Помогли мехводам. Все, можно ехать.
К тому времени и бездельники — заряжающие все сделали и успели по наставлениям разобрать гусянку на четыре части, осталось уложить на полки. Но тут старшина отрицательно качнул головой и трубно проорал, что бензина на донышке, а гусеницы есть в расположении — приволокли вчера сгоряча такой же БТ-2, которому досталось в поле от простого пулемета метров со ста и бронебойные пули изрешетили в борт танк насмерть. Может, конечно, и не пулемет, но дыры были винтовочного калибра и было их слишком много для простого ПТР. Одни гусеницы целыми остались. Так что незачем остатки топлива на это железо тратить, время терять.
По ощущениям всего минут 15 а то и 10 прошло — и все, завелись-тронулись.
С громадным облегчением. Только с километр проехали — а Рахметов встал почему-то. Придерживая больной бок рукой, Махров высунулся из люка.
Богатыревский танк привлек общее внимание, народ там собрался. Старшина решил, что без него как без рук — и плюнуть некуда, с неохотой подошел. Пока шел, уже прикинул, что скорее всего осталось в группе теперь полтора танка, свою таратайку он за полноценный танк не держал, хоть и понавесил всеми правдами и неправдами аж четыре пулемета.
Танк Харуна был самым старым в роте и самым изношенным. Дышал на ладан давно, деталей к этим драндулетам, снятым с производства, выпускали в год по чайной ложке, потому то, что использовалось для ремонта, как правило, снималось в уже изрядно ношеном состоянии с других, менее везучих машин. Каннибализм какой-то механический, металлический тришкин кафтан.
— Коробка передач, тащ лейтенант? — подойдя сзади, вежливым громовым шепотом поинтересовался старшина у мрачного Богатырева.
Тот шарахнулся от рева в ухо, словно вспугнутый конь. Да и остальные поморщились и отодвинулись непроизвольно. Махров уменьшил громкость до приемлемых уровней. Ну, как ему казалось.
Полезли смотреть. Коробка переключения скоростей у этого танка перебиралась уже дважды, потому старшина грешил больше всего на нее. А оказалось — подшипники поплавились. Это отремонтировать и в батальоне было невозможно, так что тащить померший танк на буксире бесполезно. Еще и хуже выйдет — бензина в обрез, а для танков нужен не абы какой — а "грозненский", авиационный, с ним — проблемы, мало его.
— Стоп машина, как говорил известный поэт Пушкин — словно с трибуны трубя, сделал диагноз Махров. Богатырев поморщился, как от кислого — и потому, что все-таки танка было жаль, совсем безлошадному куда гаже и потому, что поймал себя на действительно глупой мысли — как бы громкоговорительного старшину немцы не услыхали!
Лейтенант Еськов, танкист
Конечно, Димка сам полазил, посмотрел с умным видом. Только с самого начала понимая, что это только для поддержания своего авторитета. Раз Махров сказал — то точно танку каюк. Старшина всегда выискивал даже самую малую возможность отремонтировать боевое железо, но не все можно починить. К сожалению. Тут к печальному командиру взвода обратилась санинструктор, ухитрившись сделать свой тон и жалобным и просящим и требовательным. И еще глазищами посмотрела эдак, что Димку в жар бросило.
Капитан очень плох, в себя не приходит, но все-таки жив и если его быстро доставить на операционный стол — вполне может выжить. А кроме него ранен и контужен не только пожилой обозник, а и старшина Махров тоже — явный перелом двух-трех ребер, если не хуже. И сейчас уже ночь, санинструктор напомнила, что немцев не пустили.
Был большой соблазн рвануть прям с места в карьер.
Но удержался.
Димка окинул взглядом свое воинство. Пешедралить далеко, значит придется опять инструкцию нарушать и везти людей десантом. Десять человек на ногах. Экипаж сломавшегося танка, пятеро пехотинцев, да санинструктор с опешевшим водителем кобылы. Прикинул — может стоит отослать танкистов с помершего Т-26 — заряжающего с мехводом. Спросил Богатырева. Тот молча хмыкнул, а экипаж в один голос попросил — не разбивать. Сработались уже.
— Хочешь БТ отправить в тыл, а нам подождать на случай если полезут? — спросил догадливый Харун.
— Ага. Не одобряешь?
— От руки струсившего счастье отскочит. А пока ждем — ребята поснимают что можно — усмехнулся обычно мрачноватый Богатырев.
Приказал ефрейтору троих на БТ усадить. Тот попытался спорить! С лейтенантом, дескать привыкли друг к другу! Но тут загорланил Махров, который как-то очень быстро все понял, наверное — ребра слишком разболелись.
— Тут два таксо! На одно все не влезут, так что не бутетенься, а то опять пешком пыль глотать будешь! Давай троих сюда, с шиком отвезем! Пока начальство не видит! Давай ногоходы, поспешай! Чего смотришь удручающе? Ты так быстро никогда в жизни не ездил! Давай быстро, не тяни время, капитан и так уже заждался! И ремнями себя присмыкните к чему железному, знаю я вас, удодов пешеходных, заснете и свалитесь — поминай как звали!
Тут один из пехотинцев взвизгнул и пустил матерную руладу, тряся в воздухе рукой.
— Смотреть надо, за что хватаешься! Об систему отвода отработанных газов обжечься — раз плюнуть! Горячая она! Все, сели? — орал шепотом Махров.
Круглоголовый ефрейтор остался сам и с ним — быстроглазый низкорослый пулеметчик.
БТ заурчал мотором и сразу исчез в темноте.
Погрустневший лейтенант Еськов тут же приказал быстро снимать с вставшего на вечный прикол танка все нужное, сливать бензин и так далее. Увы, подобное было уже привычным, техника, предельно изношенная еще до войны, ломалась на каждом шагу. Чинить было нечем, детали в войска не поступали давно, а заводы, перейдя на новые типы танков, к старичью, естественно, ничего не выпускали — на новые машины и то мощностей не хватало. У самого Еськова танк был почти такой же древней клячей, чего уж. Двигатель коптил и жрал масло так, что ясно было сразу — капремонт еще в прошлом году надо было делать.
Но какой сейчас капремонт!
Видел Димка в музее картину, как древние люди разделывают тушу волосатого слона. Что-то похожее произошло и на лесной дороге. Сняли с помершего танка все, что можно, торопясь и стараясь ничего полезного не оставить, потом запалили на днище промасленные тряпки и с мерзким настроением тронулись дальше. Все-таки без потерь не вышло. Немножко утешило то, что сзади, в покинутом месте, словно небо обвалилось — немцы по своему обычаю перепахали тяжелыми снарядами тот квадрат, где засекли сопротивление. И не пошли фрицы дальше, хотя должны были бы.
Поздно спохватились, что харчи увез сгоряча старшина, а жрать хотелось — как из пушки! Нашли в обеих танках немного сухарей и сахара — поделили честно, сидели хрустели воробьиной дозой.
Добросовестно дождался Еськов полного наступления ночи и только когда стало точно ясно, что дальше гитлеровцы не попрут, дал добро на отход. Пешие забрались на неудобную, покатую корму Т-26. Последним влез Богатырев с мешком, куда сам положил прицел от орудия и замок. На место заряжающего лейтенант садиться отказался, дескать, весь день сидел, хватит, а то одно седалище останется.
— Ну, поехали — сказал Еськов Лиховиду. И они действительно поехали. Те, кто столпились на броне танка, таращились в темноту и в них боролись всего два оставшихся чувства — страх и усталость. Страх, что уснут и свалятся спящими с брони танка, прямо под лязгающие гусеницы. А усталость навалилась сразу, как только поняли, что на сегодня — все. Пока — отвоевались.
Изношенный мотор тянул с подвываниями, словно жаловался, что устал тоже невыносимо. Головы у десанта мотались, в глаза словно насыпали песка. Даже чувство отчаянного голода давно притупилось и ушло куда — то, осталась одна усталость.
Была бы их воля, плюнули бы на все, спрыгнули б с брони и улеглись прямо на обочине, под ближайшим кустом. И никто бы не смог поднять на ноги, ни грозная команда лейтенанта, ни даже рев вражеских моторов, ни разрывы снарядов. Спали бы и спали, провалившись в тяжелое забытье, как в омут.
Не хотелось думать ни о чем, пережитый недавно страх перед смертью, азарт боя остались где-то на периферии сознания. Но спать нельзя. Надо доехать до места, там можно будет отдохнуть. Потом будут новые команды, но главное — не упасть сейчас — надо доехать к своим.
Они прибыли к своим и сразу получили приказ на выдвижение. Немцы нащупали слабое место в соседней дивизии, там люди запаниковали, побежали и теперь фронт опять прорван и трещит по швам. И единственное, что могло быстро среагировать — это танковые части, на них вся надежда оставалась.
Капитан Николаев, сапер.
Голова была чугунной и кружилась в какой-то мути темной, тело не свое и еще подташнивало. С трудом припомнил какие-то куски из последнего дня. Сразу еще больше ослабел. Странное было ощущение — словно он плывет по морю, вроде как покачивало даже. И звук какой-то очень знакомый. Но уставший до предела организм, с трудом удерживая еле-еле тлеющий огонек жизни, не мог тратить скудные силы еще и на понимание всего окружающего. Не до того было. Даже разлепить глаза не получилось.
— А ведь я жив! — робко порадовался капитан и опять провалился в темную кружащуюся муть.
Сколько времени прошло, когда снова пришел в себя — ни за что бы не угадал. Лютая слабость. Только и беспокоит, что громкий голос рядом, даже знакомый чуточку. О чем говорят — понять не мог, слушал звуки без смысла, словно кошка домашняя. Не понимал — а слушал. И тихо радовался про себя — что все-таки — живой. Живой!
Рядом кто-то довольно громко и назидательно поучал кого-то.
— Сестричка мало того что дура, потому что баба. Она еще и умная, потому что понимает, что она дура, а значит действовать должна не думая, а по инструкции. Остановила первые попавшиеся части и затребовала транспорт для раненых. Все по инструкции и в полномочиях. И таким образом спихнула с себя проблему. На лейтенанта.
Теперь если у нее на руках сдохнет цельный капитан рабоче-крестьянской непобедимой и легендарной — то виновата в этом будет не безымянная медюшка, а конкретный лейтенант-танкист, не выделивший транспорт. Это если, конечно, медсестричка вообще уцелеет и кому — то в принципе будет дело до нее и какого-то там саперного капитана — но об этом она не думает, ибо дура, потому что баба, это нормально.
Говорящий с каким-то странным сипом перевел дух и продолжил:
— А далее — уже ломает лейта — как быть, что делать, как один чехол на десять танков натянуть? И пофиг — как ни натягивай, при нужде все одно останется виноват он, и эта сучка все на него свалила и не отвертишься.
— Чушь ты говоришь! Такого не могло быть. Да и капитан этот... — возразил кто-то другой, нудным бухгалтерским голосом.
— Ну, а капитан все спасает сам, разрулив. Теперь во всем виноват будет он — но он помрет, и все остальные отделаются легким испугом или дыркой в башке если немцы догонят — уверенно возразил громкий.
— Нелогично!
— Да все правильно и логично, я б на месте бабы тоже спихнул ответственность на кого угодно, ибо нефиг — уперся обладатель командного голоса.
— А я говорю — чушь несешь. Заливаешь, как дворник — каток! Вся брехня в том, что у лейтенанта нет "ТРАНСПОРТА", как ты тут дудишь! Танки — боевые, учебно-боевые, но никак не транспортные машины. Нюанс: для чужих. Для своих: если обстановка позволяет, то СВОИХ раненых повезем и на танках и то после боя — тем же дотошным голосом возразил второй собеседник.
— А вот с этим пусть потом трибунал разбирается. То, что у него нет транспорта — в РККА никак не является оправданием, почему он его не выделил. "Хоть роди!" — слыхал такое, а?
— Слыхал — уперся зануда — Но обсуждаются-то действия санинструктора?
— А ей вообще пофиг. Она прокукарекала — а дальше у лейтенанта хоть не рассветай.
И в тыл лейтенант едет, на фронт, на танках, на телегах или на боевых слонах — ей, санинструктору — глубоко поровну. "Я потребовала у встреченных танкистов, чтобы они выделили мне транспорт для раненых, но они отказали, заявив, что транспорта у них нет, и уехали" — так она примерно в особотделе по поводу гибели или пленения капитана РККА и написала бы есличо — уверенно припечатал громкий голос.
— Джанатанусра какая-то — безнадежно вздохнул тот, что занудный.
— Неприличными словами не выражаться! С чего началось-то, а? Началось с того что мол — чего девка дура решила остановить танкистов? — напористо напомнил знакомый вроде голос.
— Ну да... И слово мое приличное. Это я по-индусски сказал — завел свою шарманку второй спорщик.
— Все нормально решила! Со своей колокольни — ее терзания и метания лейтенанта абсолютно не пахают. Как и его приказ, выполнение оного и даже зависимость от выполнения своей собственной жизни и успеха требуемой эвакуации. Это дело десятое глупой девке неинтересное. Это проблемы лейтенанта, разрешенные капитаном, как старшим по званию. Кстати, фактически отменившим требования санитарки и подтвердившим данный лейтенанту приказ, разве что принял командование на себя формально — как по — печатному выдал громкий.
— Это можно поспорить, потому как не бывает такого.
— Да спорить можно как угодно. Факт в том, что санитарка требует доставить в тыл раненого и снимает с себя любую ответственность. А дальше лейтенант пусть думает. Может хоть ее вместе с раненым — танком переехать и написать в ОО что это были диверсанты. Но действия санинструктора вполне нормальны и логичны. Независимо от результата.
Николаев попытался открыть рот и попросить попить. Пересохло все внутри, словно мумией стал. Вяленая вобла в виде человека, по ощущениям судя. Изо всех сил попросил пить.
Не получилось, даже мычать не вышло. Хрип какой-то сквозь зубы. Но откуда-то между губ пропихнулось что-то круглое, твердое, холодное и — вода! Несколько глотков отняли все силы, опять провалился в тошную муть.
Сколько так провалялся в полузабытьи — а может и просто в забытьи — и сам сказать не смог бы. Воду исправно подавал кто-то хороший и впору было вспомнить сказку про то, как умершего водой волшебной поливали — и он воскресал. И впрямь — живая вода-то!
Потом удалось, наконец, открыть глаза!
— Произошло открытие века! Сначала правого, а потом — и левого века! — ехидно пронеслось в сознании, и опять про себя порадовался капитан — работают мозги! И память есть, вспомнилась старая затасканная шуточка! И глаза видят! И живой!
Тут же устал так, что моментально уснул, отметив про себя механически, что все увиденное — белое какое-то и вроде спинку кровати увидел. Но так это было утомительно — смотреть сразу двумя глазами, что тут же уснул. Именно — уснул, а не в бессознательную муть провалился.
— Ты гляди-ка, сапер в себя приходит! — говорил кто-то рядом.
— Надо же. Проиграл я этому горлопану папиросы — огорчился кто-то другой.
Потом разбудили. Теперь смотреть было проще, хотя снизу вверх — непривычно. Сугробы какие-то отвесные, а вверху — человеческие лица. Странно.
— Пациент Николаев, 28 лет, огнестрельное проникающее ранение грудной полости, травматический пневмоторакс, контузия средней степени — привычно тарабанил женский голос. И сапер опять уснул, потому что сразу слишком много впечатлений.
