— У меня нет веры, — пожал плечами Аратан. — Ни якорей, не убеждений. Если подхватит ветер, я буду носиться по земле.
— Я полагаю, — отозвался Драконус, — что ты ищешь мать.
— Как могу я искать то, чего не знаю?
— Можешь и найдешь, когда нужда превысит всё иное. А когда однажды отыщешь искомое, решишь, не сомневаюсь, что удовлетворил нужду. Я обязан предупредить: впереди разочарования, самые драгоценные дары жизни приходят из неожиданных источников. Но ты не откажешься от желаний. Да, от меня тебе ничему не научиться.
Аратан скривился, понимая, что ничего не способен скрыть от отца. Обман — удобная тропа, но когда он раскрыт, лишь глупец продолжал идти прежним курсом. — Вы ее отослали, — сказал он.
— Из любви.
Они проехали очередную груду камней. Аратан увидел у ближайшего края кучку отбеленных солнцем фаланг пальцев. Лежащих в ряд, будто зубы. — Бессмыслица. Она вас не любила? Это из любви решили вы разорвать ей сердце? Нет, сир, я не вижу вашей мудрости.
— Так ты подлавливал и наставника Сагандера?
— Я никогда не...
— Притворяясь невинным, ты делаешь оружием каждое слово, Аратан. С ним это могло работать, ведь он желал видеть в тебе маленького ребенка. Но среди мужчин тебя сочтут лукавым и ненадежным.
— Я не лукавлю, отец.
— Притворяешься, будто не замечаешь наносимых словами ран, хитришь.
— Вы всегда отсылаете тех, кого любите? Мы будем вечно сказать среди руин твоего прошлого? Олар Этиль...
— Я говорил о вере, — ответил Драконус суровым, как железо, тоном. — Она проложит тебе дорогу, Аратан. Я говорю это с уверенностью, потому что вера ведет всех и каждого. Можешь измыслить целое полчище верований, ощутить рывки во все стороны, убедить себя, будто любой зов имеет смысл. Но это не путь разума, идея продвижения — лишь иллюзия. Не верь маячащим впереди целям: они — химеры, ублажающие верования, от которых произошли, и под влиянием обмана ты окажешься там, откуда вышел. Но на этот раз ты уже не будешь юным, полным рвения — ты будешь утомленным стариком.
— То, что вы описываете, нельзя назвать славным дерзанием. Если в этом ваша мудрость, она горька.
— Я пытаюсь тебя предупредить. Тебя ждет борьба, Аратан. Боюсь, заведет она далеко за границы Куральд Галайна. Для Матери Тьмы я сделал все, что смог, но она была так же молода, как ты, когда я впервые преподнес дар. С той поры она мнит полезным и целеустремленным каждый свой шаг. Вот наш общий якорь. — Он замолк, как бы впав в уныние от своих слов.
— Такой вы видите любовь, отец? Как дар, который жалуете другим, чтобы встать в стороне и наблюдать, достойны ли они? Когда они проваливаются, как и следовало ожидать, вы бросаете их, ища следующую жертву?
Лицо отца потемнело. — Тонка грань между смелым и глупым, Аратан, а шаги твои неосторожны. Я говорю не о даре любви. О силе и власти.
— Власть не должна становиться даром.
— Интересное заявление от лишенного всякой власти. Но я слушаю. Продолжай.
— Дары редко принимают с благодарностью, — сказал Аратан, вспомнив первую ночь с Ферен. — Получающий чувствует лишь смущение. Вначале. А потом алчет... большего. В этой алчности таится ожидание, так дар превращается в плату, дарение становится привилегией, а получение дара — правом. Что за кислые чувства!
Драконус натянул удила. Аратан сделал то же и развернул Бесру. Ветер, казалось, поспешил разделить их.
Взгляд отца был пристальным, изучающим. — Аратан, кажется мне, что ты подслушал предостережения Гриззина Фарла.
— Если и так, сир, то не помню. Вообще мало помню тот вечер.
Спустя миг Драконус отвернулся. — Похоже, — сказал он, — всякий дар я вырезаю из собственной плоти, чертя карту любви шрамами и рубцами. Знаешь ли, сын, что я мало сплю? Терплю ночи, окруженный пеплом дурных воспоминаний.
Если это признание призвано было вызвать сочувствие, решил Аратан, то отцу не удалось. — Я постараюсь избежать для себя такой участи, сир. Вы подарили не ту мудрость, на которую рассчитывали, и я вижу в этом самый драгоценный дар.
Драконус послал ему кривую улыбку. — Ты пробудил во мне жалость к Сагандеру, и не только из -за отнятой ноги.
— Сагандер давным-давно приковал себя к земле стальными копьями, сир. Есть нога или нет, он не ходит. И никогда не пойдет.
— Как ты скор на суждения. Таким он не кажется менее опасным.
Аратан пожал плечами: — Только если подойти слишком близко. Отныне он в прошлом, сир. Не ожидаю новой встречи.
— Думаю, так, — согласился Драконус. — Интересно, удалось ли мне его обмануть. Ты в непростой компании, Аратан. Ну, теперь нас ждет дом.
Проследив жест отца, Аратан поглядел вперед. Именно там, словно наколдованное из почвы в сотне шагов, стояло низкое строение. Длинная крыша просела в середине, среди покрытой мхом черепицы зияли черные дыры. Каменные стены под выступающими застрехами были грубыми, их покрывали бурые потеки. Двор подле дома был пустым; казалось, его долго вытаптывали.
— Он наколдован? — поинтересовался Аратан.
— Воображен — вот слово получше.
Они направились туда. Дом казался покинутым, но Аратан был уверен: это видимость. Покосившись на черные заплаты окон по сторонам прочной двери — казалось, та высечена из единой глыбы серого камня — он не заметил движения внутри. — Нас ждут?
— Более чем, Аратан. Мы необходимы.
— Так необходимы, что возник дом?
— Именно.
— Тогда, отец, вера явно имеет больше силы, чем вы рассказывали.
— Я вовсе не отрицал силу веры. Только предостерегал тебя, что она может сулить сомнительное очарование, но редко приглашает к самоанализу, тем более к стыду.
— Тогда волшебство не следует изучать слишком близко? Чтобы оно не потеряло силы?
— Чтобы не прекратило существовать, Аратан. Что значит быть богом, если не держаться за необузданное желание верить?
— Ну, теперь вы приписали вере всемогущество. Вижу, как она может очаровать любого, даже бога.
— День ото дня, сын, я смотрю на тебя с растущим восхищением.
Эти слова удивили Аратана. Он уже сожалел о своей грубости с отцом. "Мне ли говорить о любви. Я знал лишь игру в обладание. Нельзя относиться к любви, как дитя к игрушке. Ферен, прости за то, что я сделал и то, чего не сделал". — Я ничем не примечателен, отец. Я вцепился в оружие, с которым не совладать.
Драконус хмыкнул. — Как все мы.
В окне что-то мелькнуло. Еще миг, и из него выкарабкалась некая фигура. Мужчина едва ли старше самого Аратана. Шелковая просторная одежда его была в пятнах крови, воротник короткого зеленого плаща отвернут. Он был темноволос и вполне симпатичен на вид, хотя на лице застыла кривая гримаса.
На краю пустого двора Драконус остановил коня, Аратан тоже. Отец спешился. — Со мной, Аратан, — велел он, и в голосе прозвучали новые ноты — то ли возбуждения, то ли облегчения.
Стая неведомых птиц снизилась, заполонив небо за домом. Они летали как-то странно, это зрелище вызвало в Аратане смутную тревогу. Он соскользнул с Бесры.
Незнакомец — еще один Азатенай, без сомнений — вышел на середину двора и встал, глядя на Драконуса; вместо гримасы на лице была насмешливая улыбочка, отчего он сразу стал казаться менее значительной персоной. Аратан представил, как его кулак врезается, разбивая ухмылку. В душе потеплело.
Взгляд чужака скользнул по Аратану, мерзкая улыбка стала шире. — Не примешь моего поцелуя? — спросил он.
Отец сказал: — Не клюй на его приманки, сын. Он вечно стоит на неверной почве.
Брови незнакомца поднялись: — Ну, Драконус, не нужно такой суровости в суждениях. Ведь нас связывает моя артистичность.
— Едва ли надолго, Эрастрас. Дар создан — похоже, твоими руками — и я его приму.
— С радостью, — ответил Эрастрас, но не пошевелился; да и, не взгляд Аратана, у него не было с собой ничего, похожего на дар. "Возможно, он дарит так же, как буду я".
— Ты в крови, Эрастрас, — заметил Драконус. — Что за мрачный путь за твоей спиной?
Эрастрас опустил взгляд на запятнанные шелка. — О, это не моя, Сюзерен. То есть почти вся — не моя. Путь мой оказался опасным. Никогда прежде не привязывал я силу к предмету, не отдавая части себя. Опыт оказался весьма... просветляющим.
— Ночь не враждебна, Эрастрас, а хаос не требует крови, не возникает из кровопролития.
Аратан чувствовал в воздухе растущее напряжение. Птичья стая приближалась, доносился хор сливающихся звуков — но не свиста крыльев, а неестественно высоких голосов. Он так и не узнал породу птиц. Тело задрожало, во рту стало сухо. Эрастрас ему не нравился.
А тот лишь пожал плечами в ответ на слова отца. И склонил набок голову. — Ненадолго, Драконус? Тебе не вообразить моих открытий. Путь мой оказался насыщен событиями, что подтвердил бы Сечул Лат, мой спутник... Можешь вообразить награду, что ожидает тебя. Именно тебя. Но я, я лишь начал. — Он протянул угловатый черный диск размером едва шире ладони. — Узри, Сюзерен, сверток Ночи.
— Я возьму.
Снова улыбнувшись, Эрастрас зашагал к ним. — Обдумал ли ты прецедент его изготовления, Драконус? Сомневаюсь. Ты слишком стар. Разум твой совсем запылился, любовь делает тебя слепее этих летучих мышей.
— Они охотятся за тобой? Тогда лучше бежать. — Говоря, Драконус протянул руку и принял предмет.
— Это священная земля, о Владыка. Они кружат, чуя мое появление, но не могут найти. Вот на что я отныне способен, и не только. Можешь понять хотя бы это? Что мы сделали — ты, прося, и я, выполняя ... мы узрим конец старых дней. Смерть самого блуждания. — Он махнул опустевшей рукой. -Родичи наши склоняются перед Азатом, сотворяя божество из бесчувственного камня; они найдут подтверждение веры, ведь — нравится им или нет — мы сделали ее истиной. Теперь сила отыщет эти места, Драконус, и пусть верующие не ведают ее истока... это сделано нашими руками. — Он засмеялся. — Ну не ловко ли?
— Редкостный дар, Эрастрас.
Юноша снова пожал плечами. — Поистине.
— Других не делал?
— Нет, что ты.
— Где Сечул Лат?
— Близко, но не желает говорить с тобой.
— Если я пойму, Эрастрас, что ты меня обманываешь, выслежу с куда большей эффективностью, чем те навезучие следопыты.
— Не сомневаюсь. Но я сказал тебе правду. Я не делал соперников ни аспекту Ночи, ни любым иным.
Драконус молчал, вглядываясь в Эрастраса.
— Клянусь! — Азатенай засмеялся. — Посмотри на меня! Думаешь, я готов повторить страдания, перенесенные при изготовлении Терона? Как, ты воображаешь, вложил я столь много силы в смятые листья? Ты лучше всех понимаешь пределы дерева, жестокое отсутствие гибкости камня, приводящую в ярость уклончивость воды и воздуха. Неужели ты решил, что Ночь готова была поддаться связыванию? И какой монетой заплатил бы я за сделку? — Отступив на шаг, он ухитрился отвесить низкий поклон. — Видишь, каковы мои богатства, о Владыка?
И Драконус вдруг отпрянул, словно ударенный. Эрастрас перед ним, все еще в поклоне, начал выцветать, подобно призраку. Крыша за спиной внезапно осела, рушась внутрь и поднимая тучу пыли.
Летучие мыши захлопали крыльями, хаотический вихрь опустился на окрестности. Приседая под натиском крыльев, Аратан двинулся было под защиту Бесры — но животное в испуге мотало головой, панически волоча его на узде. А вот боевая Хеллар, напротив, стояла твердо, и поводья туго натянулись, угодив поперек ее груди. Спрятавшись между двумя зверями, Аратан прикрыл голову и низко присел.
Раздался резкий взрыв.
Миг спустя воздух стал чистым — совершенно пустым. Мыши как будто исчезли в никуда.
Потрясенный Аратан поднял голову, глядя туда, где был Драконус.
Отец его казался раненым. Широкие плечи опустились, голова поникла. При всей стати и силе он вдруг стал казаться хрупким. И тут Аратан услышал шепот Драконуса — одно слово, которое он уже слышал.
— Кариш.
Аратан мигом вспомнил сцену с отцом и Олар Этилью: вдруг спрятаны кинжалы слов, стали мелкими обиды. "Азатенай свершил убийство". Женщина из Джагутов. Ее звали Кариш и отец знал ее достаточно, чтобы быть потрясенным новостью, чтобы горевать, ища утешения у старой любовницы.
— Твой дар Матери Тьме, — сказал Аратан, — пропитан кровью.
Когда отец не пожелал ответить, он продолжил: — Он сказал, ему нужно. Чтобы достичь того, чего желал ты. Ныне он открыто носит одежды, смело открывая жажду новой... крови. Власти, что она дает.
— Она сделает дар чистым. — Драконус не оборачивался. — Когда Ночь снова разовьется, она очистит связь — изгонит яд.
— Тем сокрыв преступление с твоих глаз. Ты ведь ей не скажешь. Да, отец?
— Ничто навеки не останется разбитым. — Сказанные шепотом слова казались обещанием. Отец повернулся к Аратану. — Думаешь управлять мною этой тайной?
Аратан покачал головой. Он вдруг выдохся и желал лишь уйти от всего... этого. — Куральд Галайн, — отвечал он, — не для меня. Не Мать Тьма и не ты, отец. Всё не для меня. Предлагай порченый дар, если хочешь. Хотелось бы мне выплюнуть нашу тайну. Будь Эрастрас еще здесь, чтобы прочитать мои мысли — ему было бы чего бояться.
Драконус фыркнул: — Почти все твари в мире почитают страх добродетелью. Эрастрас не таков. Если ты будешь его искать, он станет ждать, вызнав каждую мысль. Неподходящая тропа, Аратан. Ты не готов бросить вызов Эрастрасу.
— Кто гонится за ним, отец?
— Не знаю.
Не веря ответу, Аратан снова встал лицом к дому, над которым оседала пыль. — Кто в нем прежде жил?
— Это важно?
— Эрастрас им пользовался. Хотелось бы понять ходы его ума.
Драконус зашагал к Каларасу. — Уходим, Аратан.
— Ты сказал Олар, что отыщешь Владыку Ненависти. Так и будет, отец?
— Да. — Драконус влез в седло.
— Ему ты тоже солжешь?
Драконус ничего не ответил. Ударил скакуна в бока.
Аратан выбрал не Бесру, а Хеллар. Пустился следом за отцом.
Драконус так вырос в глазах сына. Теперь же снова стал мелким. Отец разбил сердце любимой женщины, но боится, что его отвергнет Мать Тьма. Он лишь консорт, презираемый знатью и ненавидимый в Цитадели. Выковав армию из дом-клинков, он возбудил подозрения Легиона. Стоит, как осажденный со всех сторон.
Однако он покидает ее, ища не дар любви, но дар власти. Думает, любовь — игрушка. Думает, она сияет как безделушка, требует, ожидая любви в ответ. Значит, всякое его дело имеет множество смыслов.
Одного не понимает он: что это лишь его личный язык, его игра, его выгода, и никто не признает скопленных им долгов.
"Начинаю понимать: у отца много жизней, и в каждом обличье он показывает особый порок. Как-то я поклялся повредить ему, если смогу. Глупый вздор. Драконус ничего иного не знает.
Ты любил когда-то Кариш? Скажи, отец, питает ли кровь прежней любви новую любовь? О таком ли говорил Эрастрас? Или он говорил как бог, напившийся жизненной силы смертного?"
Аратан устремил взгляд на скакавшего впереди отца. В прошлые дни он пришпорил бы кобылу и поравнялся, и они беседовали бы, как отец и сын в поисках взаимности, и все раны стали бы казаться малыми, и правдивые признания связали бы их сетью. Он начал считать те мгновения естественными и драгоценными, дорожа их непривычностью.
