Изгнание. Книга 1

Внутренне протестую против диких устоев, диктуемых Земом элитариям всех колоний Солнечной системы, — но случаев бунта пока не случалось. Все обитатели окраин Солнечной системы безумно боятся землян и их кораблей; отчаянно радуются тому, что хотя бы здесь в их головы не вживляют компьютерный коннект для связи с обществом, но, главное, для контроля над самими землянами; безропотно сдают донорский материал, получая за постоянное унижение тела и души бюджетные гроши. Уверен в одном: однажды в будущем неизбежно начнется серия революций... И именно обычаи генетиков станут поводом к наращиванию центробежных тенденций. Но будет это нескоро, через несколько поколений, или несколько веков... Если народ всех сословий к тому времени не превратится сам в подобие покорных биороботов.

Наши женщины-элитарии недовольны: они вынуждены постоянно следить за пиком экстаза, чтобы не допустить нежелательной для генетиков беременности, — иначе им все равно не позволят родить, даже если оплодотворение произойдет.

Подобная история произошла с моей матерью: в юности, еще будучи коренной землянкой и обитая вдвоем с матерью в столице метрополии, Грациоза допустила оплошность: забеременела. Таинственное"нечто", — зародыш будущей жизни, — развивалось в ней целую неделю, пока дотошные компьютеры-контролёры не определили в её крови, благодаря обязательным ежедневным анализам, возникшую беременность.

Это означало одно: мать утратила контроль над собой, она целиком отдалась оргазму, забыв: элитарии не принадлежат себе, они — рабы генетиков. Административное нарушение, — но наказанием за него явилось вытравливание из юного тела матери крошечного зародыша, лишение ее ренты элитариев сроком на три года и трехгодичная же ссылка на Тефию, — далекую и "страшную" колонию в космической дали, где мать должна была жить на полном государственном обеспечении, — то есть фактически впроголодь. Родственникам запрещалось ей помогать.

Но генетики прогадали: из бывшей Грациозы — непутевой юной прожигательницы жизни, думающей исключительно о внешности и кавалерах, занимавшейся наукой играючи, для красного словца, — через несколько лет существования на спутнике Сатурна, мать превратилась в одну из самых богатых женщин здесь, — благодаря уму и трудолюбию.

Да, она вполне могла бы протянуть три года в качестве "политической ссыльной" — здесь немало таких, но, сразу по приезде, пошла в Компанию и предложила свои услуги, продемонстрировав гору дипломов, грамот и наград, зная о постоянном наличии на Тефии вакансий квалифицированных специалистов. Полагаю, руководство было шокировано: девушка-элитария желает работать простым инженером-изобретателем? Но вскоре местные бонзы от промышленности забыли о недавних предрассудках: мать не только работала отлично и неплохо зарабатывала, ее труд приносил и ее работодателям весомые дивиденды!

На Зем мать более не вернулась: сказала, что Родины ей хватает по горло, а на курорты Средиземноморья достаточно ездить раз в несколько лет. Тем более, что нравы на Тефии гораздо более демократичны, а мужчин здесь впятеро больше, чем женщин. Это было сущей правдой, благодаря которой мать поочередно жила: с элитарием-"паразитом", выселенным с Зема за оскорбление члена Совета, — потом он убрался назад в свою двухкомнатную "конуру" в метрополии; с субпролесом-разнорабочим, сыном люпы, жившей с ним вместе, — этот любовник был хорош собой, но глуп, как пробка, и не имел никакого желания учиться и повышать уровень интеллекта, — мать устала от него быстро.

Сейчас она живет с "простым" инженером из страты ординариев, человеком, близким ей по духу. Иногда шутя говорит: как жаль, что банк Генов не берет сперму у великих ученых простого происхождения, — от ее своего любовника она согласилась бы зачать еще одного сына. Но — нельзя...

Меня мать согласилась зачать в оптимальном возрасте тридцати двух лет, — уже добившись финансовой стабильности, реализовав несколько своих высокодоходных идей и возглавив филиал местного Космического банка развития, — и захотев чего-то нового. Она жаждала смотреть на меня с самого рождения, забрала к себе в четырехлетнем возрасте и любила искренне, всегда мы с ней ладили, как двое друзей.

И ее нынешний гражданский муж, — которому никогда не суждено стать законным, — со смешным именем Пампин, или Памп, — относится ко мне, — не побоюсь этого слова грешного, — как "отец родной", — или закадычный понимающий друг. Мне повезло с матерью и Пампом, как никакому другому элитарию, — я рос, окруженный любовью. Почти настоящая счастливая семья.

Не раз мы ездили кататься с ними втроём на лыжах со склонов каньона Итака, — там великолепные снега, но на поверхности Тефии можно находиться исключительно в изолирующем костюме, скрывающем лицо и тело, — это почти скафандр, но напоминающий вторую кожу.

Температура Тефии значительно повысилась после первых её бомбардирок астероидами и привнесением искусственно удерживаемых на поверхности фреонов, но цели создания полностью терраформированной колонии земляне не ставили: они начали освоение этого спутника Сатурна только из-за наличия здесь огромных запасов уникальной воды. Ведь сама Тефия — это целиком ледяная крохотная планетка....

Зему нужны талые воды этого спутника, но не Тефия как райский сад, поэтому здесь надолго сохранится вечное царство льда...

Общество местных колонистов обитает под куполом с искусственной атмосферой, — на десятки километров тянется долина, — "живая" территория с зелеными насаждениями, милыми коттеджами земного типа и даже ласковыми ветрами. Высокие, мне по пояс, травы пахнут опьяняюще нереально, восхитительно, — они настоящие, произрастают на толстом слое плодородного чернозема с Зема. Поднимешь голову, — над тобой голография облачного неба, имитирующего земную синь небес.

В раннем детстве полагал: наша Тефия — настоящая подлинная земля людей, и нет никаких других родин у человечества. Лишь после услышал непонятные сказки о других планетах и десятках миллиардов жителей. Вначале — не поверил, потом — ужаснулся. Бедное человечество обитает в такой скученности в других местах, — стремясь жить на традиционных территориях, но мир — повсюду прекрасен, нужно только захотеть его увидеть, рассмотреть иной рисунок звезд на небе.

Когда вырос, в восемнадцать лет завершив базовый образовательный курс, — пошел сперва работать в филиал Космического Банка, — работа была не слишком сложной, но — не креативной, рутинной, — не для меня. Мать поняла и поддержала мое стремление к науке. За мной сохранили пост третьего заместителя директора с неполным рабочим днем, составлявшим пять часов ежедневно, кроме выходных: я ведал отделением научных инноваций. Исследовав мое общее состояние здоровья, физического и психического, мне было позволено заниматься и другой деятельностью, — в свободное время.

В банк я постоянно ходил на совещания, не опаздывал; изучал и анализировал последние технические достижения, применяемые в банковской деятельности в метрополии и старых колониях; выдавал рекомендации по оптимальному использованию имеющегося у нас оборудования. Словом, деятельность моя казалась мне почти синекурой, отнимавшей времени, — чуть, но дававшей отличную стабильную зарплату и стаж "замдиректора Космобанка", — красиво звучало, завораживающе...

Все оставшееся время делил между изучением Тефии, — ее дивных ледяных запасов и их необычного химического состава, пытаясь забираться в самые неизученные уголки спутника, — и наблюдениями Вселенной.

Это именно я первым зафиксировал странные, официально так и не нерасшифрованные сигналы, шедшие в направлении Солнечной системы из системы Эпсилон Тукана.

Возможно, я и не был первым человеком, обнаружившим их, но нигде не приходилось встречать информацию о подобном. Неожиданной находкой я космического зова я поделился с главой обсерватории Ферием, моим почти другом и добрым наставником.

Ферий мне вначале не поверил, так абсурдно прозвучала для него эта информация: директор обсерватории являлся убежденным пессимистом в вопросе контактов с другими мирами, полагая, что кроме жителей Солнечной системы, других разумных существ не существует, — да и слава Богу, что так! Но он все-таки оформил мое сообщение о принятии повторяющихся сигналов в соответствии с принятыми в обсерватории правилами: так как я не являлся штатным сотрудником обсерватории, он записал "новооткрытое" на себя в журнале наблюдений, — по согласованию со мной. И вскоре отправил информацию о странном наблюдении на Зем. Хороший был человек!

Его вскоре вызвали в метрополию, под предлогом участия в конференции, но назад он так и не вернулся: пришло сообщение, что Ферий погиб на подвесной дороге в районе горы Джомолунгма. Тело не было найдено. Никакой входящей информации с Зема о сущности зарегистрированных сигналов обсерватория не получила. Словно само наше исходящее письмо исчезло в бездне корреспонденции, как в бездонном решете.

Хотел было послать повторный запрос, — уже от своего собственного имени и статуса, — астронома-любителя высшей категории, — вне должностных обязанностей, — но интуитивно не стал этого делать.

Предварительно посоветовался с мудрой матерью, и она велела мне ничего не сообщать на Зем. Сказала: смерть Феерия выглядит подозрительно. Более чем подозрительно! Возможно, мы с Ферием вторглись в засекреченную область исследований, в которую светским лицам ход воспрещен. Феерия вполне могли запросто 'убрать'. Не объяснила, почему. Если расшифровка сигналов и была предметом интереса некоей секретной епархии, почему бы просто не объяснить Феерию, что не нужно разглашать эту информацию, и все? Мать засмеялась моей наивности, завздыхала, сказала, что для меня и Тефия — слишком людный космический объект: с моим невинным взглядом на жизнь только на астероиде личном жить! Привыкнув ей доверять всемерно, — прислушался к её мнению. Сохранил память о сигналах в своем знании. Смолчал, никуда более не отправляя донесений о своем открытии.

Вскоре и заместитель директора обсерватории, без всякой мотивировки, был отозван в метрополию, где получил новое назначение, — на Энцелад. А к нам в обсерваторию с Зема прислали странного директора с образованием неясного типа. Подозреваю, что он был близок к креационистам и совсем не походил на "инженера": чистый администратор, моралист и зануда, абсолютно не разбиравшийся в астрономии. Поэтому, очевидно, его и назначили... Видимо, Зем не был заинтересован в новых космических открытиях, — денег не хватает и на окончательное терраформирование уже созданных колоний землян...

Однако, "новая метла" нисколько не препятствовала моим наблюдениям звездного неба, полагая Стипатора, — то есть меня, — глупым дилетантом-банкиром. Друзья меня зовут Стип, но Стипатор — это подходящее имя для рожденного на спутнике... Мать дала приятную скромную взятку новому "директору" и тот отныне почитал меня своим другом и покровителем в провинциальной глуши. А его недалекая скорта делала мне необтекаемые намеки на симпатию... Глупая девушка...

В двадцать меня случился бурный роман с замечательно красивой рыжей женщиной из самых низов, но умной до чрезвычайности и очень ласковой...

Дочь люпы, рожденная в лунном лупанаре, по умственному развитию она оказалась отличной от других представителей своего сословия. Её отделили от массы детей низшей касты в пять лет, переименовав в Инжению. Не знаю, как там мою возлюбленную звали прежде.

Пройдя соответствующее длительное обучение, — настоящее, с методами зубрежки и зуботычин, — без всякой дорогостоящей суггестии, — она была сочтена пригодной для работы техническим сотрудником на колониальных обсерваториях, — здесь всегда имелись вакансии для амбициозных людей "без связей". Приехала на Тефию с немалой надеждой: заработать честных денег и найти подходящего мужа-инженера.

А полюбила — меня, испортившего ей всю жизнь. Она не была прилипчивой скортой, рожденной для сексуальной радости элитариев, она была женщиной-ученым, скромной, гордой и простой, без любых познаний о сексе и контрацепции. Как дитя. Я был таким же. Молодым и жарким. Общение с матерью не подразумевало лишних откровений, а в дисципии местном, где со мной учился лишь еще один мальчик, уже уехавший покорять Зем, — о сексе упоминалось вскользь, как о чем-то постыдном для элитария.

Наше совместное наблюдение далеких ночных созвездий и высчитывание параллаксов привело вначале к робким, а затем все более жарким и долгим поцелуям, к спешной страсти в темных кабинетах обсерватории. Затем — пришло время безумных упоительных ночей в моей холостяцкой квартире, где я поил её беато и кормил банасами, которых ей не так и довелось попробовать на Земе.

Инжения радовала меня невероятно полной самоотдачей: во имя моего удовольствия она готова была пересечь пешком кратер "Одиссей" или целовать мои руки. Или делать еще большее, — все, что моей душе угодно.

Куда до Инжении низменным, корыстным скортам! Я не мог часу прожить без ее милого голоса, нежных теплых рук и ласковой покорности. Но через несколько месяцев моя возлюбленная оказалась беременной. Я не понимал всего ужаса происшедшего: низшие чины не проходят регулярных анализов, — факт выявился лишь через два месяца. Впрочем, если бы Инжения была беременна от простого ординария, — ничего страшного: спешная регистрация брака, — и все дела. Подумаешь, эка невидаль: ребёнок! Но...

Элитариям не дозволено иметь плод любви от простых женщин, — ни от каких, — естественным образом. Я мог получить статус сознательного правонарушителя норм креационизма, — и претерпеть интернирование на Зем, с последующей демотивировкой, то есть полным лишением памяти о прежних связях и знаниях, — стать растением с элементарными рефлексами. Пришлось обратиться к матери, — она помогла, скрепя сердце: уговорила своего любовника Пампа объявить себя отцом будущего ребёнка, — тот согласился, но жениться отказался: так он лишится права жить с Грациозой, так как ординариям, единожды вступившим в брак, запрещены разводы и супружеские измены. До брака, — гуляй, сколько хочешь: меняй партнеров, погрязай в пучине порока, но после женитьбы, — ни-ни! Иначе будешь наказан лишением в правах. Так в людях воспитывают нравственность.

Но, так как брака-эпигамии между "любящими" (Памп единожды видел Инжению) не было, то ей позволили выносить и родить нормального здорового ребенка — чудную девочку, — причем до самых родов она выполняла свои обязанности астронома-исследователя, и искоса бросала на меня любящие нежные взгляды, ни в чем меня не обвиняя.

После родов ее немедленно передислоцировали, в качестве наказания, на колонию Харон, — без права выезда оттуда в течение двадцати лет. Харон — закрытый объект терраформирования, там ведут неведомые непонятные эксперименты, о сущности которых я могу лишь догадываться, и то благодаря намекам матери, — доступ гражданским лицам туда строго воспрещён. Следовательно, я никогда более не увижу свою возлюбленную: двадцать лет — огромный срок.

Моя дочь от Инжении осталась на Тефии, — в качестве законной дочери Пампа, человека, имеющего официальный стаж свыше двадцати лет и награды правительства за 'ударный труд', — поэтому он был сочтен достойным удочерить собственную дочь и лично ее воспитывать.