Через неделю я понял, что, доведись мне сейчас сдавать экзамен по фитотерапии, у меня будет не хилая четверка, как десять лет назад, а твердая пятерка. Причем даже без «взятки» в форме пучка накопанного летом на Алтае золотого корня. Учить старуха умела. В ночных кошмарах я видел ее на институтской кафедре — в белом халате поверх затертого кафтана, с очками в золотой оправе на курносом зеленом носу. Она скалила клыки и терпеливо повторяла:
— И нечего на меня так смотреть, господа-товарищи, в медицине мелочей не существует! Когда я говорю, вы должны думать о том, что я вам говорю, а не о том, где собираетесь развратничать вечером!
К счастью для моих бывших однокурсников и вообще для всех студентов-медиков Земли, старая орчиха переносилась туда только в моих снах.
Наяву же она гоняла как сидорову козу только меня. Иногда мне удавалось что-то вспомнить из институтского курса — все же не двоечником был, да еще всякими шаманскими практиками раньше увлекался. Но большая часть того, что рассказывала Апа-Шер, было для меня абсолютно новым. Многие травы здесь были другими, не встречающимися на Земле. Попадались и таинственные ингредиенты вроде «звездной пыли», по поводу которой я никак не мог сообразить, что это: минерал или какая-то продукция переработки органики.
Я окончательно убедился в том, что магия в этом мире существует. Мало того — заклинания, этот вроде бы бессмысленный набор слов, придают снадобьям такую действенность, какой не может похвастаться продукция самой современной — современной мне-прошлому — фармакологической промышленности. Орки, естественно, не имели никакого представления о пенициллине. Но отвар обычной медицинской ромашки, сорванной в полнолуние на восточном склоне холма, причем рвать ее должна девственница, а толочь в ступке — мать не меньше чем троих детей, причем сушить ее (ромашку, а не многодетную матрону, естественно) надо обязательно на вешалах, сделанных из молодого карагача, а заваривать — только колодезной водой, вскипяченной трижды в стальном котелке, и каждый раз, как только на поверхности воды лопнул первый пузырь, нужно произнести особое заклинание, а потом, когда заливаешь водой сухую траву, — еще одно... В общем, если соблюсти все эти условия, на выходе получается препарат, не уступающий патентованным антибиотикам.
Я не знаю, как старуха умудрялась удерживать в голове все детали технологии. Но я внаглую начал записывать рецепты, благо в сумке обнаружилась книжечка размером с крупноформатный еженедельник, переплетенная в отлично выделанную кожу и украшенная изящными медными «уголками» с застежкой. Когда я впервые достал ее, то удивился: зачем мне «спел-бук» с абсолютно чистыми страницами? Однако пригодилось.
Я записывал не только рецепты, но и обрывки легенд, рассказы об истории этого мира. Зачем — не знаю, но мне это казалось важным. К тому же Апа-Шер с уважением смотрела на мои манипуляции: грамотный орк — это, видимо, великая редкость. Увидев раз, как я скребу по бумаге приспособленным для письма пером какой-то степной птицы, она даже меньше стала меня материть: вроде как неудобно обзывать такого образованного родственника то «глупым щенком», то «старым идиотом».
Но ошибаться я от этого меньше не стал. И вот, в очередной раз смешав что-то, абсолютно не подходящее друг для друга, я получил пузырящуюся и воняющую серой жидкость.
— Шарик, ты балбес! — с чувством произнес я, поняв, что это — совершенно не то, что нужно.
— Кто балбес? — вызверилась орчиха.
Я испугался. Апа-Шер чуть глуховата, вполне могла расслышать «Шерик» вместо «Шарик».
— Да это из одной сказки, — заюлил я. — А балбес, конечно, я...
Старуха покачала головой, поморщилась и вдруг спросила:
— А что ты знаешь про Шерика?
Я открыл рот и понял, что ни фига не помню сюжета мультика. На ходу начал сочинять про старика, у которого была собака, про другую собаку, которая пришла в гости к первой, про устроенный в доме разгром...
— Дурак этот твой старик, — с апломбом высказалась Апа-Шер, не дав мне даже закончить. — Зачем называть пса именем демона, да еще такого зловредного?
Я навострил уши.
Мне было интересно все, что касается устройства этого мира. Не знаю, как мне до сих пор удается скрывать, что в отношении всего, что находится за пределами орочьего городка, я — не много поживший и постранствовавший старик, а сущий младенец. Но кое-что уже удалось узнать — из оговорок женщин, из болтовни с приезжавшими к Апа-Шер больными, из сказок, что рассказывали по вечерам, сидя на воздухе перед домом.
Но все-таки многого не хватало. В любой мифологии у любого народа есть какой-то «враг». Но орки, к моему удивлению, оказались удивительно добродушны. Казалось, у них не было врагов. По крайней мере о больших войнах вспоминали как о чем-то очень давнем, буквально доисторическом.
Конечно, кланы порой устраивали друг другу подлянки. Ну, там, стадо овец угнать, девушку украсть или, встретившись на ярмарке, устроить коллективную драку «стенка на стенку». Но — без оружия. Да и занималась этим в основном сопливая молодежь. Старики даже из недружественных кланов могли во время потасовки мирно сидеть в соседней пивной и, глядя, как клубится пыль на площади, заключать пари по поводу того, кто победит и сколько голов проломят. В общем, не вражда, а молодецкая развлекуха.
Когда в клане набиралось слишком много таких молодцов, один из младших сыновей вождя собирал дружину и отправлялся в город. Степняков с удовольствием принимали на службу — ребята крепкие, дисциплинированные и чуждые всяким дворцовым интригам. Но сама империя Карод воевала последний раз лет двадцать назад — не поделили какой-то кусок земли с эльфами Уливарна. Да и серьезной войной эти события не назовешь. Так, пограничная стычка, полгода диверсионных операций, а потом — почетный мир, в результате которого границы остались на тех же местах, на которых были.
Меня все это весьма удивляло. Все-таки орки — они... это... они воевать должны. Они же — «ужас Средиземья»! Хотя если хорошенько подумать, то при отсутствии наличия какого-нибудь Темного Властелина войны им особо не нужны. Обычный степной народ, который, пока его обстоятельства с насиженного места не выгонят, будет тихо и мирно пасти овец. А тревожить орков было некому.
Постепенно у меня сложилось впечатление, что история в этом мире пошла не по тому пути, про который пишут в книжках. Достаточно давно, счет тут шел на столетия, Темный Властелин все-таки имел место быть. Он успешно подчинил себе не только орков, но и, с их помощью, остальное народонаселение континента. В мифах встречались отголоски глобальных войн с эльфами и людьми.
Правда, в отличие от книжных великих злодеев, обладавших поистине божественным могуществом и долголетием, местный Темный Властелин в конце концов помер естественным образом. После этого его империя развалилась. К тому же Темный Властелин по каким-то неизвестным причинам был равнодушен к женскому полу и наследников не оставил.
Какое-то время все шло по привычным нам историческим законам. В осколках империи делили власть и воевали с соседями. Но Темный Властелин прожил все-таки достаточно долго, чтобы успеть приучить аборигенов к дисциплине и порядку. Наступивший после его смерти бардак никому не нравился. Вчерашние враги заключили мир, распределили сферы влияния и успокоились. В результате образовалась стабильная система, в которой каждый народ занимал отведенное ему место и не особо рыпался на чужую территорию. Просто идиллия какая-то!
Удивляло другое. Орки свято верили в реальность богов, духов и прочих мистических персонажей. Дескать, те даже порой развлекались, принимая облик смертных и бродя по городам и весям. Могли помочь, могли наказать какого-нибудь грешника, причем здесь и сейчас, не откладывая отмщение на «после смерти». Но все эти мистические существа были вполне себе миролюбивы. Даже прирожденный вояка — Тот, Кто Носит Золотой Щит. А вот о тех, кто враждебен по определению, мифы ничего не говорили. По крайней мере при мне никто ни разу не упоминал о каких-нибудь демонах. То ли орки считали, что не нужно говорить о том, от чего лучше держаться подальше. Табу, дескать. То ли таковых в этом мире действительно не существовало.
Боги были не злыми, но и не добренькими, отличались умом и сообразительностью. Более мелкая нежить тоже считалась нейтральной. Могли и до смерти довести, и помочь — все зависит от того, как орк себя поведет. Главное — уважительно относиться к земле, на которой духи считают себя хозяевами. Ничего зазря не рубить, не жечь. Но это понятно. И от самого добродушного человека можно по шее огрести, если к нему в квартиру заявиться и на ковер насрать. Но чаще всего духам не было дела до смертных. Шаманы с ними как-то общались, остальным достаточно было лишь относиться уважительно.
Злые духи тоже бывали — в них при определенных обстоятельствах могли превращаться души мертвецов. Но опытный шаман вполне мог справиться с любым представителем потустороннего «зверинца».
Так что обмолвка Апа-Шер показалась мне очень и очень любопытной.
— Так про то, наверное, и сказка, что не нужно глупостей делать, — с глубокомысленным видом произнес я.
— Дурак этот твой старик, — снова ворчливо повторила Апа-Шер. — Это же надо додуматься! Ведь именно Шерик виноват в том, что погибли твои родные!
Вот, оказывается, как оно!
— Не может быть! — охнул я. — То вторжение — дело лап этой гнусной мелочи?
Старуха энергично закивала:
— Слушай, об этом мало кто знает, а в городах — уж тем более. А мы в степи живем, все слышим, все видим, только кому попало не рассказываем...
Я изобразил на лице искреннее внимание. Впрочем, притворяться на этот раз мне было незачем. Наконец-то я нащупал кончик нити, который должен привести меня к проблемам этого мира!
— Много лет назад жил один горный дух по имени Шерик. Жил он в тех местах, откуда берет свое начало Нера. Там горы так круты, что никто не хочет селиться на их склонах. Шерик был хозяином маленькой долины и маленького озера. Совсем маленьких долины и озера. А в другие места Шерика не пускали другие духи, потому что он тоже был маленький. Все другие духи были сильнее его. И вот возроптал Шерик. Дескать, моим братьям поклоняются и орки, и гномы, и люди, жертвы приносят, даже капища в их честь строят, а мне никто не поклоняется. Потому что некому. Даже бездомных бродяг в моей долине не бывает. Никому в голову не приходит забираться в такую глушь. На торной дороге что ни поворот, так алтарь, прохожие купцы то хлеба положат, то платок яркий местному хозяину пожертвуют. А меня никто не чтит и не задабривает! За что такое наказание? И тогда пришел к нему самый главный дух, которого называют Отцом гор, и сказал: «Так устроен для нас, духов, мир — каждый хранит то место, которое ему отведено». — «А кем отведено?» — спросил Шерик. «Судьбой, — ответил Отец гор. — Перед судьбой бессильны и боги, и духи, и эльфы, и смертные народы. Судьба управляет всем, Судьба хранит тот порядок, который удерживает наш мир от хаоса». Задумался тогда Шерик: «Если во всем виновата Судьба, то, может, я сумею найти кого-то, кто сильнее ее, и попрошу помочь мне?» Что было дальше, не знает никто. Много лет прошло, ничего не менялось в горах. Только стали замечать орки, которые все же иногда поднимались к истокам Неры в поисках пастбищ для овец, что стали там места какие-то странные. Словно пустые. Как дом, брошенный хозяином. Но что пастухам до этих гор? Поговорили о пустых землях — и забыли. Но однажды один орк подошел к Нере, которая там похожа на ручей, зачерпнул воды — и упал замертво. И пролежал так три дня. А потом, вернувшись в степь, рассказывал всем, что видел другую землю, где все не так, как у нас, и ничего не имеет формы, и ничего нет окончательного, все бушует и бурлит, словно вода в котелке, если бросить в костер слишком много дров. Этот орк рассказал о своих видениях одному колдуну, и тот сразу понял, что произошло что-то неладное. И велел молодым воинам наблюдать за истоками Неры. Это было совсем недавно, всего три года назад. И вот однажды из ущелья, в котором рождается Нера, вытекла не вода, а полчище страшных тварей. Правда, сейчас никто не может сказать, как они выглядели. Те, кто увидел их первыми, сразу же умерли. А остальные, жившие на реке, умерли потом.
— А что стало с рекой? — спросил я.
— Нера впадает в озеро Асан, и на берегах его тоже никто теперь не живет.
— А что стало с этими тварями?
— Не знаю, — покачала головой старуха. — И никто не знает. Никто не смеет приближаться к берегам Неры и Асана.
«Значит, нам туда дорога», — прозвучали у меня в голове слова старой песни.
Но вслух я сказал:
— Да, глупый был старик, который назвал собаку именем такого глупого духа. Интересно, что же за зло привел с собой маленький дух?
— А вот он-то теперь не маленький, — горько усмехнулась старуха. — Он приходит во снах к тем, кто слаб сердцем, и учит их жить, забывая о старых законах. Твоя сказка про то же. Пес не может спать на постели хозяина, а хозяин — на коврике у двери. Но Шерик хочет, чтобы так было.
Задумавшись, старуха посмотрела в окно.
Там парочка пьяных орков выясняла что-то между собой, прислонившись к плетню. Так как обоих ноги толком не держали, их попытки заехать друг другу в ухо закончились тем, что они свалили плетень. Оказавшись на четвереньках, скандалисты испугались и, по-обезьяньи подкидывая зады, поскакали вдоль по улице. Выскочивший на шум хозяин лишь выругался им вслед...
Наблюдая за пьянчужками, я глупо ухмыльнулся:
— Тоже мне, порядок! Какой порядок, когда полно таких бездельников?
Это почему-то взбесило Апа-Шер:
— Нечего в окна таращиться, лучше повтори, что я тебе говорила! Сколько надо сыпать толченого шиповника? А ты сколько набухал?
Глава 6
Впрочем, этот разговор случился намного позже. А в первые недели я зубрил рецепты, разбирался в местной магии и тишком встречался с Жужукой.
На виду — меня так и тянет сказать «на людях» — мы делали вид, что у нас — милые дружеские отношения. А вот наедине...
Жужука была идеальной любовницей. В прошлой жизни любая девица, с которой у меня складывались более или менее длительные отношения, в конце концов задавала себе вопрос: «А что я для него значу?» В смысле — для меня. И начинала требовать подтверждения своей значимости. И наступал период тестирования: насколько я готов исполнять ее желания, а не следовать своим. Вплоть до идиотизма...
Вот кто бы мне объяснил, почему я должен переться со своей пассией на выставку какого-то жутко модного современного мазилки, если я в живописи понимаю, как свинья — в апельсинах? В смысле, смотрю на картины признанных гениев и прошлого, и настоящего с тем же удовольствием, что и на снятый дерьмовой «мыльницей» «Закат над речкой». Красиво — и ладно. Картинка — она и есть картинка.
