Аластер Рейнольдс "Наизнанку"

Теперь утес был достаточно близко, чтобы я мог гораздо лучше оценить его высоту и то, как сильно он возвышался над самой высокой мачтой "Деметры". Внезапно меня поразили размеры и масса утеса и то, насколько незначительной была наша маленькая тюрьма из дерева и парусов. При отвратительном изменении перспективы казалось, что наш корабль — нечто неподвижное, чуть ли не центр Вселенной, а утес — неумолимо движущаяся поверхность, надвигающийся щит из нестареющего камня, о который мы вот-вот разобьемся вдребезги, превратившись в несколько мокрых, рваных и окровавленных человеческих осколков.

— Ждать здесь вам бесполезно, Сайлас, — сказал Рамос. — Вы зеленеете у меня на глазах. Поднимайтесь наверх и будьте уверены, что я буду здесь, когда вы вернетесь.

— Если есть травмы, — с благодарностью рассуждал я, — возможно, будет лучше, если я буду ближе к их источнику, чтобы иметь возможность оказать максимально быструю помощь.

— Это кажется очень разумным, — ответил Рамос.

К тому времени, как я добрался до квартердека, прилив отнес нас на расстояние двухсот футов от бухты. Теперь шла спешная уборка парусов, требовавшая множества рук как на палубе, так и на продуваемой ветром высоте. "Деметре" требовалась какая-то часть парусины, чтобы вписаться в поток прилива, но теперь началась гонка за тем, чтобы превратить корабль в скелет из мачт и поперечных рей. Мергатройд и его люди теперь перекликались с большей настойчивостью, и даже капитан произносил междометия чаще. Но по-прежнему не было ощущения, что назревает какой-то кризис. Команда была обучена быстро управляться с парусами при перемене погоды, и все, что теперь от них требовалось, — сделать это при несколько более мягких обстоятельствах.

Ван Вут стоял у штурвала, и теперь его действия становились все более резкими и быстрыми, поскольку он стремился направить "Деметру" в самую глубокую часть пролива между двумя противоположными выступами утеса. Промеры продолжались, и хотя я уловил не все из них, общее впечатление было таково, что глубина воды уменьшалась, но не настолько сильно, чтобы вызывать тревогу.

Теперь нас отделяло от входа в бухту не более ста футов. Хотя солнце все еще стояло высоко, его лучи не достигали нас напрямую. Корабль вошел в тень утеса, а сама бухта находилась под неправильным углом, чтобы пропускать солнечный свет. Тень пробрала меня до костей зловещим холодом, и по мере приближения к утесам воздух становился тяжелым и влажным, как будто он лежал на палубе, как погребальный саван. Внезапно голоса стали тише, а крики — реже.

Расстояние до скалы сейчас было намного меньше длины корабля. Промеры прекратились: теперь в них не было смысла, учитывая скорость нашего продвижения. Стены вздымались к северу и югу: черные и блестящие на нижних склонах, более светлые и поросшие мхом у нависающих вершин. Горизонтальные борозды на скалах наводили на мысль о книгах, нагроможденных друг на друга, о библиотеке, опрокинутой на бок, так что тома, прижатые ближе всего к земле, начали гнить и разлагаться под давлением тех, что были сверху. Однако я не чувствовал себя угнетенным. Скорее, у меня кружилась голова от осознания того, что этот переход закончится почти так же быстро, как и начался. Мы двигались с огромной скоростью, и это пугало, но мы очень быстро справимся с потоком. Я взглянул на Ван Вута и увидел в нем сосредоточенность, но не ужас.

— Крушение! — крикнул Мергатройд, указывая влево.

Я проследил за его взглядом циклопа и не увидел ничего, кроме воды, утеса и тени. Но мои глаза были не так хорошо натренированы или остры, как единственный оставшийся глаз лейтенанта. Он увидел то, что было не к месту, и через несколько долгих мгновений я тоже увидел это, прижатое к сумраку утеса, как раздавленное насекомое, и почти неотличимое от цвета и темноты скал. Это действительно был корабль. От него мало что осталось: только разбитый остов, так крепко прижатый к скалам, что он был неподвижен, не чувствительный ни к движению воды, ни к ветру. Обрубки его мачт торчали над корпусом, уменьшившись до четверти или пятой части от своей обычной длины, и поверх этих деревянных остовов виднелся замшелый саван из рухнувших парусов и такелажа. Я смотрел и смотрел, желая, чтобы корабль снова растворился в тени и стал просто видимым призраком. Но это ни к чему не обязывало.

Мергатройд поднес к глазу подзорную трубу и посмотрел на остов. Он молча изучал его, затем опустил прибор.

Твердо держась на ногах, несмотря на наклон палубы, он направился обратно к капитану Ван Вуту.

— Вам следовало бы прочитать название судна, капитан.

— Оно не выглядит таким прочным, как "Деметра".

— Сомневаюсь, что оно было таким. Но вам все равно стоит взглянуть на его название. — Мергатройд, испытывая пределы своего ранга, почти силой поднес подзорную трубу к глазам капитана.

Ван Вут изучал это явление так же молча, как и его лейтенант. Я мог только догадываться об объекте их внимания. На мой взгляд, обломки были цвета старого ботинка и однообразны по своей серости. Однако что-то в передней части корабля привлекло внимание капитана: какое-то темное пятно на прогнившем, истерзанном непогодой дереве носа.

Капитан опустил подзорную трубу. Он повернулся к человеку, который спонсировал наше путешествие.

— Мастер Топольский, не могли бы вы прокомментировать?

— Я не говорил, что им это удалось!

— И вы не говорили, что "Европа" потерпела крушение. — Голос капитана был тихим и, казалось, беззлобным, и это было хуже всего. — Вы заставили нас поверить, что эти люди не попали в беду.

— Я никогда не утверждал, что знаю о судьбе "Европы'!

— Вы хотите сказать, что не знали о том, что она потерпела крушение? Что она встретила свой конец в том же заливе, куда мы сейчас направляемся?

— Как вы могли не знать, мастер? — задал риторический вопрос Мергатройд. Что-то в нем сломалось: какая-то сдержанность, которая сдерживалась в течение нескольких недель. В его незаклеенном глазу вспыхнула дикая ярость, еще более заметная из-за его асимметрии. — Не раскрывая этого, он нарушил букву и дух нашего соглашения, капитан. Теперь все аннулируется! Пока Рамос нездоров, я настоятельно рекомендую запереть мастера Топольского в его каюте и обращаться с ним как с заключенным! Что касается остальных его людей, они все должны быть виновны! Каждый из них держал эту ложь при себе! Посадите их всех под стражу и позвольте судам оспаривать наш контракт!

— Что с выжившими? — спросил капитан.

— Я... не могу строить догадки, — взорвался Топольский. — Я не думал, что мы увидим это крушение. Я думал, что это надолго скроется под волнами, а не будет нацарапано на скале, как надпись на стене! Если бы этого не было видно, я не был обязан упоминать об этом!

— Сколько выжило? — настаивал Ван Вут. Затем, обращаясь ко мне: — Теперь мы понимаем, Сайлас, почему экипаж "Европы" до сих пор не разбогател на этом открытии. Они были слишком заняты тем, что тонули.

— Я не знаю, были ли выжившие, — признался Топольский, опустив голову. — Возможно, они были!

— Откуда у вас такие сведения? — спросил я.

— Именно так, как я сказал! Я получил в свое распоряжение карты и документы...

Мергатройд схватил Топольского за лацканы пиджака, грубо, как любого вора. — Будь проклята ваша уклончивость, парень! Что это было? Вы разграбили это место крушения? Вы притворились, что не знаете, где оно находится, чтобы мы попались на вашу удочку?

Топольский извивался в руках Мергатройда. Дюпен наблюдал за происходящим с отстраненным интересом, как будто за уличной дракой, в которой не был лично заинтересован. Он все еще держал в пальцах испачканный бумажный шарик, сжимая и поглаживая его, как талисман.

— Лейтенант Мергатройд, — сказал Ван Вут. — Ваше рвение достойно внимания, но, возможно, вы временно отпустите нашего гостя.

— Временно! — Мергатройд зарычал, отпуская мастера так внезапно и яростно, что Топольский покачнулся на пятках и ему пришлось замахать руками, чтобы восстановить равновесие.

— Спасибо, — выдохнул капитан.

— Данные, — повторил я.

— Должно быть, при крушении уцелел сундук. — Щеки Топольского были более красными, чем обычно, и он почти задохнулся. — Подробностей я не знаю. Он поплыл по течению и достиг открытой воды. Позже его нашли на другом корабле... люди, для которых я был посредником в его покупке, вместе с содержимым. — Он дышал тяжело и часто, как измученная скаковая лошадь. — Они были простыми парнями, у которых хватило ума сообразить, что они могли бы выручить пару монет, продав сундук мне.

— Почему именно вам? — поинтересовался я.

Он отмахнулся от моего вопроса жестом руки. — Среди таких экипажей общеизвестно, что я заплачу за морскую экзотику. Карты, чертежи, артефакты загадочного происхождения. Принесите их мне или одному из моих помощников, и вам предложат справедливую цену. У меня есть люди в каждом сколько-нибудь значимом порту: огромная сеть влияния, в центре которой я.

На палубе послышались тяжелые, нетвердые шаги. Я повернулся к ним лицом с отчаянным предчувствием, уверенный, что знаю его источник.

— Коронель Рамос, вас не должно быть рядом!

Он казался сильным за столом и ничуть не слабее на стуле. Но, вынужденный ходить, вынужденный передвигаться по кораблю, он проявил свою слабость. Его лицо было бледным, глаза прищурены, как будто даже бледный свет этих широт был для него оскорблением. Его забинтованная голова держалась на широких плечах под углом, как будто ее небрежно уронили на место.

— Услышал крики. Не мог оставаться внизу. — Подходя к нам, он переводил взгляд с одного героя на другого, оценивая наши изменившиеся отношения.

— Слава богу, Рамос! Ты все-таки не забыл о своих обязательствах.

— Коронель, — сказал Мергатройд, почтительно кивнув собеседнику. — Мы с вами не ссорились.

Рамос мягко ответил: — Это правда, пока.

— Он грубо обошелся со мной, Рамос! Этот человек — не более чем обычный головорез! Прикончи его и научи бродячую собаку хоть немного вежливости!

Я взял Рамоса за руку, чувствуя, что гиганта в любой момент может стошнить или он упадет. — Произошло... недоразумение, — сказал я. Я указал на обломки, которые уже были позади нас. — Это обломки "Европы"! Он солгал нам, Лионель. Я уверен в этом так же, как и в том, что вы непричастны к этому обману.

— Я этого не делал. — Затем, обращаясь к Топольскому: — Вы солгали, мастер Топольский?

— Заботься о ножах и порохе, Рамос, а не о махинациях, необходимых для достижения величия! Ложь — это смазка, которая движет прогресс! Если бы мир был доверен правдивым тупицам, люди до сих пор носили бы звериные шкуры!

— Вот как он о вас думает, — признался Мергатройд коронелю. — Правдивый тупица. Присоединяйтесь к нам, парень. По крайней мере, вы заслужите уважение своих товарищей. Не так ли, капитан?

— Минутку, Генри.

Я не слышал, чтобы Ван Вут называл Мергатройда по имени, даже в самые дружеские моменты за столом, и эта оговорка свидетельствовала о минутной рассеянности капитана. Что-то отвлекло большую часть его внимания — что-то, выходящее даже за рамки крушения "Европы".

Нас дернуло.

Я чуть не потерял равновесие. Рамос все-таки начал падать, потому что его чувство равновесия, должно быть, не восстановилось. Мергатройд попытался смягчить падение здоровяка на палубу и опустился на колени рядом с упавшим гигантом, когда Рамоса вырвало на палубу пенистой мокротой с розовыми пятнами. Затем его глаза начали закатываться и трепетать, и его телом овладел паралич с дрожью.

Капитан боролся со штурвалом. Мы, несомненно, во что-то врезались: возможно, в те же подводные камни, что и "Европа". Я ожидал ужасного хруста, когда наши нижние брусья были бы разорваны на части. Но ничего подобного не последовало. Корабль все еще двигался, как будто был на плаву, и это подтверждалось относительным движением скал.

— Что это? — спросил я, разрываясь между желанием помочь трясущемуся Рамосу и приближающимся ужасом крушения и утопления.

— Руль не слушается, — сказал мне Ван Вут.

Вместо того чтобы вносить коррективы, то по часовой стрелке, то наоборот, он непрерывно вращал штурвал против часовой стрелки, как будто хотел резко повернуть влево. Но нос корабля отклонялся в противоположную сторону. Корабль превратился в темный циферблат компаса, который упорно указывал на южный полюс. Какое-то течение, или ветровой вихрь, или комбинация таких факторов теперь играли с нами, и мы больше не могли держать прямой курс через расщелину. Стены продолжали приближаться перед нашим движением. То, что было легко преодолимо, когда корабль двигался носом вперед, уже не было достаточно широким, чтобы обеспечить проход.

В одно мгновение мелкие неурядицы, разыгравшиеся между участниками, стали незначительным элементом более масштабной драмы, разыгравшейся на "Деметре". Судьба Рамоса стала теперь простой деталью. Люди заметались, повинуясь громким инструкциям и с трудом взращенному инстинкту самосохранения. Несколько человек карабкались снова наверх, по-видимому, намереваясь поднять часть парусов: я мог только догадываться, что из-за неисправности руля ветер стал скорее потенциальным союзником, чем врагом. Другие матросы, по нескольку человек вместе, вытаскивали длинные шесты и подходили к бортам корабля, чтобы можно было отталкиваться от каменных стен. Но все это происходило слишком медленно, а приливное течение не давало пощады.

Я на мгновение поймал взгляд капитана. Он посмотрел на меня и между командами, казалось, согласился ответить на вопрос.

— У нас неприятности?

Он кивнул.

— Мы действительно в беде, Сайлас. Тем не менее, вы поможете коронелю Рамосу?

Я был ошеломлен и бездействовал, но теперь исправил это. Я бросился на палубу рядом с дрожащим телом моего друга. Мергатройд обхватил голову руками, пытаясь удержать ее от ударов о палубу, когда коронель начал раскачиваться. Между пальцами Мергатройда просочилась кровь, и повязка стала красной, как знамя. Рамоса снова вырвало, а затем его движения стали еще более резкими, как будто он был какой-то огромной трясущейся машиной, которая потеряла управление и теперь будет разбирать себя по частям.

— Он задыхается, Мергатройд!

Мергатройд посмотрел на меня, широко раскрыв глаза. Я увидел в них не совсем ужас, потому что не думаю, что такие люди, как Генри Мергатройд, позволяли себе испытывать подобные эмоции, но отчаянного родственника ужаса, дикую, дестабилизирующую неуверенность.

— Вы же вылечили его!

— Я сделал все, что мог. Он был все еще слаб и должен был оставаться внизу. — Я засунул пальцы Рамосу в рот, пытаясь прочистить непроходимость в его горле. Это было все равно что пытаться отнять кусочек у рычащей бешеной собаки.

— Спасите его, — приказал мастер Топольский, глядя на меня сверху вниз. — Спасите этого грубияна, Коуд, или, клянусь, я уничтожу вас!

Мергатройд встал в легкой, неторопливой манере и ударил Топольского кулаком так, что тот мгновенно потерял сознание. Быстрота этого перехода была поистине медицинской красотой, достойной упоминания в учебниках. Мастер упал тяжело и бесшумно, как мешок с зерном.