Морана-2

— Тащ лейтенант, ваше приказание выполнено!

Положив на стол кожаный чехольчик, внутри которого покоилась легкая, острая и на диво удобная цепная пила, ефрейтор Голиков на всякий случай заверил начальство:

— Вот, в целости и сохранности...

— Молодцы, так держать.

Небезосновательно рассчитывая на заслуженный отдых, бойцы жестоко просчитались: их, как уже имеющих необходимый опыт, тот же направили на возведение большого шалаша — повелительно ткнув командирским пальчиком сначала на кусок брезента, еще недавно бывший пологом боевого отделения БТР. А затем на два десятка тонких лесин, ровного сухостоя и немаленький холмик соснового лапника, который успел нарубить пехотной лопаткой костровой Дашук — тоже, к слову, просчитавшийся насчет необременительности своего дежурства. Впрочем, идея комфортного сна на мягких ветках у красноармейцев отторжения не вызывала, так что работа вскоре закипела стахановскими темпами. Собрав из тонких стволиков каркас согласно всем ценным командирским указаниям, они споро начали устилать его скаты пушистыми ветками молодого сосняка, поглядывая на Александру, подсевшую к скрученной с БТР темно-серо-зеленой коробке радиостанции. Она уже успела растянуть и закрепить трехметровый хлыст антенны, подключив ее в штатный разъем, теперь же осталось запитаться от снятого с бронетранспортера аккумулятора, еще утром любезно (но со сдавленным кряхтением) доставленного безотказным гефрайтером Биссингом. Ну и поколдовать с настройками, выискивая в эфире хоть какую-нибудь новостную службу. По заверениям водителя-механика, радиооборудование его "Ханомага" было нестандартным, потому как он часто использовался как машина связи — так что была надежда услышать что-то помимо радиопереговоров вермахта...

— Ка-ар-р!!!

Не успел смолкнуть тревожно-громкий вопль ворона, как его хозяйка подхватила ППШ, с лязгом передернула затвор — и уже раскладывая в боевое положение приклад, спокойно скомандовала:

— Тревога! К бою!..

Побросав все под ноги, солдаты молча ринулись к сложенному под присмотр Дашука оружию: несколько секунд, и лесной лагерь ощетинился во все стороны стволами двух пулеметов, "папаши" и двух карабинов. Рявкнув что-то по-немецки гефрайтеру, что тут же подогнул колени и завалился ничком на землю, младлей цокнула языком и уточнила диспозицию:

— Хуги, где чужие?

Снявшись с ветки, ворон с шумными хлопками крыльев немного пролетел в сторону пересохшего болота, где совсем недавно работали бойцы, и бесшумно вернулся обратно.

— Карский и Тычина, на левый фланг!

Быстро собрав и закинув в свою планшетку все бумаги с импровизированного столика, Александра присела на колено за обманчиво-надежным стволом большой сосны и принялась набивать патронами оба сменных диска для ППШ. Минут десять было тихо, затем в глубине изрядно прореженного молодого сосняка треснуло сразу в нескольких местах звонко треснул валежник: внимательно-напряженный Голиков тут же навелся на источник подозрительных звуков и мягко придавил пальцем спусковой курок, почти выбрав свободный ход. Еще несколько минут, и сквозь тихий шум леса пробился неуверенный оклик:

— Эй, вы чего там?

Поглядев на командира и увидев разрешающий кивок, ефрейтор достойно ответил на этот почти философский вопрос:

— А вы там — чего?!?

Вновь затрещали шаги сразу нескольких человек, однако свободно показалась всего одна мужская фигура в основательно потрепанной и грязной форме рядового РККА. Вжимая в плечо приклад винтовки-"мосинки", красноармеец настороженно, но уже с явной ноткой облегчения уточнил:

— Свои, штоле?

И тут же слегка присел, наконец-то заметив уставившийся прямо на него ручной пулемет.

— Какая часть?!

— Так это... Сто восьмая стрелковая дивизия, третий батальон четыреста сорок четвертого полка!

После недолгой тишины ствол "ДТ" задрался в небо:

— Второй батальон четыреста седьмого полка! Давайте к нам, только без глупостей.

Опустив винтовку, переговорщик двинулся вперед, а следом за ним стали появляться новые фигуры. Заросшие щетиной и грязью, измученные, пошатывающиеся от голода и усталости: один боец медленно брел, прижимая к себе неряшливо замотанную руку, другой ковылял, опираясь на самодельный костыль. У третьего вместо сапог были одни лишь заскорузлые портянки, еще пара упрямо тащила на плечах увесистую дуру противотанкового ружья Симонова... Всего девять человек, выстроившихся на краю небольшого лагеря неровной цепью — и с удивлением пополам с усталостью взирающих на молоденькую девицу в офицерской форме, да еще и с кубарями младшего лейтенанта. Та же, остановившись напротив предводителя сборной солянки бойцов, оценивающе поглядела сначала на его подранную форму с сержантскими знаками различия, а затем и на правую руку и плечо, замотанные в когда-то чистые тряпки.

— Воинское звание, фамилия, тип ранения?

— Младший сержант Иван Каланчов... Э-э, виноват, не понял насчет типа?

— Чем ранило: пуля, осколок, штык, просто побило-поломало при падении?

Непроизвольно кивнув и опять скривившись от полыхнувшей боли, высокий и худой (действительно, как каланча) отделенный командир хрипловато подтвердил:

— Немцы по нашим окопам минами сыпать начали, вот тогда — сначала в плечо, потом руку отбило...

Мимо солдата с ушибленным бедром младлей прошла, лишь едва мазнув взглядом по широкой прорехе на штанах, сквозь которую белели измазанные землей кальсоны.

— Когда ели в последний раз?

Тот самый солдат-переговорщик, поправив лямку винтовки на плече, с готовностью пожаловался:

— Второй день пошел, как последние сухари догрызли, тащ младший лейтенант! Нам бы пожрать?..

Пройдясь вдоль кривоватого строя в обратную сторону, Александра заговорила — моментально завладев вниманием:

— Кого я вижу перед собой? Усталых, грязных, окровавленных, частью — даже утерявших личное оружие...

Сразу четверо красноармейцев едва заметно дернулись, против воли скосив глаза на сидящего возле танкового "ручника" ефрейтора. Впрочем, вид на мордастого здоровяка, уложившего к себе на колени немецкий пулемет, их тоже не вдохновлял.

— Однако даже не подумавших сдаться. Презревших смерть, выстоявших под потоками огня и стали, взявших с врага высокую цену за каждую пядь нашей земли. Поэтому я вижу перед собой... Победителей.

По строю словно бы просквозил незримый ветер, вместе с которым из солдатских глаз пропала усталость, опаска и подавленное настроение.

— Сейчас для вас заварят чай со сгущенным молоком: пить его будете вприкуску с пшеничным хлебцом, размачивая и медленно прожевывая. Через пару часов придет время для бульона на говяжьей тушенке... Дашук, займись.

Один из бойцов под началом неприлично красивого младлея тут же закинул карабин за спину и загремел крышкой чуть закопченого пузатого чайника.

— Карский и Тычина: увеличить шалаш на девять лежаков, передвинуть бревна для нодьи в центр.

Здоровяк-наводчик "МГ-34" тут же снялся со своего места, а его второй номер подбежал к беловолосой командирше и что-то уточнил. После разрешающего кивка он же отошел к большому пятнистому рюкзаку и вытянул из бокового кармашка кожаный чехольчик — из которого и уронил себе под ноги гибкую плеть небольшой цепной пилы.

— Голиков: новоприбывших сводить на лесной ключ — умыться и привести себя в порядок. Затем устроить в лагере: безоружным бойцам выдать трофейные карабины и боеприпасы. У кого отсутствуют вещмешки и плащ-палатки...

Задержав взгляд на рядовом, щеголяющем чем-то средним между солдатскими обмотками времен первой мировой войны и дореволюционными крестьянскими онучами, младлей Морозова едва заметно усмехнулась.

— Вот это творчество по народным мотивам тоже поправь — у оберфельдфебеля как раз подходящий размер.

Ефрейтор, поправив-подвинув непривычную пока кобуру с наградным "Вальтером", неохотно расстался со своим ручником.

— Так точно, товарищ лейтенант, устроим и снарядим в лучшем виде!

Достав из своего рюкзака несколько блестящих железяк явно-медицинского назначения, девушка бросила их повариться в стоящий на углях котелок с водой. Следом вдумчиво проинспектировала содержание немецкой аптечки первой помощи, вознеся мысленную хвалу немецкой педантичности и предусмотрительности — ибо светить своими запасами медикаментов ей откровенно не хотелось.

— Сержант?.. Карский, разбуди его.

Отреагировав на лопатообразную ладонь, осторожно похлопавшую по заросшей щетиной скуле, младший сержант очень неохотно восстал ото сна, в который и сам не заметил как провалился. Когда он присел напротив обретенного командира на перевернутое донцем вверх трофейное ведро, то непроизвольно выпрямил спину, услышав равнодушно-властное распоряжение:

— Ну давай, рассказывай.

Осторожно пристроив на коленях раненую руку — так, чтобы та поменьше ныла, Каланчов на всякий случай уточнил:

— Что, товарищ младший лейтенант?

— Как ваша сборная солянка оказалась в лесу: ваш батальон прикрывал шестой узловой дот, от Дзержинска до него почти пятнадцать километров. Как вышли на наш бивуак, воинские специальности бойцов. И почему вы без командира?

Отвечать сержант начал с последнего вопроса, едва не пожав при этом плечами:

— Так убили у нас всех командиров. Комроты под снаряд попал, нашего комвзвода тоже прямо в блиндаже накрыло: там только обломки бревен полетели... Вместо них товарищ политрук стал командовать, но его через день тоже — того, прямо в голову. Нас ругал, если без касок видел, а сам в одной фуражке... К вам стрелок-противотанкист вывел: он сибиряк, до призыва в охотхозяйстве работал и по лесу ходить умеет. Сначала следы гусениц на берегу болота заметил, потом табачок ваш унюхал...

— Покажи его.

— Вон, в обнимку со своей оглоблей спит.

В коренных народах Сибири Александра разбиралась весьма посредственно, но якута кое-как опознать смогла: низенький коренастый красноармеец действительно был неразлучен с длинноствольным творением оружейника Симонова.

— Ложи руку сюда, посмотрю. Сам дальше рассказывай.

С опаской наблюдая, как офицер разложила нож с широким лезвием и одним движением взрезала ткань его гимнастерки и тельника, Каланчов сглотнул и продолжил:

— Так... Когда приказ об отходе на новые позиции довели, нашу роту на прикрытии оставили: а когда под утро за нами телеги приехали, немцы как раз артобстрел начали. Вон те трое — ездовые обозно-вещевого отдела нашего полка, у них повозки вместе с лошадями разнесло, а они успели к нам в окопы заскочить. Та пара с ПТРС — все, что осталось от трех расчетов противотанкистов. У нас в роте еще два ружья Дегтярева были, но их быстро выбили: там же зарядил, выстрелил, и опять перезарядка. Долго, в общем. Они еще и позицию после каждого выстрела не меняли... А у якута ружье товарища Симонова и сам он тот еще хитрож... Предусмотрительный: быстро отстреляет всю обойму, и бегом на новое место. Вон тот, и двое по соседству с ним — рядовые стрелки из моего отделения. Который с подбитой ногой, подносчик снарядов к противотанковой сорокапятке: весь расчет прямо с пушкой накрыло, а его просто откинуло и присыпало землей. Немцы когда по нам вдарили, вся рота, считай, в окопах и осталась... Они на наших позициях даже не осматривались толком: так, постреляли по телам да гранаты в остатки дзотов покидали. Мы ночи дождались, выползли из разных щелей... Сунулись было отходить, а там уже немец хозяйничает: ну и вспомнили, что товарищ замполит говорил, что если так сложится — всем идти в лес, и... Ах-ты-ух-с-су-бл!!!

Не обращая внимания на задавленные матюги младшего сержанта и его побелевшие от боли глаза, блондиночка продолжила осмотр.

— Две ночи пробирались, а днями в воронках от снарядов прятались... У-ух!!!

Слова иссякли почти одновременно с силами, и раненый начал было заваливаться, но его аккуратно придержал за шиворот вернувшийся ефрейтор Голиков. Он же забрал с углей котелок с зондом, щипцами и изогнутой иглой, и полил Александре на руки из фляжки со шнапсом.

— Ну что, Каланчов, порадовать тебя не могу.

И без того бледный мужчина стал отдавать в синеву.

— Недели две придется тебе обходиться одной рукой. Как ты будешь управляться в сортире, ума не приложу.

Моргнув, сержант начал медленно розоветь, а стоящий над ним Вилен задумался, живо представив себя на его месте.

— Впрочем, коллектив у нас дружный, и товарищи тебя не бросят одного с такой напастью: обязательно помогут, поддержат... И даже подержат у раненого товарища. Правильно я говорю, Голиков?

Сдавленно кашлянув, ефрейтор подтвердил, что для советского солдата взаимовыручка обычное дело.

— Начисли-ка сержанту из фляжки грамм пятьдесят.

Достав емкость со шнапсом, Вилен плеснул немного в собственную кружку — и поглядел на подчиненных, старающихся не слишком сильно ржать над раненым героем. Впрочем, тому было не до дружеских подколок: глотнув военно-полевого анальгетика, ранбольной моментально остекленел глазами и выпал из реальности...

* * *

Очнулся сержант так же резко, как и сомлел, обнаружив себя лежащим под брезентовым тентом — причем внутри уже готового просторного шалаша, пахнущего свежей хвоей и смолой-живицей. Ноги, с которых кто-то из товарищей стянул сапоги и портянки, приятно холодил ветерок; те же неизвестные умудрились избавить его и от формы, оставив в одних лишь кальсонах. Впрочем, это все были мелочи: на раненой руке и предплечье белели свежие бинты, чуть отдающие в нос какой-то медицинской химией, сама конечность была привязана к телу полосками ткани — но главное, она уже не пульсировала дергающей болью!!! Нет, ну так-то ныла и болела конечно, но умеренно и даже вполне терпимо! Повернув голову на звук близких голосов, он разглядел четверку солдат, привольно развалившихся возле остатков основательно прогоревших бревнышек длинного костра — и между прочим, тоже как и он босоногих. А нет, бойцов все же было пятеро: Иван не сразу заметил сидящего наособицу молодого ездового, где-то раздобывшего офицерский планшет, карандаш, несколько половинок стандартного бумажного листа — и теперь изображающего из себя ротного писаря. Сосредоточившись на смысле идущего разговора, Каланчов тут же об этом пожалел:

— ...того прямо в противоснарядной щели убило: а вот потом уже и Саенко через бруствер в грудь достало. Кровью истек, бедолага...

— Точно, я тоже это видел! Он в ячейку к пулеметчикам завалился.

— Дальше: боец Хабиров погиб смертью храбрых от осколка в голову...

— И нихера-то каска не помогла!

— Главное, что она была у него на башке, и мы все это подтвердим! А значит что? Это значит, семье его выплаты сразу назначат! Ты пиши, Павка, пиши...

Оглядевшись поосновательней, сержант наконец-то различил следы ночевки доброго десятка человек: в нескольких местах до сих пор лежали использованные вместо подушек солдатские сидоры — а в голове одного лежака, устроенного как бы немного наособицу, стоял большой пятнистый вещмешок, начищенные до матового блеска хромовые сапоги и какое-то оружие в брезентовом чехле. С дальнейшим созерцательством у сержанта не заладилось: острой резью напомнил о себе переполненный мочевой пузырь, который доходчиво у намекнул, что терпел уже достаточно. Так что времени у человека осталось всего ничего — только-только доковылять до сортира.