Гвардеец: Оболганная эпоха

Сам он жевал сухарь, однако не спешил с нами делиться.

— Может, у нас в Петербурге имеются какие-нибудь родственники или знакомые? — с надеждой спросил я.

— С ними тоже плохо, как и с деньгами, — грустно ответил Карл.

Ещё через день в супе уже не было ни крупы, ни травы. Да и дров осталось совсем немного, а без них в сырой холодной камере просто не выжить.

"Что за скотство, — думалось мне, — мало того, что в тюрьму посадили, так ещё и о содержании не заботятся. Крутись, как хочешь".

Дрова закончились к середине третьей недели. Солдаты грелись, не снимая епанчей — так называли плащи без рукавов, которые выдавались в холодное время, — у нас с Карлом осталась только отсыревшая солома. Отношение караульных резко изменилось. От былого добросердечия не осталось и следа. Выяснилось, что мы находимся полностью в их власти. Караульный имел полное право избить заключённого, связать или посадить на цепь. Лишь бы был повод, впрочем, если его не имелось, всегда можно к чему-то придраться. Особенно они не зверствовали, но даже их бездействие усугубляло наше положение.

Карл рискнул сыграть с ними в карты на деньги и... проигрался. Теперь мы ещё и были должны.

Я сильно простудился и заболел. Поднялась температура, тело горело, будто на сковородке. Карл как умел ухаживал за мной, но его усилия в итоге шли насмарку. Он просил, чтобы вызвали лекаря из Медицинской канцелярии, но дежурный офицер, регулярно навещавший арестантские камеры, сказал, что без денег меня не осмотрят. Его сменщик подтвердил то же самое. Огольцов, чья очередь пришла в один из дней, когда мне совсем стало худо, лишь довольно рассмеялся.

— Пускай подыхает, как собака, — осклабился он.— В противном случае, я сам бы его убил.

Я почти впал в бредовое состояние, и тогда кузен не выдержал. Он согласился пойти за милостыней.

Не знаю, сколько его не было в камере. Я находился в это время в отключке. Как выяснилось, "выход за город" окончился фиаско. Горожане не желали давать милостыню немцу, попавшему в затруднительное положение. Иноземцы и те презрительно фыркали и отворачивались.

Карл принёс два варёных яйца и луковицу. Он по-братски разделил со мной скромную трапезу, но еды не хватило даже на то, чтобы приглушить обострившееся чувство голода.

Немного погодя, свалился и Карл. Мы лежали на сырой соломе, метались в бреду. Солдаты из жалости накрыли нас кожаной дерюгой. Организмы сгорали как свечки.

Но ситуация изменилась, когда я уже решил, что окончательно протяну ноги. Казалось, судьба наша была окончательно решена. Однако в один погожий денёк у нас появился покровитель, вернее, покровительница.

Кому-то это покажется странным, но женщины допускались в казематы практически свободно. Кое-кто даже подкупал охранников и проносил арестантам запрещённые вещи — в частности, чернила и письменные принадлежности. Однажды к нам по ошибке заглянула молодая монашка. Её брата арестовали и поместили в крепость, женщина хотела навестить его с передачей, но случайно перепутала камеры. Увидев, что мы в тяжёлом состоянии, монашка пришла к вечеру с едой и лекарствами. Петров не стал препятствовать.

Не знаю, чем она нас отпаивала, но вскоре мы почувствовали себя гораздо лучше. Руки стали послушны, я поднялся на ноги. Карл тоже быстро поправился. Мы были безмерно благодарны женщине. Звали её Еленой. Чёрные одеяния скрывали фигуру и лицо, но чувствовалось, что монахиня не многим старше Карла. И за ним она ухаживала по-особенному, явно выделяя.

— Он похож на моего младшего брата, — сказала как-то раз Елена.

— На того, что сидит? — с сочувствием уточнил я, зная, что арестованный родственник монашки скоро пойдёт на вторую пытку.

— Нет, другого. Тот, что арестован, — старшенький наш, а молодшего Васей зовут, по фамилии Нестеров. Купеческие люди мы. Его забрали в войска, и никто не знает, что с ним случилось, — вздохнула Елена. — Как бы плохого чего не произошло. Боязно мне.

Выяснилось, что армейское начальство не утруждалось отправкой похоронок родственникам рядовых чинов, разве что если погибшие происходили из знатных семей. Жена-солдатка могла годами не знать, что муж давно уже похоронен в сырой земле.

"Непорядок, — подумал я. — Если каким-то чудом смогу вырваться из застенка и сделать карьеру в армии, вот с чего стоит начать преобразования. Не должны люди томиться в неведении. Внимание к ним — основа любого успеха".

Прошло уже больше месяца с нашего ареста. Наступила осень. Зажелтели листья, пошли непрекращающиеся дожди. Влаги и сырости стало ещё больше. О переменах в природе мы узнавали из редких прогулок по территории крепости, в основном, когда нас водили к отхожему месту. Другим развлечением было посещение церкви, находившейся на территории Петропавловской крепости. Хотя Карл и не являлся православным, ему очень нравилось там бывать. Выходил он одухотворённым и очень задумчивым.

По-прежнему мы просто сидели в камере, изнывали от скуки, радуясь как празднику приходам Елены или Леночки, как любовно стал называть её Карл. Похоже, он действительно влюбился в благодетельницу. Он стала его отдушиной среди мерзких дней и ночей в опостылевшей хуже горькой редьки тюрьмы.

Допросов всё ещё не было. Я видел мельком Фалалеева, когда Петров конвоировал нас с Карлом к храму. Чиновник уставился на меня, сразу узнал, но почему-то припустил в другую сторону, будто я прокажённый.

Жизнь имеет обыкновение меняться, причём не сразу понятно — к лучшему или наоборот. Как-то раз меня всё же вызвали из камеры. Сердце сразу ёкнуло. Прошлый допрос не раз снился в кошмарах. Я вскакивал в холодном поту, крестился и с трудом засыпал снова. Повторные пытки могли оказаться мне не по силам.

Но солдаты не повели меня к застенкам. Мы прошли по длинному коридорчику, вдоль которого находились восемь невзрачных конторок. За каждой кипела работа, шли допросы, писались бумаги. Как я узнал немногим спустя: в штате Тайной канцелярии, вместе с московским отделением, состояло всего двадцать с небольшим человек, включая писарей, протоколистов и катов. Тем не менее, казалось, что щупальца этого спрута раскинулись по всей России.

Меня ввели в просторный кабинет. За огромным письменным столом, уставленным предметами непонятного предназначения, восседал Ушаков. За спиной его горел камин, весело потрескивая дровами.

Он отпустил солдат и, не страшась возможного нападения с моей стороны, предложил присесть на лавку. Впрочем, Фёдор Иванович действительно ничего не боялся, поскольку мог в одиночку скрутить практически любого заключённого. За неимоверную физическую силу его не раз называли Ильёй Муромцем. Если бы он захотел, то сломал бы мой хребет поперёк колена.

— Небось, соскучились по нам, барон, — с улыбкой сказал Ушаков.

— Не очень, господин генерал, — искренне ответил я.

— Верю, верю, — закивал великий инквизитор. — И перестаньте обращаться ко мне как к генералу. Можете звать меня по-простому, Андреем, по батюшке Ивановичем.

— Понял, Андрей Иванович.

— Вот и чудесно. Гадаете верно, с чего бы это роспросы ваши прекратились...

— Есть такое дело, Андрей Иванович.

— А ведь мы зря время не теряли. Покуда вы в камере прохлаждались, людишки мои совсем с ног сбились.

Хотел бы я, чтобы он сам бы так в камере "прохлаждался". Но губы мои лишь изобразили нечто вроде понимающей улыбки.

— И представьте себе — нашли массу любопытных вещей, — продолжил Ушаков. — По всему выходит, что, убив Звонарского, вы оказали императорскому дому значительную услугу. Туда ему, сукину сыну, и дорога.

— Что это может означать для меня и моего кузена? — спросил я, подавшись вперёд.

— А вот тут дело сложное. Убивство ведь было, значит, должны вы какое-никакое, а всё ж наказание понесть. Я буду думать над решением по вашей судьбе, а оно зависит от того, что вы решите для себя.

— Простите, Андрей Иванович, мне пока ничего не понятно. Что я могу решить в этой ситуации?

— Я сделаю вам предложение, от которого вы вольны отказаться.

— Что за предложение, Андрей Иванович? — пристально поглядел я на генерала.

— Нам нужны надёжные, — он выделил это слово, — люди. Много скверны и лиходейства творится в отчизне, наша цель выкорчевать всё, чтобы даже семени не осталось.

— Хотите, чтобы я сотрудничал с Тайной канцелярией?

— Нештатно, нештатно, дорогой барон. Вы ведь наверняка стремились в Россию, чтобы сделать карьеру. Считайте, вам повезло. Я помогу вам, Дитрих: сделаю так, чтобы вас зачислили в списки, скажем, лейб-гвардии её императорского величества Измайловского полка. Вы курляндец, вас примут с распростёртыми объятиями. К тому же вы пытались спасти поручика Месснера, а он был измайловцем, значит, любовь товарищей вам обеспечена. Более того, в моих силах добиться для вас офицерского патента и прохождения баллотировки. Организовать нужную вакансию в полку весьма просто, — Ушаков произнёс это так, что сразу стало понятно: чтобы внедрить меня в Измайловский полк, он не остановится даже перед убийством.

— И что я должен буду делать, служа в этом полку?

— Самой главной обязанностью будет пресечение смуты. Услышать, как кто шепчет крамольные речи, плетёт заговоры супротив матушки Анны Иоанновны или приближённых её. Более того: если кто-то покажется вам колеблющимся, подтолкните его к принятию решения, чтобы мы смогли взять голубчика, покуда тот не натворил немалых бед.

Понятно, из меня готовят информатора и... провокатора. "Достойное" начало карьеры, Игорь Николаевич. Зато сколько препон сразу будет преодолено: выйду из тюрьмы, заручусь покровительством на очень высоком уровне, стану офицером, перепрыгнув большую планку, смогу предотвратить грядущий заговор. Как всё изумительно складывается, какой подарок, прямо-таки рождественский!

— Нет, Андрей Иванович, — твёрдо объявил я. — Прошу извинить покорно, но вашего предложения принять не могу.

Глава 9

Наступила долгая тревожная пауза. Ушаков задумчиво смотрел на меня, сжимая и разжимая кулаки. На лице его отражалась широкая гамма чувств — от раздражения до недоумения.

Я сидел ни жив ни мёртв. Если всесильный глава Тайной канцелярии обрушит весь гнев на несчастного фон Гофена, от меня и мокрого места не останется.

Ушаков откинулся на спинку высокого кресла и безапелляционно заявил:

— Подумайте, барон, хорошенько подумайте. Второго раза не будет. Я предложениями не разбрасываюсь. Многие приняли бы, не раздумывая.

— Очень хорошо вас понимаю, однако решения не изменю, — заикаясь, произнёс я, холодея от проявленной безрассудности.

Мысль о том, что этим я могу поломать и жизнь Карла, пришла в голову значительно позже.

— А не боитесь, барон, что после отказа я велю, скажем, закопать вас живьём? — сухо осведомился генерал.

— Очень боюсь.

— Тогда в чём дело? — Генерал нахмурился. — Почитаете нашу службу бесчестием?

— Помилуйте, Андрей Иванович. Разве может служение родине быть бесчестным? Но ведь не всегда известно, когда ты служишь стране, а когда выступаешь марионеткой в чужих руках.

— И за меньшие слова люди языков лишались. С огнём играете, фон Гофен, — покачал головой Ушаков. — Боюсь, мой долг возбудить супротив вас новое расследование.

— Что это вам даст, Андрей Иванович? Ну, повеселятся ваши каты: рёбра переломают, мясо кнутами вырвут, иголки под ногти позагоняют. И что? Каков будет результат? Сломать меня не проблема, и не такие у вас после пыток ноги целовали. Натешите самолюбие, а какая от того польза стране выйдет?

— Одним болтливым наглецом станет меньше, — просто констатировал Ушаков.

— И всё? Стоит ради этого запускать государственную машину? Неужто нет дел поважнее? Все воры пойманы, предатели по дубам развешены, а иностранные шпионы в казематы посажены... Все, Андрей Иванович?

— Это упрёк? Да я тебя... — Ушаков побелел от злости, — в порошок сотру, мерзавца этакого.

— Постойте, не наломайте дров, господин генерал. Простите мою вольность. Я никоим образом не хотел задеть ваши чувства.

Ушаков быстро взял себя в руки и заговорил спокойным тоном:

— Тогда как прикажете понимать?

— Вопрос в том, кто вам нужен, Андрей Иванович. Если ищете доносчика, презираемого всеми, в том числе и товарищами, то я не являюсь подходящей кандидатурой. Бегать в Тайную канцелярию с криками "Слово и дело" из-за того, что кто-то по глупости ляпнет что-то не вполне подобающее в адрес императрицы или членов её кабинета — не для меня. Уверен, вы завалены такими делами и сыты по горло.

Ушаков улыбнулся. Я всё же задел струнку в его душе. Действительно, львиная доля расследований в Тайной канцелярии, и без того небольшой по штату, приходилась на откровенную ерунду. Порой случались по-настоящему анекдотические случаи, но чиновникам приходилось тратить время, деньги и прочие важные ресурсы на полноценное следствие с привлечением свидетелей, тремя пытками и прочими стандартными процедурами. За рутиной от внимания инквизиторов ускользали действительно важные вещи — реальные, не надуманные заговоры, интриги иностранных дипломатов, разыгрывавших свои партии при дворе, да что говорить — государственные перевороты, делавшиеся силами нескольких сотен гвардейцев.

— Я недавно прибыл в Россию, — продолжил я, — но уже успел оценить "гостеприимство" вашего учреждения.

Генерал усмехнулся.

— Чем богаты... — сказал он. — Похоже, до меня начинает кое-что доходить. Быть доносчиком вы не желаете, но от сотрудничества, кажется, не отказываетесь. Набиваете себе цену, барон?

— Можно сказать и так, Андрей Иванович. То, что вы предлагаете — не мой уровень.

— Неужто на место моё замахиваетесь? — с иронией спросил Ушаков.

— Не по Сеньке шапка. Надеюсь, я правильно применяю эту русскую поговорку?

— Скажем так, ошибок за вами я пока не замечаю, — кивнул генерал.

— Тогда я объясню свою позицию.

— Окажите милость, — опять заулыбался Ушаков.

А мужик-то с юмором, подкалывает в нужный момент. И чувствуется, что заинтересовался. Постараюсь, чтобы рыбка с крючка не спрыгнула.

— Не сомневайтесь, я знаю себе цену, но не собираюсь требовать денег, чинов и привилегий. Нет-нет, — я поспешил предупредить ехидное замечание Ушакова, — меня с полным основанием можно назвать честолюбивым карьеристом, но всякая милость с вашей стороны быстро обратит внимание тех, кому лучше бы держаться в неведении. Я буду пробиваться сам. Если действительно увижу угрозу стране и престолу, приду к вам и расскажу всё, что знаю. Но роль мелкого шпика не для меня. Уж извините. Это всё равно, что палить из пушки по воробьям.

— Вы ведь из немцев, фон Гофен. Почему я могу вам доверять?

— Очень просто: я решил связать судьбу с Россией, поэтому буду служить ей до последнего вздоха. Простите за пафос, но это так.

Задумчивость во взоре генерала снова сменилась живым интересом.

— Что-то в вас есть, фон Гофен, правда, пока не понимаю, что именно, — проницательно заметил он.

— Что вы! — удивлённо сказал я. — Человек я самый рядовой.