Несмотря на это, он испытывал определенную симпатию к окороку, повешенному в леднике.
— В течение сорока трех лет, ваше преосвященство, — сказал ему сейчас Томис. — Вот как долго я был вашим камердинером.
— Действительно? — Канир склонил голову набок. — Я на самом деле верю, что ты прав. Странно. Я почему-то думал, что это было дольше.
Что-то блеснуло в глазах Томиса, и его сурово сжатые губы, возможно, слегка дрогнули. Во всяком случае, это было возможно.
— Что ж, ваше высокопреосвященство, прошу прощения и все такое, я надеюсь, вы не поймете меня неправильно, если скажу вам, что из всех безумных полетов, которые вы совершали, — и да, я помню ту вашу "вечеринку", когда вас чуть не вышвырнули из семинарии — это худший.
— Не то чтобы у меня действительно был большой выбор на данный момент, Фрейдмин, — ответил Канир гораздо более серьезным тоном. — И глубоко сожалею, что втянул тебя во все это. Но...
Он пожал плечами, и Томис фыркнул.
— Насколько помню, ваше преосвященство, я был в таком же восторге от этого, как и вы. На вашем месте не стал бы присваивать себе все заслуги.
— Ну, полагаю, это достаточно справедливо. Но я здешний архиепископ. Это неправильно, что ты должен страдать из-за моих действий. Или что ты должен торчать здесь со мной, надеясь, что тот, кто написал это письмо, имел в виду то, что сказал.
— А где еще мне быть? — потребовал Томис. — У меня не больше цыплят или детей, чем у вас, ваше преосвященство, и вам нужен кто-то, кто присматривал бы за вами. У меня вошло в привычку делать это, — он пожал плечами. — Смотрите на это как хотите, но нет смысла сожалеть и еще меньше пытаться изменить то, что сделано.
— Ну, — улыбнулся Канир, чувствуя, как его глаза слегка горят, — если ты так себя чувствуешь, тогда почему эта внезапная критика моих планов?
— Ну, что касается этого, если бы случилось так, что у вас были какие-то "планы", о которых можно было бы говорить, тогда я бы не открыл рта. — Почему-то Каниру было немного трудно в это поверить. — Как это бывает, как иногда бывает, насколько я могу судить, ваши "планы" состоят в том, чтобы появиться посреди ночи в горах в середине зимы в одной смене одежды и надеяться, что кто-то, кого вы никогда не встречали, и даже не знаю, как зовут того, будет ждать вас там. Может быть, я понял это более или менее правильно, ваше преосвященство?
— На самом деле, думаю, что это довольно мастерское подведение итогов, — признал архиепископ.
— И вы думаете, что все это хорошая идея, не так ли? — потребовал Томис.
— Нет, я просто думаю, что это лучшая идея, доступная нам, — ответил Канир. — Почему? Вы не придумали что-нибудь получше?
— Нет, и это тоже не мое дело — думать о лучших. — Если Томиса и смутил вызов Канира, он не подал виду. Кроме того, как они оба прекрасно понимали, его долгом было озвучивать голос мрака и гибели, а не подсказывать, как можно избежать его мрачных пророчеств. — Просто я хотел быть уверенным, что все это у меня в голове.
— Я бы сказал, что да, — рассудительно сказал Канир.
— Ну, в таком случае, и видя, как вы приняли решение, мне лучше подумать о том, чтобы закончить собирать вещи, не так ли?
* * *
Намного позже в тот же день Жасин Канир стоял, глядя из окна своей спальни в Саммит-хаусе. В такое позднее время дня, особенно здесь, на восточной стороне горы Тейрис, самой высокой вершины хребта Тейрис, вечер уже превратился бы в ночь даже при самых благоприятных условиях. В нынешних условиях он мало что мог разглядеть, кроме хлопьев крепко сбитого снега, которые летели сквозь слабое освещение падающего из окна света.
Ветер завывал по вечерам в Саммит-хаусе, и, несмотря на огонь в очагах, от его дыхания шел пар. Это была бы отличная ночь для того, чтобы замерзнуть до смерти, — подумал он.
Он повернулся, чтобы осмотреть спальню, в которой ему все-таки не придется спать этой ночью. Он понимал, почему его решение отступить сюда встревожило Гарта Горджу. Примитивных удобств Саммит-хауса, его изоляции и возможности такой погоды, как обещала эта ночь, было более чем достаточно, чтобы заставить секретаря беспокоиться о его благополучии. Если уж на то пошло, Канир был вынужден признать, что разделяет некоторые опасения Горджи. С другой стороны, он знал кое-что о Саммит-хаусе, что, как он полагал, даже не пришло его секретарю в голову, пока он думал о вещах, о которых стоит беспокоиться. Не было никаких причин, по которым он должен был думать об этом, учитывая, как тщательно Канир держал молодого человека в неведении относительно обрушившихся на него забот. И те самые вещи, которые заставили Горджу беспокоиться о том, что Канир проведет пару пятидневок в горах, активно успокоили Брайана Тигмана... который совершенно определенно не знал об особенностях Саммит-хауса.
Вполне возможно, что епископ-исполнитель Уиллис действительно знал облик Саммит-хауса, который сделал его таким подходящим для нынешних целей Канира, несмотря на время года и погоду. Он служил последним архиепископам Гласьер-Харт более восьми лет, еще до того, как Канир был утвержден в качестве архиепископа, и сам часто пользовался резиденцией в самые жаркие пятидневки лета. Таким образом, вполне возможно, что он сделал то же открытие, что и Канир. Конечно, даже если бы он это сделал, ему, вероятно, не пришло бы в голову беспокоиться об этом.
Возможно.
Канир не знал, был ли епископ-исполнитель активно завербован инквизицией. Он сомневался в этом, но в то же время понимал, что хочет усомниться в этом из-за того, как сильно ему нравился Уиллис Хеймлтан. Епископ-исполнитель был трудолюбив, предан благополучию архиепископства и его народа и удивительно сдержан в том, что касалось взяток, которые он взимал. Он не был невосприимчив к хищениям, которые заразили Церковь, но этого следовало ожидать. На самом деле, ожидалось, что он найдет побочный способ положить в свой кошелек несколько не совсем законных марок. Как бы ни было печально архиепископу признавать это, эта практика стала настолько общепринятой, что казначейство допускало ее при установлении официального вознаграждения епископа-исполнителя.
И тот факт, что Хеймлтан был частью этой системы, был единственной реальной критикой в его адрес, которую мог бы выдвинуть Канир. К сожалению, он никогда не проявлял особой осведомленности или рвения атаковать гораздо большую и уродливую коррупцию в сердце Храма. Не то чтобы он одобрял это. По крайней мере, в этом Канир был уверен. Но Уиллис Хеймлтан был провинциальным епископом-исполнителем, назначенным в одно из беднейших архиепископств во всем Ист-Хейвене. Он никогда не собирался служить в Зионе или Храме, что бы ни случилось, и поэтому он решительно сосредоточился на своем мире и своих обязанностях в нем, оставив заботы о более великих и могущественных этим более великим и могущественным.
Канир не мог винить его за это, но именно по этой причине он никогда не обращался к епископу-исполнителю по поводу своей собственной деятельности. Это означало, что он вряд ли мог спросить Хеймлтана, знал ли он истинный мотив Канира для "отступления" в Саммит-хаус.
О, прекрати это, — сказал он себе. — Во-первых, ты, вероятно, оказываешь Уиллису медвежью услугу, даже учитывая ту возможность, что он в сговоре с Тигманом. Во-вторых, даже если это так, Тигман, очевидно, не возражал против того, чтобы ты прибыл сюда. Так что либо он не знает о твоем маленьком секрете, либо не понимает, как это может иметь какое-либо отношение к текущей ситуации.
Несмотря на серьезность момента, Канир фыркнул в сухом веселье. Судя по реакции Тигмана на его решение провести несколько дней в Саммит-хаусе, интендант явно решил именно то, на что надеялся Канир: надежно упрятать архиепископа в изолированном домике для отдыха, куда можно добраться только по единственной узкой дороге (на самом деле, во многих местах чуть больше, чем тропа) идеально подходило для нужд инквизиции. Не было никакого способа, которым Канир мог бы прокрасться обратно из Саммит-хауса в Тейрис и дальше через город без ведома Тигмана.
Все это, — подумал Канир, — было совершенной правдой... и совершенно не имело отношения к его собственным планам. Такими, какими они были, и что из них следовало, во всяком случае.
Костяшки пальцев постучали в дверь его спальни, едва слышно из-за штормового воя, бушующего вокруг Саммит-хауса, и Канир отвернулся от окна, когда дверь открылась.
— Пора, ваше преосвященство, — сказал Фрейдмин Томис и протянул тяжелую парку.
* * *
Гласьер-Харт была шахтерской страной и всегда была таковой. Ни один из ныне живущих людей не имел четкого представления о полном объеме шахт, галерей и раскопок, которые были сооружены в костях мира поколениями шахтеров. Конечно, были схемы и карты, но никто не был настолько глуп, чтобы поверить, что они были хоть сколько-нибудь всеобъемлющими. Или, если уж на то пошло, точными.
Шахта, которая находилась под тем, что в конечном итоге стало Саммит-хаусом, не была показана ни на одной из этих схем, ни на одной из этих карт. Она была очень старой, и Канир часто задавался вопросом, кто провел ее. Было очевидно, что она следовала за толстым слоем угля, но было столь же очевидно, что к тому времени, когда шахта достигла этой точки, уголь истощился, а Саммит-хаус находился буквально в нескольких милях от реки Грейуотер или канала Тейрис. Если уж на то пошло, Канир подозревал, что эта конкретная шахта была заброшена задолго до того, как был построен канал или сооружены речные шлюзы. Так что даже когда шахта действовала, простая доставка угля на рынок, должно быть, была непосильной задачей.
Однако в данный момент имело значение то, что однажды давним летом Жасин Канир провалился сквозь давно прогнившие бревна, закрывающие один из аварийных шахтных выходов.
Выход был проложен в самом конце галереи прямо под сторожкой, в результате чего его длина составляла не более тридцати или сорока футов. Он был крутым, но не вертикальным, что оказалось еще удачнее для Канира. Он был в синяках и запыхался от падения, но в то время он также был моложе, и любопытство быстро вытеснило желание сидеть в темноте, нянчась с ободранной голенью и бормоча слова, которые Мать-Церковь не одобрила бы. Итак, он поднялся на ноги, вернулся в Саммит-хаус и распорядился, чтобы Гарт Горджа и Фрейдмин Томис (которые уже обнаружили его страсть к спелеологии) снабдили его мешком со свечами, куском мела и мотком веревки.
Он все еще не знал, почему никогда никому не рассказывал о своем открытии. Не то чтобы он когда-либо решал, что ему лучше держать это в секрете на случай какой-нибудь отчаянной необходимости в будущем сбежать от инквизиции. И, честно говоря, ему следовало бы рассказать об этом кому-нибудь другому, особенно если он намеревался продолжать копаться внутри горы. Он вырос не здесь, не в Гласьер-Харт, но, будучи опытным исследователем пещер, слишком хорошо знал об опасностях обвалов, газа, воды, случайных падений — всех многообразных способах, которыми мир может лишить жизни людей, достаточно опрометчивых, чтобы попытаться украсть его сокровища. Он был осторожен и в других случаях никогда не был настолько глуп, чтобы идти один (хотя, честно говоря, ни он, ни Томис никогда больше не смогут претендовать на прилагательное "проворный"), но это открытие он упорно держал при себе.
Частью этого, как он позже понял, была тишина в шахте. Тишина. Тишина. Старая угольная шахта была далека от естественных пещер и каверн, которые впервые привлекли его к спелеологии. Это было даже не очень интересно, когда дело доходило до сути. Это была просто очень длинная, очень глубокая, очень темная дыра в земле.
И все же это была очень старая дыра, проделанная руками человека, а не постепенно промытая водой. Было такое ощущение, что ты шагнул в прошлое, прикоснулся к жизни шахтеров, которые трудились здесь за десятки — сотни — лет до рождения самого Канира. Странным образом эта шахта превратилась в собор. Его монотонная, прислушивающаяся тишина стала для него идеальным местом, где он мог просто сидеть, размышлять и чувствовать присутствие Бога. Во многих отношениях это стало его истинным духовным убежищем, и он не делил его ни с кем, кроме своего секретаря, камердинера и Бога. На самом деле он никогда не приказывал двум другим не упоминать о своих открытиях кому-либо еще, но он давно понял, что они оба поняли его желание сохранить это при себе.
Однако он не проводил все свое время в шахте в медитации. На самом деле он провел много часов, исследуя окрестности, бродя по галереям и шахтам. Гора здесь была из прочного материала, и он обнаружил мало крепи, которая могла поддаться гниению и старению и создать смертельные ловушки. Была одна галерея, которую он старательно избегал после одного взгляда на ее крышу, и он также столкнулся с несколькими затопленными секциями, которые, очевидно, предотвратили исследования в этих направлениях. Тем не менее, он прошел более нескольких миль под поверхностью земли, отмечая стены по пути, всегда волоча за собой веревку на случай катастрофы.
Теперь он остановился прямо внутри шахты, которую обнаружил много лет назад, отряхивая руками в рукавицах набившийся снег с передней части своей парки. Короткий путь от Саммит-хауса до входа в шахту оказался намного труднее, чем он ожидал. Ветер был еще сильнее, чем он думал, слушая, как он завывает вокруг домика, и температура все еще падала. Они с Томисом перенесли небольшую стопку предметов первой необходимости в шахту на следующий день после того, как прибыли в домик, и хорошо, что не стали ждать. Просто в нынешних условиях даже одни рюкзаки, которые они несли, были достаточно обременительны.
Он закончил отряхивать как можно больше толстого слоя снега, затем стянул одну рукавицу и вытащил свои принадлежности для огня. Было достаточно холодно, и его рука так дрожала, что ему потребовалось больше времени, чем обычно, чтобы зажечь закрытый фонарь с круглым окошком, но его свечение, как только он зажег фитиль, было достаточной компенсацией за все усилия. Большинство людей, возможно, можно было бы оправдать за их мысли о том, что голый, холодный камень стен спасательной шахты нельзя считать приятным зрелищем, но "большинство людей" не были Жасином Каниром и не знали, что инквизиция просто выжидала своего момента, прежде чем наброситься.
— Ну, пока все хорошо! — весело сказал он.
— Да? — Томис скептически оглядел его в свете фонаря. — И как долго будет "так далеко", ваше преосвященство?
— В Писании говорится, что самое длинное путешествие начинается с первого шага, — безмятежно ответил Канир.
— Так оно и есть, ваше преосвященство, и я не из тех, кто спорит с архангелами. И все же, несмотря ни на что, мне приходит в голову, что нам предстоит предпринять еще немало шагов.
— Вот это, Фрейдмин, очень здравый доктринальный тезис. — Канир взял фонарь и поднял свой шест от ручной двухколесной тележки, на которой были сложены их припасы. — Нам не пора трогаться? — пригласил он.
* * *
Несколько часов спустя ноги Канира устали так сильно, как никогда раньше.
