Своих не бросаем!

По дороге отец юркнул в спальню, а мать, напротив двери ванной комнаты, развернулась к сыну.

— Так... руки мыть с дороги и садимся за стол, — она улыбнулась. Улыбка удивительно красила строгое лицо.

Владимир внутренне усмехнулся. Мать все такая же командирша, как и раньше.

Одну стену кухни-столовой занимала звуковая СТ (стерео) — проекция с морским пейзажем чужой планеты. В потоках теплого воздуха, едва слышно шелестела листва, свет был приглушен, и в небе плавало тусклое розоватое пятнышко — имитация ночного спутника. В его лучах вода в море казалась розовой, словно испанское вино.

Длинный стол, посредине, застелен блестящей скатертью и уставлен бокалами, чарками, а также тарелками, салатницами, соусницами и другими предметами сервировки праздничного стола времен чуть ли не феодальных. А на них: тонко нарезанные пластинками розовое сало, ветчина, нежный балык, колбасы и морские гады. А посредине этого гастрономического буйства алели соленые помидоры, переложенные чесноком и брусничным листом, влажно поблескивали зелеными пупырчатыми боками соленые огурчики вперемежку со стручками горького перца. Рядом с ними распространял умопомрачительный запах настоящего плова чугунный казан.

— Вот — обвела рукой стол мать — Это все наш отец! Ни свет, ни заря вскочил и на кухню! Все тебя ждал. Присаживайся, сынок.

Владимир не понял сказано это было с осуждением или наоборот, с похвалой. Мать вечно пропадала в своем госпитале и главным кулинаром, а заодно и хозяюшкой, в семье был папа.

Отец появился при параде: в белоснежной рубашке с бабочкой на шее.

Завтракали молча, потом отец принес чайник и вытащил из стазис-холодильника торт, как понял Владимир, самолично им испеченный и, торжественно водрузил на стол.

Они сидели в плетеных креслах, не спеша отхлебывали чай из тяжелых, как трехдюймовые снаряды, литых стаканов, и Владимир, изредка поднимая взгляд на родителей, рассказывал о своих злоключениях. Конечно, не все, а то, что можно рассказать. Он был уверен, что мать примет все, а вот отца стоило бы пощадить — нервы у него не железные.

Мать смотрела на сына и слушала с жадным интересом, а отец теребил бакенбарды — нервничал, иногда восхищенно хмыкал или трагически вздыхал.

Он уже заканчивал рассказ, когда мать отвернулась, щеки пробороздили мокрые полоски. Судорожно глотнув, она улыбнулась вздрагивающими губами. Владимир замолчал на полуслове.

Непонятно почему, но мать, выйдя из образа 'железной' гранд-дамы (знатная женщина в Испании), стала гораздо ближе. Человечней что ли.

— Не обращайте внимания, нервы, нервы ослабели... — произнесла мать, взгляд застыл на голограмме, словно она хотела разглядеть там нечто видимое только ей, быть может прошлую жизнь, до войны, в которой она была счастлива, — мы ведь тебя даже в церкви отпели. Ты бы знал, как мы жалели, что у не осталось хотя бы внука... или внучки.

Владимир посмотрел матери в лицо и опустил взгляд в кружку.

— Была у меня девушка, хотели поженится, — произнес, не отрывая взгляда от стакана, после некоторой паузы и замолчал.

— Ну и что же не поженились? — живо поинтересовался, наклонившись к сыну отец.

— Она погибла, погибла, как и почти все на Дальнем Форпосте... — Владимир замолчал на полуслове, поднявшись, отошел к открытому окну. В стекле увидел отражение окаменевших лиц родителей.

— Мама я закурю, ты не против? — глухо произнес, не оборачиваясь.

— Да, да Володенька... кури...

Он смотрел на Москву застывшим взглядом. Горизонт заслоняли блестящие в солнечном свете небоскребы и разноцветные 'блинники'. В зените мерцала яркая звезда — геостационарный гигантский спутник-завод 'Кристалл-З'. А над городом в несколько эшелонов двигались темные точки — вертолеты и махолеты, рассчитанные на одного-двух пассажиров.

Мама подошла, погладила по короткому ершику волос, совсем как в детстве.

— Мальчик мой...

И он, обернувшись, прижался лицом к ее плечу и громко всхлипнул...

Вечером они с отцом слетали в гостиницу и забрали вещи — когда он только заикнулся, что переночует в гостинице, оба: и мать, и отец нешуточно обиделись, а мать объявила безапелляционно — он будет жить в родительском доме!

* * *

Планета Афина расположена в двадцати световых годах от старой Земли. Открыта в 12 году Галактической эры варп-кораблем 'Tamandaré' с экипажем из Бразило-аргентинской конфедерации. Обладала кислородной атмосферы мягким субтропическим и тропическим климатом на большей части планеты и биосферой на уровне земного Ордовикского периода, когда жизнь в виде мхов и лишайников только начала завоевывать сушу, а в океане безраздельно царствовали гигантские головоногие. Содержание углекислого газа превышало земную норму в несколько раз, а кислорода для человека было слишком мало, но власти Бразило-аргентинской конфедерации, страдавшей от перенаселения, посчитали находку подходящей для организации колонии.

Начало колонизации 90-й год Галактической эры.

Пятьдесят лет, пока атмосфера не обогатилась кислородом, производимым атмосферными фабриками, расщеплявшими углекислый газ на углерод и кислород, переселенцам пришлось жить среди роскошных рощ — земным растениям условия Афины пришлись по вкусу, в герметичных куполах. Единственный, гигантский континент планеты, в северном полушарии, только в далеком будущем разделится на несколько. По экватору планеты тянутся несколько архипелагов от крохотных островов до претендующих на название континентов. Умеренно богата месторождениями полезных ископаемых. Характер экономики: аграрно-промышленная.

Население: латиноамериканцы. Небольшие общины португальцев и испанцев. Всего проживает пятьдесят шесть миллионов человек. Государственных языков два: португальский и испанский.

Государственное устройство: входит на правах автономии в Генеральную Директорию. Столица город Ново Бразилия.

Выдержка из электронного издания 'Галактическая энциклопедия'. Издание 156 г. Галактической Эры. Земля. Русская социалистическая федерация. Ленинград.

Раннее утро в Ново Бразилия. Окраина, площадь Первопроходцев. Бездонно глубокое фиолетовое небо, с поднимающимся над горизонтом маленьким диском солнца, странного для землян зеленоватого цвета, нависло над заполнившим площадь бурлящим людским морем. На входах дежурили крепкие парни с гражданскими пистолетами — шокерами, по крайней мере официально боевого оружия у штурмовиков не было. Солнце палило словно в разгар лета, хотя на календаре еще весна. На митинге вместе с разоренными мелкими предпринимателями — туризм почти умер, жруны, пособия которым резко уменьшили и молодежь, которая во все времена за все хорошее — против всего плохого. Да мало ли тех, кто винит в бедах, свалившихся за годы войны на Афины, власть? Теплый ветер нес горький запах людского пота и чего-то горького, колыхал фабричные плакаты с призывами голосовать за партию 'За народ и социальную безопасность' и гневными призывами уйти, к властям. И тогда казалось, что плакаты, словно белесые барашки волн людского океана, несутся над разношерстной толпой и с размаху бьются о трибуну посредине площади, словно о волнорез.

Хорхе Антонио Марин на трибуне — начинающий политик на планете Афины, не ощущал жары. Во-первых, привык — он здесь родился, во-вторых, сейчас ему просто не до нее. Через месяц выборы в планетарный парламент, а народ недоволен властью. Очень недоволен и устал от войны. Значит у него есть шанс, и он им воспользуется!

Вскинул правую руку к небу, а пристальный взгляд, с сумасшедшинкой, хищный такой, устремил в толпу.

— Слушайте меня, лучшие люди Афины! — хрипловатый голос, полный невероятной, животной энергетики, хорошо слышен в самых дальних уголках площади, — Друзья! Мы, граждане Афины, кормим добрую треть Генеральной Директории. И что получаем в ответ? Друзья, мы получаем в ответ нищету и катастрофическое ухудшение нашего положения... Нас просто грабят. Нас грабят все: и Новобразильская социальная республика и Генеральная Директория... заработанные потом и кровью деньги уходят военщине и центральным планетам. Если так пойдет и дальше, то последние отдыхающие разбегутся, и мы и, наши семьи, будем голодать ... — он замолчал и покрутил, словно в сожалении, головой. Пауза тянулась и тянулась, пока толпа не дрогнула. Чутьем опытного оратора Хорхе почувствовал это и продолжил громче.

— Хотите вы этого? Хотите, чтобы ваши семьи голодали?

— Нет! — вспыхнуло, заштормило людское море, эхо загуляло среди окружающих площадь зданий, домов. Стая голубей сорвалась с крыш, закружила над людским морем. Все громче раздавались возгласы одобрения.

— Как всегда, я пытался мирным путем добиться изменения этого невыносимого положения. Это — ложь, когда планетарное правительство утверждает, что мы хотим добиться перемен силой, — он опять замолчал. Взгляд остановился на недавно купленном и очень дорогом топтере. Не то что он боялся, что украдут — в машине ожидал водитель. Просто ему нравилось любоваться машиной. Это символ, это гордость! Он сумел. Из грязи в князи!

— В разговоре с правительством я обсуждал идеи, как обеспечить наш народ всем необходимым... Нет на свете ничего более скромного и лояльного, чем эти предложения... И эти предложения были отвергнуты!

Толпа все больше разогревалась.

— Правительство не готово уладить проблему угнетения нашего народа Генеральной Директорией... — оратор говорил все энергичнее и энергичнее, заряжая толпу страстью и энергией опытного оратора, — Два дня кряду я сидел со своей командой и ждал, сочтет ли возможным правительство прислать свои, встречные предложения. Но нет... они так и не поступили. Мало того, они объявили наше движение экстремистским! Граждане Афины! Если бы мы, партия 'За народ и социальную безопасность' терпели такое отношения к нашему народу, то заслуживали бы лишь исчезновения с политической сцены. Однако не прав окажется тот, кто станет расценивать нашу любовь к миру и мое терпение как слабость или даже трусость!

— Мы, народ Афин, покорили эту планету как всадник — гаучо (пастух в Аргентине), взнуздывает норовистую лошадку. Мы потомки кабальеро, чьи стальные терции гоняли половину старушки Земли. Мы, потомки покорителей Американского континента и древних индейцев, будем ли мы сносить такое унизительное отношение? Нет! Нет! И нет, — поведение Хорхе разительно изменилось он в исступлении потряс вздетыми к безоблачному небу крепко сжатыми кулаками. В уголках губ запузырилась пена. Он заводился сам и заводил толпу.

Толпа ответила диким ревом, в котором даже самый самостоятельный разум был бы сметен желанием и эмоциями тысяч.

— Это правительство, — яростно размахивая руками, будто отбиваясь от неприятелей, орал Хорхе в толпу, внимавшую ему словно кролик, гипнотизируемый удавом, — хочет нас убить! Убить голодом и нищетой! Так не дадим же претворить преступные замыслы! Докажем, что достойны доблестных предков! Мы, граждане Афины — основа всего. Как избрали, так и вышвырнем из Голубого дома! (Голубой дом — резиденция планетарного правительства). Вышвырнем к черту!!! Я спрашиваю вас, вы хотите этого? Вы это требуете? Верно я говорю?

Взрыв эмоций, накал страстей. Толпа взорвалась воплями, словно тротил от искры детонатора:

— Правильно!

— Выгнать чертовых правителей! Осточертели!

— Мы скоро все по миру пойдем!

— Верно!

Толпа заводилась все больше и больше.

Хорхе Антонио Марин поглядел вниз и увидел перекошенные лица, по волчьи оскаленные зубы. Да полно, те ли это люди, которые собирались час тому назад? Это в обычной жизни они добропорядочные сеньоры и сеньориты— а сейчас они толпа. А толпа усредняет людей, растворяет в себе личность, как вода растворяет соль и, тихие домохозяйки превращаются в хамоватых уличных торговок, а интеллигенты тупеют и дичают. Толпа — зверь страшный, злой и глупый и, если найдется тот, кто умеет манипулировать ею, она способна на многое. Ведь так сладко стать тысячетелым, яростным и идущим за вождем. Высвободить в себе Зверя. Психологи давно установили: хватит двадцати пяти процентов тех, кто дошел до критической точки, и тогда срывает башню у всей толпы. И происходят общественные катаклизмы, вплоть до революций.

— Победа! Победа! Победа! — оратор согнулся и прокричал в толпу. Нос картошкой на широком, загорелом лице, побледнел.

Площадь взорвалась в громоподобном вопле: 'Веди нас Вождь!'

Через месяц, на общепланетных выборах партия Хорхе Антонио Марин — 'За народ и социальную безопасность', набрала больше всех голосов и, в коалиции с рядом мелких партий, получила право сформировать правительство.

* * *

Земля, Восточная Европа.

Двери лифта открылись и в комментаторскую зашел вышел герр Эткинд, с иголочки одетый, широкополая шляпа на голове скрывали волосы цвета высохшей травы. Рот словно трещина. Глаза прищурены и куда смотрит, непонятно — серьезный господин сразу видно.

Противоположная стена из прозрачного пластика открывала великолепный вид. Солнце садилось, заливая в чашу огромного стадиона с беговыми дорожками и зрительскими трибунами, немного розового света и подсвечивая красным молодых людей в белых майках с эмблемой на груди: крепко сжатым кулаком в красном круге — эмблемой маргинальной партии 'Справедливость', популярной в среде жрунов и разорившихся за время войны хозяйчиков. Одни наматывали круги по беговой дорожке, другие, разбившись на несколько команд, перетягивали канат.

Следом зашел глава 'силовой' части партии.

— Прошу, — он протянул руку в сторону стадиона, — Герр Эткинд члены наших охранных отрядов.

Занимаются, готовятся, так сказать, — морщины на его лбу разгладились, глазки сузились, черты лица растянулись, он залился нервным, продолжительным смехом, волнуясь и колыхаясь всем телом. При первом взгляде на него представитель спонсоров был разочарован. И это предводитель боевиков? И только присмотревшись, изменил мнение. Лицо было бы даже и добродушное, если бы не выражение глаз, с каким-то жидким водянистым блеском, прикрытых почти белыми ресницами, не моргающими, как у лесной гадюки.

— Господин Зильбер... — произнес представитель спонсоров.

— Товарищ, если можно товарищ, — перебил его Зильбер, — мы, герр Эткинд, называем однопартийцев и единомышленников словом товарищ.

— Вот как? — немец картинно приподнял бровь и словно и не слышал Зильбера, продолжил, — герр Эткинд вы считаете, что занятия бегом сделают из этих... боевиков?

'Чертов Ганс — подумал Эткинд, — неужели нельзя уступить даже в такой малости как правильно называть? Если бы не деньги...— он еще раз хохотнул.'

— Ну что вы, герр Зильбер, здесь проходит только часть нашей подготовки. Так сказать,

общефизическая, а стрелковая и тактическая, разумеется, не здесь. Кофе, герр Зильбер? — добавил со слащавой улыбкой.

— Пожалуй, — представитель спонсоров поддернул брюки и бесцеремонно уселся за стол комментатора, откуда было прекрасно видно происходящее на стадионе. А там по неслышной команде 'солидаристы' прекратили занятия бегом и перетягиванием каната и, строились в квадрат.