие вагоны метропоезда, который он наблюдал в своем странном видении тогда, в метрополитене Москвы.
Он думал о том, что было бы для него предпочтительнее, будь он тем прикованным к постели девятилетним сыном Артема-Ветра. Николай часто ловил себя на мысли о бессмысленности жизни. Точнее не жизни, а существования, которое они все влачили последние два десятка лет. Но разве мало было людей обреченных и выброшенных на обочину жизни до ядерной войны? Помнится, профессор Третьяков говорил о таких людях, тогда, ночью на девятом посту. Перед тем как в их жизнь вторглись два теперь уже мертвых космонавта на своей чудо-машине. Он говорил об отвергнутых обществом людях, число коим было легион и которые несмотря ни на что цеплялись за жизнь и после ядерной войны оказались наиболее приспособленными к новым условиям и обуреваемые жаждой мести к выжившим представителям отвергнувшего их когда-то общества. Но что значить быть парализованным и обездвиженным? Это неописуемо страшно, но разве он позволил бы кому-то другому решать за него, жить ему или нет? Даже не в силах свести счеты с собственной жизнью, он врядли желал бы возложить право решать за него на кого-то другого. Даже на собственного отца. Но и его отец не стал бы даже задумываться о таком. Нет. Только не его отец. 'Ты, сынок, живешь в раю и это главное' — говорил он когда-то. Да. Там в Надеждинске рай по сравнению с тем, что он видел всю дорогу. Даже по сравнению с шумным и наполненным жизнью, до нападения вандалов, Вавилоном. Нет. Он, Николай был не прав. Даже больше чем не прав. Он теперь стал ощущать то чувство стыда, которое за последние дни стал совсем забывать. И Николай поймал себя на мысли, что он испытывал сочувствие либо к уже мертвым, таким как Рана, Ульяна, безымянная проститутка-людоедка, Андрей Макаров и Юрий Алексеев, Туранчокс и его девица, вавилонский боец, выгнанный им под пули, либо вообще неодушевленные вещи. Тот же плюшевый медведь. Но к живым он не питал столько сострадания. И казалось мысль о том, чтобы лишить инвалида жизни родилась лишь для того, чтобы потом жалеть уже мертвого мальчугана в полную силу. Он вдруг понял, что видит в живых не то чтобы конкурентов, но угрозу. В нем проснулся какой-то дикий инстинкт борьбы и естественного отбора... Как же прав был Людоед, когда говорил что брать в путешествие женщину — гибельно для самой миссии. Теперь это очевидно. Отношения и так в группе напряжены, хоть группа и поредела на треть. Но появись среди них женщина — это стало бы концом для всей миссии, а может и для них для всех. Хотя, провал миссии и есть конец всему. Да, в прозорливости Ильи можно не сомневаться. Да ведь он сам весьма бурно отреагировал на появление в баре лисиц-амазонок и оставил своих товарищей, чувствуя растущую в нем, как снежный ком, волну агрессии.
Как же медленно тянется время... И как же громко храпит Славик... Черт побери...
Оставалось сожалеть, что он не прихватил из лунохода записную книжку дяди Володи. Можно было скоротать время за чтением. Хотя в такой темноте...
Он уже не знал, какой по счету час всматривается в потолок этого гостиничного номера. Однако к своему удивлению он отметил про себя, что стал различать детали интерьера. И это в абсолютной темноте. Может это просто мозг рисует в воображении то, что охватил взгляд, когда они вошли в комнату с керосиновой лампой? Может он вовсе не видит, а лишь рисует проекции в сознании? Но нет. Вот на соседней койке лежит на боку Варяг. За ним Сквернослов. Койка Людоеда пустовала. Где его носит опять? Ах да... Он же вроде собирался потолковать с Ветром... Он вроде выходил... Выходил...
Дремота, наконец, вошла и в сознание Николая. Даже страх перед тем, что он увидит во сне всех кого убил сегодня, или уже вчера, не помог бодрствовать. Он провалился в сон, как тогда, в подмосковном лесу провалился в подвал метеостанции. И там встретил сталкеров...
— Куда мне идти? Что делать? — тот вавилонец, которого он обругал и, отправив воевать, кинул в объятия смерти, возник из ниоткуда.
— Что ж ты так неосторожно, — лениво пробормотал Васнецов. — От тебя живого толку больше было бы.
— А куда идти? Что делать? — повторил боец.
— Ну, теперь уже не знаю. Извини.
Вавилонец исчез. Но в темноте теперь проявлялась ровная шеренга незнакомых ему людей. Видны были только лица. Мужские и несколько женских. Разных возрастов, но с одинаково пустым взглядом. Ничего не выражающие лица мертвецов. Это убитые им вандалы? Кто-то шел за их спинами, проводя забинтованной в грязную тряпку рукой по плечам мертвых.
— Рана! — взволнованно прошептал Николай.
Она вышла, вперед держа в другой руке большую плетеную корзину.
— Рана, что это у тебя?
— Это колыбель...
— Что?
— Колыбель новой жизни, — шептала девушка. — Дай жизни шанс.
— Но ведь за этим мы и идем на Аляску. — Развел руками Васнецов.
— Только не забывай о том, что вы должны сделать. Сделать... Колыбель новой жизни...
Она теперь держала корзину на вытянутых руках.
Николай осторожно приблизился к ней и заглянул в корзину. Там накрытый белым теплым одеяльцем лежал тот самый плюшевый мишка. Васнецов осторожно потянул одеяло на себя и вдруг, в мгновение ока корзина превратилась в сгоревший вагон и из него выскочила черная тень и бросилась прочь. Николай в ужасе отпрянул, вспомнив как он ходил в метро и как из вагона выскочил черный обуглившийся скелет... Или ему тогда показалось что это скелет?
— Что за чертовщина! Что это?! Рана! Рана, где ты?!
— Я тут мой мальчик... — зашипела она прямо в ухо. — Я тут...
— Это что, такой... такой жизни я должен дать шанс?
Девушка обняла его, сковав мертвецким холодом.
— Жизнь, Коленька, какой бы она не была, лучше смерти. Жизнь, это жизнь!
— Ты о чем вообще? О сыне Артема?
— Я о жизни вообще. Дай жизни шанс. Смерть неизбежна, но жизни должна жить...
— Перестань! — он вырвался из объятий, — Прекрати сейчас же! Перестань меня мучить! Я не понимаю что ты говоришь!
Он сильно надавил ладонями на глаза, надеясь проснуться, но вдруг услышал скрип. Качели, черт их подери!
Васнецов осмотрелся. Он стоял на улице какого-то города. Точнее среди тлеющих руин. Вокруг груды бетона и кирпича. Огрызки стен домов. Столбы черного дыма то тут, то там, тянулись ввысь, к еще не затянутому вечными тучами небу, но уже измазанному пеплом ядерного удара. Всюду люди. Или обезображенные обгоревшие тела, беспорядочно лежащие в руинах и среди улиц. Многие обгоревшие до костей. Есть и живые. Их тоже немало. Одни сидят на обломках кирпича и бетона и смотрят в пустоту. Кто-то бродит в дыму и что-то ищет. Все в лохмотьях, изранены, кто-то с вытекшими глазами и выгоревшими волосами. Слышен плачь. Зов. Крики боли. В центре просторного дворика скрипят погнутые от жара качели. Обгоревший, но еще живой пес. Контуженный и ошарашенный произошедшим, стоит и шатается, как пси-волк пытающийся обратить жертву. Вся эта картина свершившегося апокалипсиса пугало так, словно он и не жил вовсе в условиях порожденных этим самым апокалипсисом.
— Коля? Коля, это ты?
Васнецов обернулся. К нему подошел Андрей Макаров.
— Колька, ты, что тоже умер? — удивленно спросил космонавт.
— Я, — Васнецов опешил, — Нет, вроде... Не собирался, во всяком случае...
— А я вот... Да ты и сам все видел тогда... Горько, погибнуть от рук родной кровинки, — Он вздохнул. Я искал ее, искал тут. А ее нет нигде. Не могу найти. Представляешь... Я вот даже жену свою нашел... Только вот... Она меня не узнает совсем. Смотрит мимо. В пустоту. И совсем не признает. Больно-то как. Вот живешь с болью и терпишь. Думаешь, ничего, боль преодолею. А ежели что, то у каждого из нас есть козырь в рукаве, который бьет любую боль и страдания.
— Что за козырь?
— Смерть, Коля. Для живого смерть это еще и средство против боли. Но это пока ты жив. А после смерти боль, это страшно... Ведь после смерти, смерти нет. Есть только вечность и никуда ты от этого не денешься. Вот что такое настоящая боль. Больно, что дочку найти не могу. Больно, что жена меня не признает. Эх, ладно. Что я о себе все. Как вы там без меня? Докуда добрались?
— На Урале вроде как...
— И только? Хотя... У меня тут чувство времени... Нет точнее тут никакого времени. Я же говорю, вечность. А как Юрка там?
— Юра? — Николай тяжело вздохнул, — Юра погиб.
— Погиб?! — воскликнул Андрей, — Как же... А почему я его тут не встречал? Как он погиб?
— Ранен был, тяжело. Гангрена началась. Он застрелился.
— Ах вот оно что... Так он наверное, сразу в ад попал... Самоубийца...
