Где-то под ложечкой меня начинает колотить дрожь неразрядившейся злости. За стыд, унижение, пропущенные удары. А потом выворачивает выпитым сегодня пивом, в придачу к остальным удовольствиям.
Когда я привожу себя в порядок, ноги сами несут меня прочь от кафе и кинозала — и так быстро, что еще немножко, и это было бы паническое бегство. Домой. В стандартную безликую комнатушку. По коридорам, где лампы приглушены до полумрака, затравленно оглядываясь, хотя в коридорах станции нет ничего угрожающего: ходят люди, мигают информтабло, только многочисленные магазинчики уже опустили жалюзи.
Черт, ну это же надо, а? Идиот. Не подумал, какую приемлемую легенду мне выучить наизусть на случай нежелательного интереса соотечественников. Решил, что такой встречи просто не может состояться. Засунул, как страус, голову в песок, и твержу себе "В моей реальности Барраяра нет".
Оказывается, по забытым долгам тоже надо платить.
Глава 33. Иллуми.
Когда открываешь глаза поздним утром, после привычно уже неспокойных снов, жизнь отвечает взаимным раздражением и не торопится радовать в ответ. Тревожная пустота на душе, вступив в права, не желает отступать, и менее всего на свете мне хочется видеть супругу, но, хочу я того или нет, дела не терпят отлагательств. Серость бытия и апатию, охватившую меня, я разгоняю усилием воли, и их остатки тают под напором срочных дел.
Кинти появляется, не опоздав, и, кажется, вполне разделяет мое нежелание вести тяжелый разговор. Ни румянца, ни улыбки — я уже забыл, когда в последний раз видел их на ее лице, — зато подбородок решительно вздернут, и вся фигурка, затянутая в темное платье почти без узора, производит впечатление озабоченности и деловой хватки одновременно. На меня она смотрит с неодобрением; впрочем, тут наши чувства взаимны.
— Последняя неделя мне тяжко далась, — не дав мне задать традиционного вопроса о самочувствии, холодно сообщает Кинти. — Что ж. Я слушаю, каковы твои условия.
— Я оставлю старшинство, — не затягивая объяснений, отвечаю я, — но Лерой еще слишком молод, чтобы я мог передать ему право единолично управлять делами семьи. У вас есть выбор: либо я передаю Дом, включая тебя и детей, и его достояние под руку Небес, либо вы соглашаетесь принять на себя опеку третьего лица, уважаемого нами обоими.
Кинти удивлена и озадачена. Деньги и прямой вассалитет старого рода — не то, от чего откажется императорский двор, и жизнь под его крылом будет сыта и спокойна, но сама леди превратится в марионетку; сквозь сонм правил не пробиться даже этой тигрице, и сложносоставная мудрость закона победит ее напор. Да и старшинства Лерою тогда не видать еще лет двадцать — пока совет не признает его безусловно достойным сего поста. Если признает.
— Ты отказываешься от старшинства в клане? — медленно переспрашивает Кинти. — И делаешь это, утверждая, что ты в здравом уме?
— Ты считаешь меня безумным, — пожимаю плечами. — Стоит ли спорить? Если это действительно так — радуйся, что я соглашусь передать свои полномочия тому, в ком ты не заподозришь сумасшествия. С далеко идущими последствиями вам придется разбираться самостоятельно.
— Хорошо, пусть опеку над домом и покровительство над Лероем примет почтенный человек, которого изберем мы вместе. Но с одним условием, — вздохнув, кивает Кинти. — Лерой должен быть подтвержден в своем праве наследника до твоего отказа, и когда он достигнет совершеннолетия, то старшинство в клане бесспорно перейдет к нему. Он воспитывался как будущий Старший, я горжусь им и не вижу в его воспитании изъяна. Кроме того, он старший из сыновей: это значит, что его характер сформировался и что Дому не слишком долго придется оставаться в чужих руках.
Не только старше всех, но и послушнее всех, не так ли? Этого я не говорю вслух: мы оба знаем, кто на деле будет распоряжаться домом, невзирая на юридические тонкости.
— Я не могу ручаться за то, что завтра твой обожаемый сын не подвергнется новой опасности, — предупреждаю я, надеясь на цепкий ум Кинти и ее же благоразумие. — Мы не знаем, откуда ждать удара, и осуждение невиновного не уменьшило числа врагов семьи. Ты уверена в своем выборе?
— До недавного времени я была уверена и в тебе тоже, — качает жена головой. — Никто не может предугадать будущее, но если судьба будет милостива, то через пять лет Лерой примет род, и не по выбору опекуна, а по собственному праву. Выбери того, кто способен воспитать его для этого титула должным образом, — не удержавшись от легкой шпильки, заканчивает она.
— Ты мне предоставляешь это право? — поймав ее на оговорке, осведомляюсь я. Кандидатур немного, следует признаться, и первая из них легко предсказуема. — Изволь. Лерой отправится под руку Нару; милорд согласится принять эту головную боль, если я попрошу.
— Мы делим это право пополам, ты сам так сказал, — скрупулезно поправляет супруга. — Твой Нару свидетельствовал противнику Лероя на суде, ты помнишь? Давай вежливо сойдемся на том, что милорд — человек в летах, и ему будет тяжела эта обязанность.
— Если Нару ты полагаешь стариком, то лорд Хар, безупречный во всех отношениях, тебе не подойдет так же? — риторически и холодно интересуюсь я, задетый ее словами. Кинти кивает. — Что ж. У Хара есть внук, до чрезвычайности похожий на деда характером, надежностью и прошлым.
— Пелл? — задумчиво переспрашивает Кинти. Полагаю, сейчас она думает о том, что Пелл воевал, барраярцев привык убивать и за одно это заслуживает доверия. — Пожалуй, — решается она. — Если ты откажешься от старшинства и оставишь его Лерою по достижению тем совершеннолетия, я приму Пелла Хара в качестве опекуна дома на ближайшие пять лет и личного покровителя моего старшего сына. Так?
— Так, — подтверждаю я четкую формулировку, слетевшую с этих прелестных губ. — И если при разводе ты желаешь сохранить за собой что-то большее, чем законом предусмотренная часть — скажи об этом сейчас.
— Разумеется, — подбирается она, еще строже выпрямляя спину. — Я расторгаю брак с тобою, но остаюсь в доме Эйри — как мать Шинджи, Кано и Лероя. И требую сохранения за мной голоса в клане до женитьбы младшего из моих сыновей, а семейного имени — пожизненно.
Хуже всего последнее; я не хочу, чтобы она была Эйри, но мне придется поступиться — что поделать...
— В случае, если ты не вступишь в повторный брак, — уточняю я. — Отчего бы нет?
— Все остальное, что касается нашего развода, стандартно, — говорит Кинти со слабой, почти вымученной улыбкой. — Компенсации за расставание по твоей воле и разделение имущества.
— В пропорциональных долях, — соглашаюсь я. — Уступим наши финансы детям, если ты не против — так будет спокойнее всем нам.
— Разумеется, — чуть приподняв бровь, подтверждает Кинти. — Но имущество младших под моей опекой до их совершеннолетия.
— С неотчуждаемыми суммами и землями, — киваю я. — Да, это справедливо. О подробностях мы поговорим в присутствии стряпчих в следующий раз.
— Бог мой, — с легкой иронией отзывается Кинти, — оказывается, как легко прийти к согласию, когда между нами не стоит твой любовник.
Я смотрю на жену так, что ей делается неуютно, если судить по тому, как узкие пальцы комкают край рукава. И очень рад тому, что ей хватает ума попрощаться и уехать незамедлительно. Я же возвращаюсь в кабинет к комму и бумагам. Если уж мне суждено покинуть дом в нелегкое время — пусть хотя бы то, что я могу оставить в порядке, будет в него приведено.
Часом позже, вынырнув из сухо шелестящего бумажного моря, я с неудовольствием смотрю на имя, венчающее список неоконченных дел. Вялотекущая дискуссия с Эстаннисом о совместном использовании пограничных территорий, фактически давно урегулированная, но без наших подписей на окончательном варианте договора. День неприятных встреч, но что поделаешь? То, чего делать не хочешь, не следует откладывать на потом, иначе легко измучиться предчувствиями и малодушием.
Личный номер соседа отзывается, но на экране я с изумлением вижу отнюдь не Риза, но его младшего брата Тарно, со слишком блестящими глазами на осунувшемся лице и полоской траурного грима. Меня окатывает холодом.
— Господин Тарно, — позабыв о приветствиях, констатирую я, — в вашем доме горе?
— Отдаю должное вашей наблюдательности, — младший Эстаннис склоняет голову в скорбном поклоне. Весьма четко выверенном с точки зрения положенного церемониала. — С прискорбием извещаю вас, лорд Эйри, что мой брат, да пребудет в блаженстве его душа, нас покинул. Я прошу вас, как соседа и друга, разделить с нами траур и передать эту просьбу вашей почтенной супруге.
— Разумеется, — автоматически отвечаю я, стараясь успокоить водоворот взбаламученных мыслей. — Примите мои соболезнования, равно как и соболезнования моей семьи, и да будет посмертие вашего брата счастливым. На какой день назначено прощание?
— Послезавтра, лорд Эйри, с рассвета и до заката, двери нашего дома будут открыты.
Немного поспешно, как по мне. Тарно Эстаннис торопится вступить в права главы дома? Я передергиваю плечами. Риз мне был отвратителен, но странно понимать, что человек, которого я видел живым в начале этой недели, к концу ее присоединится к праху предков.
— Я, безусловно, буду, — наклоняя голову под столь же правильным углом, отвечаю я, и не удерживаюсь от проявления любопытства. — Что бы за несчастье ни послужило причиной смерти вашего брата, я безмерно соболезную.
— Сердце, — верно поняв мой намек, объясняет собеседник, — увы, оно отказало брату так неожиданно, что врачи смогли лишь констатировать его гибель. Благодарю вас за участие, столь неоценимое еще и потому, что недавно вы сами пережили подобную нежданную потерю.
Это он о Хисоке, конечно, но еще какая-то мысль мелькает, пытаясь пробиться в сознание. Нет, не уловил.
— Ваш брат оказал моей семье услугу, свидетельствуя на суде, — отвечаю, — и прошу вас, господин Тарно, не стесняйтесь в просьбах, если вашей семье потребуется любая возможная помощь.
Предложение безусловно формальное, но столь же обязательное к произнесению. Эстаннис и отвечает на него столь же формальной благодарностью.
— Наш клан признателен вам, лорд Эйри. Прошу меня простить, сейчас я вынужден вернуться к делам столь же спешным, сколь скорбным.
Заверив в почтении и прочем, я обрываю связь. Что-то в мировом порядке пошло вкривь и вкось — покушение, суд, скандалы, болезнь, теперь вот смерть. Риза не жаль ни на йоту, и я сам хотел подпортить ему жизнь, но что причиной такой череды бед? Больное сердце — скорее экзотика для совершенного генотипа, внезапный смертельный приступ настораживает и пугает, как любое из необъяснимых несчастий.
От части из них, впрочем, я постараюсь охранить свою семью, пускай и чужими руками.
* * *
Пелл одет полуофициально: наряд подходит, чтобы встретить гостя, прибывшего по формальному поводу, но все же не настолько торжественен, чтобы превратить эту встречу в сложный этикетный танец. Даже волосы у него завязаны самым простым, воинским узлом — символом силы и прямоты. Таков он сам, таков и его дом, сейчас тихий и обманчиво пустой: в усадьбе Харов можно скрытно спрятать целый полк, и здесь ли грозный Старший рода, можно лишь догадываться.
За обменом приветствиями следует выверенный и точный ритуал чаепития; горячий жасминовый настой с толикой лимонного масла делает пасмурный день теплее и проясняет ум.
— Что скажешь, если я попрошу тебя взять под руку моего Лероя? — не тратя времени на долгие поклоны, спрашиваю я. Как бы я ни был уверен в том, что Пелл Хар согласится принять моего сына под опеку, но в душе опасаюсь отказа.— Я имею в виду официальное покровительство.
— А твоему сыну уже пора обзавестись таковым? — благодушно удивляется мой друг. — Что ж, предложение лестное. У тебя хороший наследник, и отполировать его до блеска было бы почетно.
— Я тебе был бы крайне благодарен за участие в его судьбе, — уверяю. — Если твой дед не будет против.
Друга мои опасения смешат, а не пугают.
— Дед точно не преминет высказаться, что в мои годы мне самому нужен покровитель, но в глубине души, я полагаю, тоже будет польщен.
Пелл соглашается легко, но меня это не радует — наверняка, он сам не знает, что за ношу готов принять на плечи.
— Дружище, — очень аккуратно предупреждаю я. — Я в двойственном положении. Мне очень нужно и выгодно твое согласие, но я не хотел бы, чтобы однажды ты меня вспомнил недобрым словом. Лерой отнюдь не идеален, ты еще столкнешься с изъянами его характера, и я с трудом представляю, как он умудрится удержать дом, но надеюсь, практицизм Кинти и твои советы ему помогут.
— Ну, дом он получит еще не скоро, и к тому времени успеет повзрослеть, — рассудительно замечает Пелл. — Не принимай недостатки молодости за пожизненные пороки: и ты в его возрасте наверняка был не столь блестящ, как сейчас. Не беспокойся — я подтолкну его в нужном направлении, остальное вопрос закалки и времени. Материал в нем хороший.
— Пяти лет тебе хватит, как полагаешь? — интересуюсь я. — При том, что я не стану принимать в процессе активного участия, задача не из легких. Впрочем, воспитатель из меня неважный, так что, может быть, это как раз к лучшему.
— А куда ты денешься? — переспрашивает Пелл скорее риторически. — Гневлив, но отходчив: это как раз про тебя сказано.
Печать ли это войны или природный дар: попадать в цель, не целясь?
— Боюсь, в данном случае я отойду весьма и весьма далеко, — дернув щекой от невольно причиненной боли, признаюсь я. — Мы проиграли дело, видишь ли.
Пелл опускает свою чашку так медленно, будто она наполнена расплавленным металлом.
— Вы... — преодолев легкий ступор, говорит он. — Эрика осудили?
Вопрос о том, где захоронено тело, он благоразумно не задает. Я отмечаю эту тактичность и криво усмехаюсь.
— Я сочувствую тебе, — договаривает он, наконец, — но... что это меняет?
На секунду я пытаюсь представить себе то, о чем он сейчас говорит: дело проиграно, жизнь, качнувшись, встала на прежнее место, ни в чем не изменившись, — и признаю эту фантазию отвратительной.
— Это все расставило по местам, — пытаюсь я объяснить. — Я не стану цепляться за остатки былого, Пелл, это бессмысленно; так что я намереваюсь разделаться с семейными делами, отдать старшинство и оставить свой дом в надежных руках. Собственно, потому-то я и здесь.
— Ты... ты в своем уме, дружище? — то ли уточняет, то ли недоумевает Пелл. Мысль оставить старшинство и семью из-за любовника в его голове явно не укладывается — особенно, в применении ко мне. — Ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь, это несомненно, но дом-то зачем крушить?
Бережные интонации, как если бы речь шла о неизлечимой болезни, понемногу начинают злить.
— Я произвожу впечатление сумасшедшего? — прямо интересуюсь. Если так — неудивительно, что Кинти это вышибло из колеи. — Веришь ты или нет, но это решение зрело во мне давно. Я просто ни разу не оказывался перед настоятельной и срочной необходимостью решить, что мне дороже: я сам или мой непогрешимый идеал.
