— Вам лучше убедиться в этом самому, доктор. Я велел отнести ее на тот же этаж, что и других раненых летчиков. Хорошей новостью является то, что ей удалось вовремя достать почти все лекарства.
— Хорошо, Каргас, — сказал Талвар. — Вы были правы, обратив на это наше внимание. Я уверен, что доктор захочет быть с капитаном Куртэйной. В любом случае, мы завершили наше обсуждение. Это было очень поучительно. А теперь не будете ли вы так добры приказать органному мастеру вернуться? Мне нужно больше пара. И пока он этим занимается, попросите его сменить эту чертову мелодию; она начинает бесить меня еще больше, чем обычно.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Кильон, Мирока, Кэйлис и Нимча поднялись в импровизированный лазарет на следующем этаже, проходя мимо скромных девушек и потеющих, застенчивых клиентов по пути наверх. На улице уже стемнело, и почти не было никаких признаков того, что за черными стеклами окон простирается город. Ни огней, ни пожарищ, ни даже подсознательного городского гула отдаленного уличного движения и коммерции, в кварталах или районах от нас. Ощущение было такое, словно баня находилась на плаву в спокойном черном море, в бесчисленных лигах от суши и цивилизации.
— Ты доверяешь этому человеку? — спросила Кэйлис, когда они оказались вне пределов слышимости.
— Я не вижу другого выхода, кроме как довериться ему, — сказал Кильон. — Если бы Талвар хотел предать нас, он мог бы сделать это при нашей последней встрече. Боюсь, мы не всегда можем выбирать себе союзников.
— Резака в чем-то прав. Этот человек помог нам выбраться из Копья.
— Что с ним случилось, что сделало его таким, какой он есть?
— Он встал с другой стороны от ангелов. И это, по крайней мере, дает нам что-то общее.
— Аминь, — сказала Мирока.
— Нам это может не нравиться, но для его ополчения совершенно логично получить лекарства раньше всех остальных. Если это так, или мы увидим, как город еще больше погружается в хаос, ополчение должно быть в приоритете. — Кильон неловко, словно оправдываясь, пожал плечами. — В любом случае, мы привезли на "Раскрашенной леди" недостаточно сыворотки-15, чтобы оказать больше чем символическое влияние на граждан. Массовому лечению придется подождать, пока не прибудут другие корабли. Будет лучше, если тот ограниченный запас, который у нас есть сейчас, достанется тем, кто сможет использовать его наилучшим образом.
— Ты говоришь так, но в глубине души не веришь в это.
Кильон остановился на лестнице, чувствуя, как к горлу подступает желчь. — Что ты хочешь, чтобы я сказал? Что я не думаю, что мы должны делать все возможное, чтобы доставить Нимчу туда, где она должна быть? Я не сверхчеловек, Кэйлис. Никто не давал мне письменных инструкций о том, как поступить правильно с тобой, Нимчей, городом и миллионами его граждан. Я просто пытаюсь сделать все, что в моих силах, без сценария, без какого-либо реального представления о том, кому я могу доверять, а кому нет, и с твердым знанием того, что меня разорвет на части практически любой, кто раскроет мою истинную природу.
Кэйлис посмотрела в пол. — Я не хотела критиковать.
Он сделал усилие, чтобы смягчить свой тон. — Это было нелегко для любого из нас, не в последнюю очередь для вас с Нимчей. Но если ты думаешь, что я не смогу помочь тебе до конца, тебе нужно только сказать мне, чтобы я перестал пытаться помочь, и я с радостью отойду в сторону. Уверен, что есть тысячи больных людей, которых я мог бы лечить прямо сейчас, вместо того чтобы пытаться вылечить само Копье.
— Ты поступаешь правильно, — сказала Кэйлис.
— Да, — добавила Нимча. — Пожалуйста, не оставляй нас, доктор. Я не хочу идти в туннели без тебя.
— С нами все будет в порядке, — сказала Мирока, нежно сжимая ее руку.
— Не знаю, как далеко ты сможешь зайти с нами, — сказала Кэйлис. — Даже если ты это захочешь.
— Насколько мне позволяет город, — ответила Мирока. — Это я тебе обещаю.
— То же самое касается и меня, — добавил Кильон.
— Как наш врач? — спросила Нимча.
— Как твой друг. — Он помолчал и добавил: — И доктор, конечно. Вам так просто не отвертеться от моих медицинских услуг. Кстати говоря, нам действительно пора пойти повидаться с Куртэйной и остальными.
— Как думаешь, с ней все будет в порядке? — спросила Нимча.
— Я так думаю, — сказал он.
Но когда он ответил, в его груди образовался тугой узел тревоги.
Целый этаж был отдан больным и раненым, причем пациенты были распределены по нескольким палатам. Кильон забрал свою медицинскую сумку у входа в самую большую, где поставил ее на ожидающий его стол. Новости оказались одновременно и лучше, и хуже, чем он ожидал. Хуже того, потому что было гораздо больше мужчин и женщин, которые получили травмы различной степени тяжести, когда пожары унесли "Раскрашенную леди". Лучше, потому что раны Эграффа были поверхностными, и еще лучше, потому что Куртэйна обгорела не так сильно, как он опасался. Они поместили ее в маленькую комнату, примыкающую к одной из комнат побольше, — камеру без окон, с бумажным фонарем, свисающим с потолка, и элегантными лакированными узорами на стенах. Эграфф уже был там, его руки были забинтованы, скулы покрыты сажей, брови и пушок бороды опалены, но в остальном он не пострадал.
— Как ты? — спросил Кильон, окидывая критическим взглядом перевязки Эграффа.
— Я обжег руки, спускаясь по одной из лестниц, но в остальном отделался довольно легко. — Он опустил взгляд на перевязанные белой лентой шарики на концах своих рук. — Здесь есть люди, которые разбираются в основах медицины — думаю, они присматривали за ополчением Талвара. Они считают, что я сохраню способность пользоваться руками, хотя у меня такое чувство, что мне, вероятно, понадобятся трансплантаты. — Эграффу удалось изобразить философскую улыбку. — Я бы предпочел не думать о том, может ли кто-нибудь сейчас делать трансплантации.
— Уверен, мы найдем способ.
Куртэйне повезло меньше. Кильон представил, как она остается в гондоле до победного конца, пока не останется ни одного ящика с медикаментами, который можно было бы разгрузить.
— Она бы не ушла, — сказал Эграфф. — Нет, пока не были выгружены последние запасы. К тому времени половина гондолы была охвачена пламенем, а огнезащитный состав стекал с оболочки, как горячий воск. На полу лежали мертвые, граждане и летчики кричали от полученных травм. Одну из соединительных переборок заклинило, когда дирижабль снова сел. В суматохе мы потеряли контакт друг с другом. Я вышел, думая, что я последний, кто остался в живых. Я не знал, что она все еще на борту. — Он покачал головой с сожалением и разочарованием. — Если бы я знал...
— Нет никакого смысла так думать. Вы оба оставались на борту еще долго после меня. Насколько понимаю, вы оба не должны доказывать свою храбрость, и меньше всего мне.
— Как думаешь, с ней все будет в порядке? Они мне почти ничего не рассказали. — Кильон окинул взглядом бесчувственное тело капитана воздушного корабля. — Она проснулась?
— Была в сознании, когда ее привезли сюда, но они дали ей что-то, чтобы усыпить. Она сказала, что ей ничего не нужно, но я знал, что ей больно.
Ее правая рука была забинтована от кисти до локтя, левая — до плеча. Другая повязка охватывала ее голову, закрывая уши и лоб. Ее волосы беспорядочно рассыпались по повязке. Она неглубоко дышала, лежа на боку и отвернув лицо от посетителей. — Это все ее раны? — тихо спросил Кильон.
— Думаю, что да.
Кильон поставил свою медицинскую сумку рядом с кроватью, открыл ее и порылся в отделениях в поисках пинцета. Не будя Куртэйну — что бы ей ни дали, это погрузило ее в глубокое беспамятство, — он начал снимать повязку с ее левой руки, отодвигая бинт, чтобы осмотреть кожу под ним. Рана была свежей, но он не думал, что ожог проник глубже поверхностных слоев тканей. Отложив вынесение решения до тех пор, пока не осмотрит остальную часть ее тела, он снял повязку и нанес стерильную мазь из своей сумки. Затем он попросил принести свежие бинты и снова перевязал руку. Он повторил процедуру для другой руки. Были участки, где ожог был более сильным, но ничего такого, что он счел бы опасным для жизни. Конечно, останутся рубцы, но он не думал, что пересадка была оправдана. Он нанес мазь, заново наложил повязку и начал осторожно осматривать ее раны на голове, испустив тайный вздох облегчения, когда увидел, что ожоги несерьезны.
— С ней все будет в порядке, — сказал он почти шепотом. — Не сомневаюсь, что ей было больно, но она также была измотана до предела из-за того, что командовала кораблем. Если они дали ей что-нибудь, чтобы она заснула, они поступили правильно.
Куртэйна пошевелилась и что-то пробормотала. На мгновение ему показалось, что она приходит в сознание, но миг прошел, и она погрузилась в умиротворяющее молчание.
— Спасибо, — сказал Эграфф, пытаясь сложить забинтованные руки на коленях.
— Говоришь, большая часть лекарств была сохранена?
— Все, кроме пары ящиков, которые загорелись или разбились вдребезги. Остальное, насколько я знаю, добралось сюда в целости и сохранности. Конечно, нам нужно будет провести надлежащую инвентаризацию и убедиться, что у нас достаточно чистой воды для разбавления. Вы говорили с Талваром о программе распространения?
— Это и, гм, другое дело.
— Он говорит о Нимче, — сказала Кэйлис, все еще стоя у двери с дочерью перед собой.
— Как Талвар воспринял это?
— На удивление хорошо, учитывая все обстоятельства, — сказал Кильон. — Уговаривать его оказалось проще, чем я ожидал. Медикаменты будут распределены справедливо, а первые поставки пойдут ополченцам. Это оставляет неприятный привкус у меня во рту, но я не вижу альтернативы. Если ополчение сможет сдержать ангелов на том, что раньше было Неоновыми Высями, мы сможем провести Нимчу в туннели.
— И Талвар понимает, что тогда произойдет?
— Я сказал ему, на что она способна, — ответил Кильон. — Предоставлю ему самому разбираться с последствиями. Если все пойдет хорошо, мы можем выехать уже завтра. Я настаивал на том, чтобы это произошло раньше, но Талвар этого не хотел.
— Уверен, ты сделал все, что мог. Есть какие-нибудь новости о "Железном выступе" или остальной части Роя?
— Ничего не слышал с тех пор, как мы приземлились.
— На большинстве кораблей нет медикаментов, так что нет смысла бросать их против Черепов или рисковать заходом на посадку на большой высоте. Остальные не войдут, пока наземное сопротивление не будет хотя бы частично нейтрализовано — а этого сегодня не произойдет.
— Разве ночь не дала бы им практического преимущества? — спросил Кильон.
— В некоторых отношениях, — сказал Эграфф, — но не в других. Ты видел, с какими трудностями нам пришлось столкнуться, поражая эти наземные цели, даже когда взошло солнце. Ночью это будет еще труднее. Мальчики-черепа не смогут так легко взлететь на воздушных шарах, но у них все еще будут свои артиллерийские позиции и ракеты. И по мере того, как земля остывает, мы еще больше теряем подъемную силу. А балласта можно сбросить только столько, сколько есть на борту. В любом случае, Рикассо все равно не собирается вводить все корабли, по крайней мере, пока вокруг Копья существует мертвая зона. Это был бы конец Роя, и я не думаю, что даже он готов зайти так далеко.
— Возможно, пришло время воссоединиться Рою и Копью.
— Воссоединение не обязательно должно включать в себя выбрасывание совершенно хороших кораблей, доктор.
— Возможно, до этого не дойдет. Если Нимча сможет вернуть зоны в прежнее состояние... — Кильон замолчал, его охватила усталость. Он хлопнул в ладоши и постарался придать своему голосу бодрость. — А теперь перейдем к более насущным вопросам. Я бы хотел взглянуть на твои повязки, если ты мне позволишь. Потом я сделаю все, что смогу, для других людей. А потом, думаю, приму приглашение Талвара подкрепиться. Тебе, наверное, тоже не помешало бы что-нибудь съесть, Эграфф. Насколько помню, ты был на дежурстве ровно столько же, сколько Куртэйна, и я тоже не видел, чтобы ты отдыхал.
Эграфф поднял бесполезные белые рукавицы на своих забинтованных руках. — Боюсь, с приемом пищи возникнут некоторые трудности.
— Только не тогда, когда ты среди друзей, — сказал Кильон.
Было уже близко к полуночи, когда Кильон решил, что он сделал все, что мог, для раненых летчиков; что, хотя выживание некоторых все еще может быть под угрозой, ничто из того, что он мог сделать сейчас, не окажет сколько-нибудь ощутимого влияния на исход. Он собрал свои инструменты и лекарства обратно в сумку, руки онемели от переутомления, глаза затуманились от усталости, и — хотя у него не было особого аппетита — заставил себя присоединиться к Мироке, Кэйлис, Эграффу и остальным в комнате, отведенной для ужина. Должно быть, это происходило над жилищем Талвара, потому что время от времени из-под пола доносилась монотонная музыка, приводимая в движение паром. Ужин при свечах был настоящим банкетом по сравнению со всем, что он недавно испытал на борту "Раскрашенной леди", еда — несмотря на преобладающие трудности — была приготовлена на удивительно высоком уровне. Возможно, было к лучшему, что посетители не слишком углублялись в природу и происхождение различных видов пересоленного мяса и не расспрашивали поваров бани о том, как долго это мясо выдерживалось. Главное, что все это было вкусно. Кильон для вида откусил кусочек, запивая то немногое, что выпил, острым вином с пурпурным оттенком. Нимча, как он узнал, уже спала, и ей, несомненно, снились вещи, которые никто из сидящих за столом не мог себе представить. Мирока умылась, но он все еще мог разглядеть темные круги вокруг ее глаз там, где она была в защитных очках в орудийной башне. Кэйлис помогала Эграффу с едой, нарезая ее для него и поднося к губам вилкой с перламутровой ручкой. Другие летчики — среди них не было ни ополченцев, ни гражданских лиц — разрывались между эйфорией от того, что добрались до Копья, и печальными размышлениями об ужасной цене, которую заплатили так много их товарищей. Все сидящие за столом знали, что им повезло, что они зашли так далеко; что, независимо от того, что случилось сейчас, они сделали что-то хорошее и долговечное для города. Ничто не могло отнять у них этот поступок. Но они также полностью отдавали себе отчет в том, что основной массе Роя еще предстоит завершить переход, и что на них ляжет столь же тяжелая ноша.
Наконец уставшие товарищи начали извиняться и разошлись по отведенным им комнатам. Мирока сказала, что собирается проведать Куртэйну перед уходом на сон. Кильон оставался сидеть, пока не остался наедине с Кэйлис.
— Тебе интересно, что я на самом деле думаю о своей дочери, — сказала она, пока Кильон потягивал едкие остатки пурпурного вина. — Смогу ли я по-настоящему любить ее, когда буду знать, что нужно сделать.
Он поерзал на своем сиденье, найдя теперь более удобное положение, когда ему не нужно было беспокоиться о том, что люди увидят выпуклости его крыльев.
— Я никогда не сомневался в твоей любви к ней. Ни разу. Ни на мгновение.
