И уж в особенности эти обстоятельства не смутят, мы полагаем, русского читателя, у которого перед глазами прецедент "Дубровского": вещь и незаконченная, и необработанная для печати, и даже название ей придумано публикаторами — а вот поди ж ты: оказалась одним из самых популярных произведений Пушкина...
— — -
История же обнаружения рукописи вполне достойна расследования самогО Великого сыщика. Эти листки in quarto были заложены между страниц изданной в 1884 году в Нью-Йорке монографии "Биметаллизм и золотой стандарт" оригинального, но полузабытого ныне канадского экономиста Джеймса Мюррея — так, надо полагать, и не перелистанной толком за без малого век. Перелистать же означенный фолиант удосужился наконец кембриджский студент-палеонтолог Ричард Уилберфорс, приехавший со своей девушкой погостить в родительское имение. По его собственному признанию, слово "биметаллизм" было ему смутно знакомо лишь по памятному с детства едва ли не наизусть роману "Затерянный мир" (прочтение коего, как он считает, во многом определило его жизненный путь): разговорами о том непонятном "биметаллизме", если кто забыл, вгонял в смертную тоску отважного репортера Мэлоуна его несостоявшийся тесть. Короче — снял студент с полки в родительской библиотеке старую-престарую непрофильную книжку — и всё заверте...
За ланчем студент показал книгу с листочками леди Уилберфорс: "Ма, ты не знаешь — что это за забавная конспирологическая графомания?" Леди не знала и, как водится при такой нужде, кликнула дворецкого, Тома — эдакую черепаху Тортиллу 102 лет от роду; тот (не лазя, естественно, ни в какие девайсы-гаджеты) тут же доложил: "Насколько мне известно от моего предшественника Джона, миледи, книга с таким названием была приобретена по случаю, среди прочих, при распродаже букинистического магазинчика старика Уинслоу в Кроуборо, в 1927-м... Ох нет, миледи! — простите старика, память подводит: не в 27-м, а в 28-м — старый лорд уже перестроил тогда правое крыло, где библиотека!"
При слове "Кроуборо" студент обронил свою серебряную вилку с головой коронованного леопарда на жалобно звякнувшую веджвудскую тарелку: "А можно поподробнее, дядюшка Том?" Что Конан-Дойль писал свой "Затерянный мир" именно в Кроуборо (и, соответственно, вполне мог, чисто для бэкграунда, накупить научно-популярных книжек, в том числе и про не слишком нужный по сюжету биметаллизм, а по завершении работы снести их в местный букинистический) он знал точно — и вовсе не потому, что был каким-то уж там суперфанатом сэра Артура. Просто если палеонтологу (даже третьекурснику) сочетание слов "Конан-Дойль" и "Пилтдаун-Кроуборо" не говорит ничего, то... как бы вам сказать...
Для читателей же наших (не являющихся, в большинстве своем, ни палеонтологами, ни антропологами) дадим необходимое пояснение. Именно в тех местах, в том самом 1912 году, имела место одна из успешнейших фальсификаций (или мистификаций?..) за всю историю естественных наук: так называемый "пилтдаунский человек" или "эоантроп". В причастности к которой (именно как мистификатора, разумеется) не без оснований подозревают сэра Артура.
Тогда в плиоценовых отложениях восточного Эссекса, вскрытых гравийным карьером на окраине городка Пилтдаун, археолог-любитель Доусон нашел несколько фрагментов черепа и нижней челюсти ископаемого антропоида, сочтенного долгожданным "недостающим звеном — missing link" между человеком и обезьяной, и чин-чином нареченного Eoanthropus dawsoni. Следует заметить, что континентальные антропологи с самого начала скептически отнеслись к единственному-неповторимому и преудивительному эоантропу (с его вполне человеческой черепной коробкой при совершенно обезьяньей челюсти), но их островные коллеги патриотично упирались аж до начала 50-х годов. Финальную точку в той полемике поставили абсолютные датировки — по фтору и по радиокарбону (показавшие: "Свежачок!"), но то, что "древнейший европеец" являет собой аберрантный череп современного человека с челюстью орангутана (разломанные на кучу фрагментов — мастерски подшлифованных и прокрашенных "под старину") подавляющему большинству исследователей было ясно уже давным-давно.
Основным подозреваемым тут стал, разумеется, сам Доусон — благополучно успевший к тому времени отойти в мир иной, греясь в лучах славы. Однако некоторые "расследователи" стали утверждать, будто означенный археолог-любитель (по основной профессии — стряпчий) не обладал достаточными для столь качественной подделки познаниями и навыками в анатомии и химии.
Но зато ими обладал, quantum satis, живший тогда в соседнем Кроуборо — в семи милях от пресловутого карьера! — и достоверно пару раз общавшийся с Доусоном доктор Конан-Дойль. Мотив? — пожалуйста: сэр Артур реально недолюбливал дарвинизм. Ибо как раз в те годы авторитетом седобородого классика, покоящегося в Вестминстерском аббатстве, принялись беззастенчиво подпирать свои собственные самострои "социал-дарвинисты" и иные социал-людоеды. Совершенно непонятно, правда, почему он так и не развенчал публично свой фейк, когда наживку успешно проглотило осрамившееся научное сообщество (ради чего вроде бы и затевался тот хеппининг?..) — но "не будем цепляться к мелочам"...
Короче говоря: если затевать литературную мистификацию со сфабрикованным от имени Конан-Дойля текстом, то более подходящего места для "находки" рукописи, чем окрестности Кроуборо, и вправду не сыскать.
Ричард Уилберфорс же на то рассудил, что чем черт не шутит, сунул листочки в карман и, по возвращении в университет, вручил их своему приятелю-филологу Питу Меррету. Ну и, как уж водится, проклял тот день и час — задерганный потом дурацкими вопросами и ехидными намеками.
Как бы то ни было, на нынешний день мнения экспертов разложились примерно так:
Специалисты по бумаге и чернилам (с интересом): "Полное соответствие эпохе и региону, вплоть до весьма тонких и мало кому известных деталей".
Графологи (осторожно): "Значимых отличий от почерка Конан-Дойля не выявлено; если подделка — что называется, на сливочном масле".
Литературоведы (раздраженно): "Да ЭТО даже на грамотную стилизацию не тянет! Такого рода сиквелов "про Шерлохолмса" — тысячи их, тысячи!"
Внимательный читатель (недоуменно): "Позвольте, но когда всё-таки это написано? До или После?"
Массовый читатель (восторженно): "Да какая разница! Если это не Конан-Дойль — тогда автора на сцену! И — аффтар, пеши есчо!"
Ну и, как водится, сразу отыскалось множество персон, клятвенно утверждающих, будто загадочная история с неким "пропавшим рассказом" о Шерлоке Холмсе широко, хотя и вполголоса, обсуждалась в писательско-издательском мире того времени (правда, все ссылки на конкретных свидетелей при этом вели в никуда), и что к той "пропаже" приложили руку сильные мира сего; ну, "Власти скрывают правду" — это вообще безотказный маркетинговый ход.
В общем — "выбирай на вкус".
— — -
У читателей "шерлокианы" частенько возникает впечатление, будто альтер эго автора — это честный, но недалекий военврач Ватсон, от лица которого ведется повествование; верный Санчо Панса при рыцаре — супермене-антиницшеанце — что спешит на выручку жертвам Зла, кто бы они ни были (не отвлекаясь при этом на борьбу с ветряными мельницами: "Я борюсь со злом по мере моих скромных сил, но выступать против самого прародителя зла было бы несколько самонадеянно с моей стороны").
На самом же деле таким рыцарем без страха и упрека был как раз сам сэр Артур. Можно припомнить тут, например, "дело Эдалджи". В окрестностях городка Грейт-Вирли стали находить зарезанных коров и лошадей, а полиция и газеты получили письма, грозившие "Скоро мы примемся за маленьких девочек", и переводившие стрелки на молодого юриста индийского происхождения. Полиция и суд пошли на поводУ у местных обывателей-ксенофобов, и бедолага получил семь лет тюрьмы. Конан-Дойль по собственному почину взялся за расследование, вел его 18 месяцев за свой счет и добился освобождения Эдалджи. Для этого ему пришлось не только доказать невиновность осужденного, но и установить настоящих преступников, резавших тот скот и рассылавших те подметные письма.
Еще ярче, пожалуй, это проявилось с "делом Слейтера", когда сэр Артур вписался за обвиненного в грабеже с убийством мелкого жулика — шулера и перекупщика краденого, — да еще и немецкого еврея в придачу: да, джентльмены, персонаж, конечно, мизерабельный — но это еще не повод вешать его за чужое преступление! Здесь успех был частичный: вытащить осужденного из-под виселицы удалось, но собрать неопровержимые улики против настоящего убийцы Конан-Дойль так и не сумел, хотя кто он — раскопал, и сказал незадолго до смерти: "Полиция покрывала этого человека: он был виднй горожанин, которому очень хотелсь добраться до личных бумаг убитой. Да, он ушел от наказания, но для меня гораздо важнее, что невиновный на свободе".
В общем, сэр Артур был человеком твердых моральных принципов, весьма проницательным и не боящимся при нужде идти наперекор общественному мнению. Ничуть не удивительно, что его терпеть не могла почти вся тогдашняя литературная тусовка — от социалистов Шоу и Уэллса (с коими он вел жесткую публичную полемику) до эстетов-декадентов вроде Уайльда. Дружбу же он водил со Стивенсоном, Киплингом и Джеромом Джеромом — как говорится, "Quality, not quantity".
Напомним: его цикл о ставшем английским национальным героем Шерлоке Холмсе включает четыре повести и пять сборников рассказов, сформированных чисто по времени написания. Если (если!!) найденная рукопись принадлежит перу Конан-Дойля, то рассказ этот, по идее, должен был бы войти в предпоследний, изданный в 1917 году сборник "Его прощальный поклон" — (His Last Bow). Он включает семь рассказов, публиковавшихся в периодике в 1908 — 1913 гг., плюс "Его прощальный поклон", написанный в 1917 году. И этот последний рассказ, давший название сборнику (первоначально, в журнальных публикациях, цикл назывался "Воспоминания о Шерлоке Холмсе" — (Reminiscences of Sherlock Holmes) ) во многих отношениях странен и стоит особняком во всей шерлокиане.
Это подчеркнуто последний рассказ о Холмсе, последний по времени действия; оно, вопреки обыкновению, зафиксировано абсолютно точно — август 1914-го, последние дни перед Мировой войной, германский шпионаж на Острове. Это — единственный рассказ, где повествование ведется не от первого лица (да, такое есть еще в "Камне Мазарини", но "Камень" — случай особый: это просто адаптация ранее написанной пьесы). И, наконец, он — просто худший во всей шерлокиане, с большИм отрывом худший: шпионско-патриотический лубок, будто бы вышедший из-под пера не сэра Артура, а какого-нибудь, прости господи, Иэна Флеминга. (На случай, если кому померещилось, будто Великий сыщик к тому времени настолько осточертел своему создателю, что тот решил вновь покончить с ним, обойдясь на сей раз без Рейхенбахского водопада — никак нет: позже писатель еще не раз возвратится к своему герою. Следующий, пятый и последний, сборник "Архив Шерлока Холмса" (1927) включает подлинные вершины шерлокианы, такие, как "Москательщик на покое" и "Вампир в Сассексе".)
С "Его прощальным поклоном" же вот еще что важно: на время войны Конан-Дойль вообще прервал занятия беллетристикой, полностью посвятив себя военной публицистике (или, если вам угодно, пропаганде). И вот он единственный раз, внезапно, прерывает четырехлетнее писательское молчание — ради этой плоской шапкозакидательской агитки? простительной разве что в ту самую первую неделю Войны, со всеобщим тогдашним патриотическим угаром? И ключевое слово в этом нашем обвинительном заключении — не "плоская", а "шапкозакидательская". Ведь писано-то это — в 1917-м! Брат, сын и два племянника сэра Артура ушли на фронт и погибли, вся обстановка в стране к бодряческому ура-патриотизму не располагала никак, и даже тогдашняя военная пропаганда строилась уже совершенно иначе... Случайно нашел в бумагах завалявшийся черновик (и вправду предвоенной поры), в котором пенсионер Холмс лихо побивает картонным мечом всю германскую разведку, и решил "Не пропадать же добру"? Гм...
А если... А если допустить на минуту, что конспирологические слухи о "пропавшем рассказе" — причудливое эхо неких реальных событий? Как говорится: "Если у вас паранойя — это еще не гарантия того, что за вами не охотятся"... А что, если сэр Артур (ничуть не утративший былой проницательности) действительно додумался тогда "дедуктивным методом" до чего-то настолько важного, что счел необходимым немедля поведать о том Urbi et Orbi в виде притчи о всенародно любимом англичанами герое? И угадал настолько точно, что рассказ тот пришлось не только срочно изымать из печати, но и настоятельно попросить автора — дабы пресечь просочившиеся слухи — "выдать на гора" новый, ему на подмену. Ну, а уж на это и бодренький предвоенный черновик сойдет...
И вот теперь некто, достаточно могущественный для столь тщательно проработанной мистификации, решил восстановить ход мысли покойного классика. И доказать таким вот любопытным способом, что "Рукописи не горят".
Получилось ли у него? — судить читателю...
2.
<...> а плосковершинные Сассекские холмы, когда отцветает дрок, становятся вдвойне бесприютными. Начинало ощутимо накрапывать, и Ватсон мимолетно посочувствовал Холмсовым пчелам.
— Так вы заночуете тут, сэр, или вернетесь на станцию? — возница завершил сложный маневр по развороту шарабана на узеньком полузаросшем проселке, обрывавшемся у высокой обомшелой изгороди, сложенной из плит песчаника; ясно было, что хозяин фермы живет анахоретом и не злоупотребляет общением с внешним миром. — Ежели возвращаться к семичасовому уайтчепельскому, то у вас не больше получаса...
— Это уж как разговор пойдет, — пожал плечами Ватсон, раскрывая зонт. — Подождите эти самые полчаса — свои два шиллинга сверху вы получите в любом случае.
Надсадно скрипнула притаившаяся в выемке стены металлическая калитка, поодаль от ворот.
— Холмс? — доктор обернулся на звук, успев подумать про себя: "Неужто и петли ему уже смазать лень?", однако первое, на чем, как ни странно, зацепился его взгляд, был характерным образом оттянутый карман холмсова дождевика; ага-а... И только лишь затем он разглядел хорошенько лицо сассекского отшельника, не виденного им уже почти три года, и тихо ахнул:
— Господи, Холмс!..
Тут даже не требовался врач с опытом Ватсона: диагноз на том лице читался как на отпечатанном бланке с результатами вскрытия.
— Приветствую вас, дружище! — голос великого сыщика, однако, остался почти прежним, чуть каркающим, а рукопожатие ничуть не утратило твердости. — Приехали попрощаться, а заодно истребовать с меня тот должок?
— Я не знал... — растерянно отозвался доктор.
