Прощай, друг, прощай, еще один осколок прежней жизни!
Война чем-то напоминает буйную попойку, только здесь, "наутро", голова трещит по-особому... Что такое полковой кошель? Или сундук — кто как у себя называет... Это деньги, которые полковник выдает своим людям. Ратнику столько-то, а десятнику вдвое, а сотнику втрое против десятника, а тысячнику втрое против сотника, а полковнику — втрое против тысячника. В дружине счет подобный, но чуть иной: дружинник получает вдвое против ратника, а десятник дружины втрое против дружинника. Из полкового сундука тратят также на случайный провиант, кузницу, постой и прочие непредвиденные расходы... Вроде бы и одинаково платят, а полк от полка заметно отличается: у иных и все в достатке, и запас в сундуке имеется, а иные — поглупее хозяйствуют... Но ты спроси у любого полковника: откуда деньги, брат, в сундуке твоем? От торговли, от найма военного, от добычи захваченной?
— Нет, — ответит полковник, — мы по найму никому не служим, торговлею не занимаемся, а добычу, в общий котел собранную, хотя и по-честному дуваним — но по карманам, по кисетам, по кошелям, а не в полковой кошель... кроме редких отдельных случаев. Ибо выдает нам казна его светлости! По уговору и ровно в меру!
— А его светлость откуда берет?
— А это уже не нашего ума дело! На, иди, сам спроси у его светлости!
Не спрашивает никто, и правильно делают... Но от этого не легче, война — она грабежами да плясками на вражеских трупах не заканчивается, не желает заканчиваться! И потом, в тиши кабинета или шатра, вызывает его светлость один на один.
Перебили они в пределах Тулемы пятьдесят одну тысячу туроми. Своих отдали — девять тысяч жизней. Более чем удачное соотношение, даже при засаде. Своих схоронили в огне и в ямах — у кого что было в завещальных уговорах. Двое суток жгли и копали в мерзлой земле, не продохнуть было от преподлого запаха жареного... А полсотни тысяч вражеских трупов — куда? Оставить на улицах валяться, чуму плодить? Приказ бургомистру: убрать. Но, сударь бургомистр, не дай тебе боги — в реку под лед сплавлять! На кол сядешь! Хоронить надобно. Тут еще повезло городским властям, что зима с морозами: свезли трупы, как стылые дрова, за стены городские, да и спустили нагрузку на каждый двор по отдельности: по тридцати трупов до конца зимы — хоть в порошок их изотри, чтоб не было! Город стоял богат, много налогов для его светлости выплачивал, а теперь... Если ты не совсем уж глупец — не жди бунтов отчаяния, снизь, убери налоги, а надо — еще и отстроиться помоги из собственной казны, благо не пустая. Но она не пустая, потому что пополняется, а пополняют ее те же тулемцы... когда у них все хорошо... В эту зиму — не как обычно: все до единого полки воевали без продыху — всем и плати по-военному. А это значит, что равновесие между "золотым" приходом и расходом нарушено! И экономией за счет невыплаченных денег павшим воинам сей дырищи не залатаешь! Из награбленного и содранного с туроми тоже сундуки не напитаешь, потому как не с дарами к нам примчались, а воевать. Оружие, доспехи — плохонькие, по дешевке уйдут, лошади у них дрянь — тоже по дешевке, пленных — вообще не брали... Рабы и будущая добыча с весеннего похода? — Сей поход еще когда деньгами обернется — а платить-то теперь, не откладывая. Военная зима на этот раз очень уж суровая приключилась, выкосила шестнадцать тысяч ратников! Шестнадцать тысяч! Со времен прадеда не случалось подобных потерь за одну зиму! Это значит, что теперь надобно не менее трех сотен зазывал набрать, снарядить и по Империи разослать, чтобы вербовали желающих присягнуть маркизу Короны — за сладкое питье и сытный стол, за беззаботную жизнь и богатую добычу. Приведут новобранцев — их учи, вооружай, обмундировывай — тоже пока одни расходы, без доходов... Конечно, они с Модзо покумекают, составят доклад Его Величеству, и часть налогов в имперскую казну будет учтена, как израсходованная дополнительно на общие военные цели против внешнего врага, чересчур многочисленного в этом году. Уже полегче станет, хотя... придется также учитывать гнев и злопамятность государя за ту злосчастную ночь... Можно пообещать купцам весеннюю добычу, а деньги за нее взять вперед, хотя бы частично... Где еще денег-то взять? Научите, боги! Ларро, присоветуй, ведь война — это твоя область, а значит — и расходы на нее! Может, летом, в затишье, сообразить какой-нибудь дополнительный набег... Скажем, нанять у купцов кораблей с полсотни, и вдоль берегов... Отродясь его предки не пиратствовали, но тут впору с сумой по миру идти! Надо подумать насчет кораблей. Придется налоги на время поднять, городам и вассалам, а также купцам и тягловым крестьянам. Всем. Лично поездить, пообещать будущие послабления. Они бы и так вытерпели, как в других уделах десятилетиями терпят. Но ему подданные нужны, а не враги в шкуре подданных, врагов у него и по рубежам больше чем достаточно. Да, и про копья не забыть, может, от них польза какая-нибудь придумается...
Хоггроги в горячей воде лежит, ванну принимает, а Тури тоже к нему забралась, водит пальчиками по свежим рубцам и вздыхает. Чего вздыхать? — Это же простые царапины... Просто, попали "унылые" в случайное окружение, пришлось самому ввязаться, случайно зацепили...
Но Тури не любит слушать про постоянные случайности, потому что очень их боится... Ибо знает историю нынешнего рода своего... Ибо всякий раз, многие века подряд, с каждым из могучих и непобедимых маркизов, однажды, случайно... И неминуемо. Проклятие богов.
Это кошмарное знание живет с нею, живет с Хогги, неизбывно породнилось с его матушкой, пресветлой маркизой Эрриси, которая ничего уже от жизни по-настоящему не хочет, а боится только дожить до гибели сына... И когда их Веттори вырастет — поселится в нем. Но никогда не обсуждают они сию неизбежность. Не обсуждают, а она живет среди них, глубоко, незаметно, в тиши ночных покоев, а случается — и днем обдаст гибельным холодком, отравит любую радость, любую улыбку... Проклятие богов.
— Нет, но как он меня за бороду ухватил! Ты видела? Он же вдвое вырос за это время, так ведь?
— Ну, уж, вдвое. Кстати, Нута — просто клад, я без ее помощи как без рук.
— Вот видишь. Ладно, я подумаю, как ее порадовать... И такой, главное, смышленый! И смеется? гораздо чаще, чем плачет! Весь в меня. А он сейчас не проснется?
— Даже и не рассчитывай.
— Жалко. А он завтра меня узнает?
— Да, мой дорогой. Я более чем уверена, что он тебя уже узнал, несмотря на заросли. Ты ее сбреешь?
— Завтра же утром... Сегодня же вечером! Почему ты на меня так смотришь? Что-то не так? Похудел, поправился?
Да, Тури смотрит на своего обожаемого супруга. Да, вроде бы он чуть исхудал от военных и прочих забот. Да, борода ему идет, но без бороды в сто раз лучше и современнее. Да, она очень и очень соскучилась по своему маркизу... во всех смыслах... Но — и не только поэтому смотрит она безотрывно. Что-то в Хогги... изменилось... И от этого смятение на душе. Да, изменилось. Однажды, еще до похода, она заметила, что от него словно бы какой-то свет струится... Или не свет... Аура, манна... что-то такое необычное. В столицу уезжал такой, а вернулся — уже другой, со свечением. И что самое странное и поразительное — это свечение, которому она не в силах подобрать ни имя, ни сходное знакомое ощущение, это свечение и на нее действует... Так словно бы душа ее — примятая трава, а свечение — словно бы ветерок, который эту траву шевелит и распрямляет. Тури знает толк почти в любом колдовстве: либо сама владеет, либо вприглядку, но это — ей точно не знакомо. Или знакомо? И такое оно... тревожное... и такое... радостное...
— Знаешь, что я тебе скажу, Тури? Только не смейся надо мною и не спрашивай ни о чем. Обещаешь?
— О да, мой грозный повелитель.
— Я же сказал: не смейся.
— Прости, мой дорогой. Обещаю.
— Короче говоря... — Хоггроги запнулся и спрятал взгляд. — Может быть на этот раз... — опять запнулся. — То есть отныне... обойдется. Может быть. Угу.
Хоггроги сказал — и Тури мгновенно поняла эти полубессвязные слова, и узнала это сияние. И разрыдалась светло и безутешно. Надежда — вот имя сиянию сему.
— Что такое, рёвушка? Ты это мне брось, сударыня маркиза, не то лохань переполнится, вода польется на пол и в покоях разведется сырость. Что случилось?
Тури с тихим всплеском развернулась на живот и молча "подплыла" к мужу, устраиваясь поудобнее на его широченной груди. Она ничего ему не ответила, не прекратила и плакать, но Хоггроги более не стал ее спрашивать и утешать, лишь приобнял за мокрые плечи, потому что правильно понял и молчание, и счастливые слезы ее, потому что и ему... в глубине душе... Потому что в их дом пришла и поселилась надежда, отныне и надолго.
А надежда — это и есть самое высокое счастье.
П Е Р Е П У Т Ь Е В Т О Р О Е
Его светлость маркиз Короны Хоггроги Солнышко, повелитель удела, глава собственной семьи и верный слуга Его Величества императора, лично изучал свойства копья, нового предполагаемого оружия. Наиболее привычным и удобным местом для всех воинских забав и упражнений был отгороженный высоким забором от посторонних глаз участок заднего двора при замке, а сам замок, главное жилище семейства маркизов и его окрестности, назывались в народе просто и уютно: Гнездо.
Учебное ристалище, представляющее из себя четкий прямоугольник, простиралось на полтораста локтей в длину и на сто в ширину. Места много, все туда вмещалось: чучела для рубки мечами, большие и малые мишени для стрельбы из луков, перегородки и ямы для верховой езды, грузы-отягощения для воинов, ежедневно упражняющих здесь гибкость и силу рук, ног и спины... Теперь, вот, его светлость новую забаву испытывает.
Маркиз взял в руку громадное копье, обликом похожее на помесь стрелы, дротика и рогатины, разбежался за два полных шага и метнул. Копье с мягким свистом пролетело через все ристалище и попало точно в грудь деревянной мишени, одетой в кольчугу и в шлем...
Грузно топоча, но прытко, немногим медленнее полета копья, промчался туда и обратно дюжий ратник, на это утро выбранный его светлостью в помощники.
— Насквозь, ваша светлость! Вот настолько со спины вылезло! — Ратник развел ладони на три четверти локтя.
— Ну, что, Кари? Убедился?
Рокари Бегга, сенешаль и главнокомандующий войсками его светлости, негодующе помотал головой:
— Никак нет, ваша светлость! Не убеждает!
Не-е-ет, Рокари Бегга, полжизни проведший подле его светлости, ровесник и товарищ еще детских его игр, отнюдь не сумасшедший, чтобы так вот, запросто, перечить маркизу Короны, однако же он хорошо знает порядки и обычаи маленького удельного "двора": пока решение не принято, пока идет обсуждение, совет, деловой спор — сколько угодно говори вразрез светлейшему мнению, отстаивай свое, упорствуй, низвергай слова и мысли повелителя... Ведь что они сейчас делают, чем занимаются? Это обычный военный совет, да, малый военный совет — его светлости со своим сенешалем. Только не в походе, не во время войны, не в чистом поле, а дома, где можно чуточку расслабиться, отдохнуть после зимней войны и весеннего воспитательно-истребительного похода в земли варваров-туроми... не забывая, разумеется, о повседневных обязанностях, которые с сенешаля и рыцаря Рокари Бегга никто не снимал. А коли обсуждение идет — разрешено, даже поощряется не соглашаться и приводить свои доводы. Но когда военный совет уже подытожен последними словами и решением его светлости — храни тебя боги от поперечных слов!
— Почему не убеждает? По-моему, я был достаточно убедителен.
— Ой-ой-ой, ваша светлость! Я не хочу сказать — наивность, но, порою, ваша снисходительность и доброта к людям переходят все пределы! Разрешите, я возьму свободное копье? Так называемое оружие!
— Охотно разрешаю, можешь метнуть его туда же, мишень широка.
— Нет уж, покорно благодарю! Вот — копье. Вот — я, не самый слабый человек в нашей дружине. — Рокари Бегга повел крутыми плечами, закатал по локоть рукав легкой черной, вышитой серебром, сорочки и коротко полюбовался собственным кулаком и жилистым предплечьем, прежде чем ухватиться за середину выданного ему копья. Росту в рыцаре было четыре локтя и два пальца, в учебных схватках и упражнениях он действительно был равен по силе и ловкости лучшим своим бойцам, а мечом и секирой владел искуснее любого из них. — Но — как мне с этаким чудищем наперевес воевать??? Не говорю — метать, но даже таскать его с собою — и то тяжело. Ну, ладно, мое конь увезет, а пехоте как быть? Вы метнули копье к дальнему богу за уши, и рады, а я вот уже надорвусь повторить ваше упражнение.
— Да? Ну-ка... Метни. Вперед.
Рокари пожал могучими плечами — пока еще в этом жесте не было дерзости, ибо совет не закончен — встал на черту для разбега, примерился... Рокари старался изо всех немалых сил, что в нем были, но копье не долетело до мишени одного полного шага, то есть двух поочередных — левой ногой и правой.
— Мало каши ел, Роки.
— Угу. Это вы, ваша светлость, не вполне понимаете своего отличия в силе от простых смертных. Тяжело копье. Наконечник стальной — это понятно, это как в стреле. А вот тело копья... Тоже, кстати, как в стреле, лучше бы ему быть легким. Посмотреть у тех же туроми.
— У туроми дрянь копья: на него плюнь — оно сломалось. И получается, что в ближнем бою оно ненадежно, хлипко, а в дальних швырках его любой чих за окоем отгонит. Неужели это — так тяжело?
— Безусловно, ваша светлость. Даже для меня — тяжело. Да и дорого встанет нам — все копья сплошняком из железа делать.
Вот это был мастерский удар со стороны сенешаля, в самую болевую точку его светлости угодил: дорого очень выйдет.
— Гм. Зато... в полете протыкает неплохо. Да, с металлом у нас... Не надо бы сорить.
— Вот я и говорю, ваша светлость, кроме вас некому такие копья метать. Вы тогда совершенно верно про накладки говорили...
— Про костяные, что ли? Как на рогатинах? Это я про новые стрелы думал... Чтобы им подлиннее и попрочнее...
— Да, но копья как раз подходят. Узенькие накладочки по телу копья, схваченные лёгонькими двойными обручами, увесистые наконечники, в ладонь длиною, обоюдоострые... Наконечники нынешние, на мой вкус очень хороши, в переделке не нуждаются. Но они должны быть насадными и коваться отдельно. И хорошее дерево на копья подобрать бы. И можно будет дальше пробовать. Чтобы в итоге получилось прочно, длинно и относительно легко.
С десяток слуг и приближенных слушали сей высокоученый спор — его светлости со своим сенешалем — и почтительно молчали. Вероятно, будь у кого-нибудь из них светлая мысль в голове и отвага, чтобы ее высказать, его светлость принял бы в свой круг обсуждения и мысль, и советчика, но... мыслителей среди молчаливых верноподданных не нашлось.
— Такое не метнешь, как ты описываешь, смысла не будет. Это все равно, что зубочистками кидаться. Придется копья постоянно в руках держать, а, стало быть, придумывать им иные способы применения. Чтобы не как у тупых варваров. Отряд копейщиков что ли, отдельно придумывать?.. Ладно, пробуй. Только первую очередь наконечников сам скуешь, лично. Дабы мы с тобой могли бы перебирать отличия: чуть того больше, чуть того меньше... Ну, ты понимаешь. А я пока подумаю, где бы заказать дрова...
