— Джеймс, я тоже много размышлял об этом... — Мне, даже на подпитии, не потребовалось и секунды, чтобы начать отвечать, я заговорил с каким-то даже внутренним облегчением, потому что в моём сознании тоже оставались некоторые неясности и нестыковки, и я не видел возможности их преодоления или устранения только собственными силами, без подкрепления архивными материалами. А загружать Акико или Джеймса поисками выходов в целях обеспечения моего внутреннего комфорта я не всегда отваживался. Я попросту не всегда чувствовал себя вправе делать это. — Знаешь ли, Джеймс, логически объяснить подобный парадокс я могу одним-единственным способом, хотя ты и задал мне два — да, — два вопроса. На первый из них ответ исключительно прост. Представь, что, двигаясь из этого времени в прошлое за... Так, десять лет нашего века плюс грубо пятьдесят пять двадцатого... На шестьдесят пять лет? Да, сдвигаясь назад, уже точно на шестьдесят пять лет, сейчас ведь осень, сентябрь... И проходя дату 6 августа, отделённую от, скажем, середины апреля 1945 года, — сколько же это получается? Отделённую всего лишь четырьмя месяцами от апреля, я, видишь ли, мысленно проскакиваю эти почти четыре месяца за считанные минуты или даже секунды. Какой-то градуировки в часах и минутах в моих внутренних часах нет, её не существует, она не нанесена, ты согласен? Ни дисплея там, ни табло, ни циферблата. Только уже из опыта в работе с самим собой возникает чувство времени в путешествиях во времени. Чем опыта больше, тем ощущение, что как-то уже, вроде бы, ты ориентируешься, приходит легче. Итак, я вижу этот исторический самолет "Энола Гэй", взлетающий в августе Бог весть с какого острова, мне не важно, Тиниан ли это, или какая-нибудь дыра ещё, а через пару минут в апреле сорок пятого веду самолет Майкла Уоллоу на посадку на тот же остров. Куда, на какой остров я сажаю его "Сверхкрепость" из полёта на бомбардировку Токио? Ответ очевиден: я в апреле летел на Иводзиму — я и сажаю самолет на Иводзиму. Откуда только что взлетела в августе "Энола Гэй" в таком случае? Ответ не менее очевиден: с то-го же ост-ро-ва — только с Иводзимы! Откуда же еще?! Ничего другого рядышком, близко, там в океане нет. Промежутки между островками Бонин в цепочке к северу до Йокосука в Японии, ты, конечно, должен помнить, Джеймс, там бывают более чем значительные... Далековато! Да это получается натуральный эффект киномонтажа: человек собрался спрыгнуть с небоскрёба — первый кадр. Вторая картинка: он угробился, лежит без движения размазанный по асфальту. Вывод, додуманный зрителем, получается такой, что он, ну, пострадавший, оттуда спрыгнул, не иначе. И внизу разбился всмятку! Это ты понял? А вот в отношении второго твоего вопроса, Джим...
— Погоди, Борис, давай теперь, наконец, выпьем. Не против? — Миддлуотер взъерошил себе волосы, вид у него получился несколько ошалелый. Но всё равно держался он очень классно. — А как это может быть, чёрт же тебя побери: в ап-ре-ле — пос-ле ав-гу-ста то-го же го-да?
— А ты возьми, налей.
Он налил. Мы дружно выпили.
— Недостаток этого метода Джим, — сказал я, без эмоций осознавая, что с первого раза мои объяснения до него не дошли. — Тебе признаюсь. Как ни бьёшься, не можешь определить, что, в самом деле, произошло, а что нет. Не понимаешь этого!.. Много вокруг наслаивается попутной, примышленной к делу информации. И когда точно событие произошло, трудно определить. Можно разметить область применимости этого метода. Точнее, наметить. А ещё лучше — перепроверять полученную информацию, если только возможно. Вы с Акико так ведь и поступали, копали в архивах. В апрель я всё время, всякий раз пробивался отсюда сквозь август, поддерживал в себе ощущение отсюда, из нынешнего времени, что я попадаю в апрель 1945 года, вот почему для меня раньше наступал август сорок пятого, а только потом апрель. Понимаешь, обратным ходом! Ничем иным объяснить не могу.
Миддлуотер слушал молча и хмурился. Налил ещё.
— В отношении второго твоего вопроса, Джим, — стараясь оставаться разумным, продолжал я, — мне хотелось бы вначале увериться, что у тебя, вернее, с тобой, и дальше всё окажется в порядке. Не я, а ты сам не спрыгнешь с катушек, не тронешься, не сойдёшь с ума и всё такое прочее. Ну, крыша, короче, не поедет... Идёт?
— Валяй!
— Я вспоминаю, что после этого воздействия на мои мозги я не просто и не только оказался в кабине "Сверхкрепости", которую Майкл Уоллоу стремился привести на Иводзиму. Часть моей души вместе с астральным телом покинула физическое тело Бориса Густова. Думаю, что тогда эти мои элементы вошли в физическое тело Майкла Уоллоу, воспользовавшись тем, что он от ранений на время потерял сознание. В отношении души пусть её составная часть будет женского рода — компонента, — чтобы не путаться. Поэтому мне удалось приобщиться в его прошлом к его сознанию, его памяти, войти в внутрь его мировоззрения и вкусов его личности. Меня, то есть моё сознание, выбило из МиГа в то время, в 1945 год, и в то географическое место — на десятикилометровую высоту над Японией, но ведь могло забросить и на Луну, и вообще в другую галактику... Но я оказался там, где оказался, в том месте и том времени, где какие-то виброхарактеристики совпали с моими, срезонировали. Как видишь, ни заумного, ни сверхъестественного, ни чудес, ни фантастики никакой нет, всё сугубо реально, а в наше время — и обыденно. В принципе, я мог и остаться в теле Майкла Уоллоу, и тогда возник бы некий симбиоз из разных компонент его и моей души, его и моей личности. Внешне он оставался бы Майклом Уоллоу, но обогатился бы даром предвидения, потому что я-то ведь знаю, что потом происходило, я знаю историю мира и некоторые частные исторические моменты в прошлом, двадцатом веке. Один такой визитёр из будущего знал, что делать. Он заработал на бирже за пару недель почти полмиллиарда долларов, пока его не привели в полицейский участок, где он и раскололся, а потом исчез. Смылся от копов в своё будущее. Думаю, что это обычное дело, части души от душ разных людей, наверное, заменяют друг друга, хотя и не механически, а каким-то, хрен его знает, кучерявым образом иначе.
Я поколебался, было, от пьяной решимости и желания, чтобы Джим поверил всему, что я старался рассказать, не добавить ли чего-нибудь ещё покруче, но расхотел.
Миддлуотер налил себе виски, продолжая хмуриться. Руки его слегка тряслись.
— Почему же ты не остался в теле этого придурка Майкла? — Он побагровел от натуги и захрипел, как если бы ему стало не хватать воздуха. Он поставил бокал на стол. Подумал и снова взял его, заставляя себя постепенно успокаиваться.
— Наверное, по нескольким причинам, Джим. — С Миддлуотером я был теперь абсолютно спокоен. — Во-первых, мне было бы неинтересно попасть в госпиталь и там, страдая, лечить его раны, полученные им за его собственные ошибки и заблуждения. Потом жениться на его любимой Кэролайн Ван Веерден и с нею вместе родить отца Джорджа. Но ведь это была его любимая, а не моя. Мне-то она зачем? Пройти через всё это предстояло самому Майклу. Я предпочёл остаться Борисом Густовым, чтобы и далее проживать мою собственную жизнь.
Во-вторых, в кабине МиГа со мной находился в бессознательном состоянии Джордж, внук героя Второй мировой войны Майкла Уоллоу. Мне надо было спасти и его, и себя вместе с ним.
В-третьих, став его дедом, Майклом, я никогда бы не смог узнать, что против меня применили? Борис Густов, то есть я, скорее всего, тогда бы просто погиб. Если только в его, то есть в моё, тело не вошла бы чья-то компонента души и не вытащила бы мой МиГ из падения в пропасть. Погоди, Джим, что это с тобой? Даже снова побледнел. Неужели тебе жена никогда не задавала вопроса: Джим, дарлинг, что с тобой сегодня? Я тебя не узнаю. Ты это или не ты? Джеймс?!
Миддлуотер поставил сжатые кулаки на стол и долго разглядывал меня, как будто хотел запомнить, как я выгляжу, на самую долгую память.
— Теперь знаю, — словно самому себе, вполголоса и слегка запинаясь, выговорил, наконец, он, — чем ты лично отличаешься от других. Нет подспудного желания перед кем-то сильным непрерывно отчитываться. Картина складывается такая... Ты не важничаешь. Истребитель и должен быть изворотливым и агрессивным. Но... Откуда ты взял идею о местечковости элит? Она ещё не свойственна была для того времени. Об этом стали задумываться лишь в наше время. Как и о провинциализме конфессий. Выродились, измельчали, превратились в заурядных серых чиновников и те, кто должны быть яркими духовными лидерами в своих странах. Что-то меняется в людях, когда они прорываются в лидеры. Поэтому пестро одеваются, фокусничают, чтобы отличаться. Я, скорее, поверю не видным, скромным.
— Не знаю. По-моему и думать об этом не слишком трудно, в воздухе носится, да у всех, считай, на виду. Или на слуху. Просто уловил.
— Да-да, скажи ещё: все говорят... А что имел ты в виду, Борис, когда рассуждал об унылой закомплексованности мировых элит? Если, конечно, это твои собственные, а не присвоенные, как ты говоришь, из какого-то другого воздуха мысли.
— Постараюсь ответить коротко, Джеймс, как сейчас это понимаю. Без денег не удастся вырваться во власть. А без власти в этом мире у обычного человека не будет достаточно денег. За деньги приобретают власть, чтобы дорваться, наконец, до ещё больших денег. Деньги и власть всегда и почти везде сцеплены, как полиция и гангстеры. Убери одно — не нужно будет другое, верно? Я впервые задумался об этом, когда учился при университете Васэда.
— Вот именно, — саркастически усмехнулся Миддлуотер, хлёстко пришлёпнув ладонью по столу. — Именно, что ты учился "при...". Деньги могут быть до власти, при власти и после всякой власти, деньги будут всегда. Даже без всякой вообще власти они никому не помешают. Только кто их тогда ни станет штамповать, все, кому не лень... Не служит деньгами песок из пустыни. А я не признаю, что ты выучился в Токийском университете... В этом смысле ты самозванец, хоть и не исторический. Что это за образование? Фикция! В университете надо учиться много лет, а не три месяца... Надо воспринять именно традицию классического образования. Ты же сшибал вершки, а не выкапывал корешки. Так по-русски, да? Мы с отцом, бывает, тренируемся говорить по-русски. Вот мы с Акико, например, в университете...
Я демонстративно скривился. Но Джеймс гримасу не заметил, отвлёкся налить.
Сейчас ещё и господин бригадный генерал примется нести мне, образованному не хуже, чем он, эту дремогучую чушь про высшее образование, приобретаемое в необходимо продолжительных мучениях... Но он унялся самосильно и вопросительно уставил на меня свой хищный, крючковатый нос. Такой, похоже, был и у московского царя, вроде бы, последнего из Рюриковичей, в старых документах нос Ивана Грозного определён как "покляпый". Ни в чём, кстати, нельзя быть уверенным в этой науке истории, если говорить о "последнем" Рюриковиче. К чему и откуда навязался мне в пьяную голову этот, как считают, последний Рюрикович? Нет, похоже, тянет меня в ещё более глубокое прошлое. К Ивану Третьему, что ли?
Это-то что ещё за предчувствие?
— Ближе к делу, Роберт, — напомнил генерал и, пригласительно кивая, сделал одновременный жест развёртывающимися ко мне пальцами. — Ближе к делу!
— Хорошо, сэр.
И тут я старательно развернул перед Миддлуотером по возможности полную картину моих представлений о том, что к элите, как правило, относят богатых и властных, озабоченных лишь тем, как ещё больше прибрать к рукам и власти, и денег. Разве не так?
— Ха, "Скупой рыцарь", — с неприкрытым сарказмом усмехнулся Миддлуотер, вкруговую подвигал для разминки плечами и чуть оживился. Быстро всё же он трезвеет, здоровущий, как хороший бык. Или спиртонасос. — Даже у вашего Пушкина он описан более художественно, чем здесь пытаешься излагать ты. И рассказываешь довольно примитивно. Нет, я ничуть на тебя не обижаюсь, что с тебя возьмёшь... Элита, по твоему куцему понятию, только этими двумя вещами в жизни и озабочена? Уныла от них? И на них закомплексована? "Что хорошо мне — то хорошо и остальному миру"? Так думают предельно ограниченные люди, со всех сторон ограниченные... Духовные людские огрызки!.. Раздельно говорю: "Ха-ха-ха". У самого скупого, примитивного дурака, не обладающего никакими другими известными человеческими качествами, множество глубиннейших переживаний! Понятие скупости относится не к ним и не подразумевает ни скудоумия, ни жадности на эмоции, которых всё ещё недостает тебе.
Может быть, тебе уже известно, Борис, Роберт, что моя семья относится к семьям знатнейшим, влиятельнейшим, наиболее богатым. Я, тебе на диво, происхожу как раз из весьма и весьма солидных финансовых кругов. Спросил как-то давно, в юности, отца, где мы, в сравнении с другими? Он развернул передо мной ладони, подержал, но вслух ничего не сказал. То ли Бог в руки даёт, то ли мы в десятке... То ли всегда попадаем в десятку, в цель. Вот что он имел в виду? Смею тебя заверить, что, например, мой отец ничего общего не имеет с той карикатурой на элиту, которую ты тут халтурно попытался набросать. Он человек невероятно интересный и многим интересующийся. Иначе не был бы так богат. Эту разносторонность в нем и ценят, не смог бы он без этих интересных и другим людям качеств привлекать чужие деньги и устраивать их мощный оборот. Это огромный сверхчеловеческий талант! Какая-то ерунда заложена в твои невероятно примитивные представлениях о людях. Хоть ты и учился, это не срабатывает.
Но если мой отец Говард Миддлуотер-младший, законный наследник моего деда, Говарда Миддлуотера-старшего, для тебя не показателен, то ознакомься хотя бы с воспоминаниями основателя Римского клуба, о котором ты пока, видно, и представления не имеешь. Ознакомься с прелюбопытнейшей книгой когда-то широко известного господина Аурелио Печчеи. Вот уж поистине жизнелюбивая была и глубоко гуманная личность! В сравнении с ним, одним из совладельцев и руководителей итальянской автомобильной фирмы "FIАТ", действительно, кое-кто из финансистов и предпринимателей, особенно ваших скороиспечённых "новых" русских скопидомов, может показаться и ограниченным, и унылым, и закомплексованным. Но ведь не знаменитого итальянского венгра Печчеи ты выбираешь себе в качестве базы для сравнения. Кого же? Русской классики, что ль, начитался? Или американской? Что эти писателишки понимают в банковском деле и финансах? Тот же Драйзер описал исторически и экономически крайне ограниченный тип в характере своего прогрессивного финансиста, близоруко приняв его вне временной перспективы за некий обобщённый образ. Этого тоже нельзя забывать. Так чуть ли не передовой человек тогда, в начале просто-напросто нового, очередного витка в развитии банковского дела, — он никто сегодня!.. Ничего эти недоделанные скорописаки не понимают, потому что ни в каком по-настоящему стоящем деле не специалисты! Бумагомаратели, вот они кто! Это-то до тебя, наконец, доходит? Постучи себя по лбу, сделай это за меня!
