Реальность третьего рода

И вдруг среди толпы, на пределе его почти отключенного восприятия мелькнуло что-то яркое. Оно находилось у него под носом, на ремешке чьего-то рюкзака. Яркий круглый значок с веселым слоненком. И надпись розовыми буквами "подари мне слоника". Он поднял глаза. Хозяйкой рюкзака была девушка, вероятно студентка. Она пребывала в таком же отключенном состоянии, в котором Слон был несколько секунд назад и в каком пребывало большинство людей, находящихся в этом поезде. Она не видела его, не видела никого вокруг. Она была глубоко в своих воспоминаниях, которые, похоже, были не очень приятными.

Лязгнули двери, поток людской массы увлек их наружу. Она проснулась и быстро пошла прочь.

Он догнал ее уже почти внизу лестницы и, пытаясь остановить, взял ее за плечо. Она обернулась. Огромные удивленные глаза уставились на него. Слоник, вытащенный из кармана, раскачивался на цепочке как раз на уровне этих глаз. Она ничего не понимала.

— Это тебе!

Она медленно подняла руку и взяла его. "Подари мне слоника," — беззвучно сказали ее губы. Они стояли посреди лестницы, словно выпавшие из этого шумного движения. Им казалось, что вокруг очень тихо.

Вдруг кто-то грубо протолкался между ними, и после этого Слон увидел ее, уже быстро идущую к дверям поезда. Ему показалось, что в какой-то момент она дрогнула, словно хотела обернуться, но не сделала этого.

Он повернулся и пошел вверх по лестнице. Теперь он чувствовал легкость, словно разрушил какое-то древнее проклятие. Подумав о проклятии, он сначала испугался, а потом вспомнил слова одной знакомой ведьмы.* Ведьма как-то сказала что акт дарения снимает все проклятия, и вещь, подаренная бескорыстно, всегда является чистой.

А потом ему подарили еще одного точно такого же слоника. И именно его, второго, он сейчас обнаружил в кармане. Он тогда расстроился, что второй окажется таким же, как первый, но нет, он пролежал в его куртке несколько лет, пару раз он натыкался на него, сунув в карман руку, наждый раз вспоминая эту историю, но история была уже стёртая, слегка пыльная, как старая фотография.

Так брел он в туманном сером пространстве среди летящих капель. И теперь ему показалось, что все не так плохо, если он понял это. У него есть преимущество перед ребенком, в том, что он знает и ценит эти крохи чистого восприятия.

Жаль только, что их становится все меньше и меньше.

Слон наткнулся на что-то в мокром тумане. Похоже, оно было живое и пришлось открыть глаза.

— Простите. — Пробормотал он и двинулся дальше.

Она откинула мокрые волосы со лба и без гнева посмотрела ему вслед. Он прошел еще два шага и остановился. Не может быть. Так не бывает. Откуда она здесь. Сейчас он обернется и увидит удаляющуюся в туман дождя спину, и это будет совсем непохоже на тот удаляющийся в образ в толпе глубоко под землей.

Он медленно обернулся. Нет, это действительно была она.

Она тоже была в том же нерешительном состоянии. Она то собиралась отвернуться и пойти дальше, то, вдруг, прерывала уже начатое движение и снова пристально смотрела на него.

Дождь уже сделал свое дело, окутал ее холодом, сном и безразличием. И поэтому ее нерешительность была замедленной.

Слон торопливо полез в карман и потянул за цепочку. Синий слоник закачался на уровне ее глаз.

"Подари мне слоника," — беззвучно сказали ее губы.

Большая, украшенная лентами, повозка въехала на площадь. За ней бежали дети. Уж они-то знали, что это означает. Сейчас начнутся чудеса. Потому что повозка принадлежала местному Чародею. А вот и он сам. В простом зеленом плаще, с белой бородой, он слез со своего места рядом с кучером и обошел повозку вокруг.

Кучер откинул от борта ступеньку, и маг поднялся выше. Его движения были ловкими, молодыми. Он откинул полог повозки, и в ней обнаружилась большая бочка. Народ уже собирался вокруг. Чародей стоял во весь рост на повозке и что-то говорил. Отсюда не было слышно, что, но народ, толпящийся вокруг ликовал.

Он сидел под навесом, схоронясь здесь от полуденного солнца. Поначалу его можно было принять за бродягу или отставного солдата, потому что у него не было правой ноги. Тяжелый потертый костыль стоял у стены. Но, приглядевшись к его одежде, можно было заметить, что на нем черная вышитая куртка из дорогой ткани. А его длинные тонкие пальцы уж никак не могли принадлежать слодату. Он сидел в тени и издали наблюдал за тем, что происходило на площади.

А Чародей, держа в руке прозрачный кубок, наклонился к бочке, а когда он снова поднял кубок вверх, в нем искрилось на солнце что-то ослепительно-радужное. Он наклонился в толпу, и кубок пошел по рукам. Сияние рапространялось по площади, раскрашивая пыльную толпу в яркие цвета. Чародей стоял на повозке, уперев руки в бока и улыбался. Он обвел взглядом толпу, довольный своему чуду, посмотрел на небо и на дома на краю площади, и вдруг взгляд его остановился на бродяге.

Тот улыбнулся, встретившись с ним взглядом. Они словно говорили беззвучно некоторое время. Потом он встал и пошел к повозке, совершенно забыв, что у него нет правой ноги. Непостижимым образом сделав несколько шагов, он пошатнулся, но толпа подхватила его и помогла идти. В руках у него оказался чудесный кубок.

Послышался шум. Отряд стражников, внезапно появившийся из переулка, стал теснить толпу с площади. Резкие крики команд смешались с воплями боли и бранью. Бродяга поднес кубок к губам. Запах прохлады и свежести наполнил его голову. Напиток в бокале был зеленовато-голубого цвета. Вкус родниковой воды показался живым воспоминанием детства, бродяга вспомнил замшелый дедушкин колодец и густые ивовые кусты на берегу озера.

Кто-то толкнул его под локоть, расплескав остатки радужного напитка. Крики стали громче, Толпа подалась в сторону, он схватился за чьи-то плечи, но не удержался и упал. Тяжелый сапог прижал его пальцы, кто-то споткнулся и ударил его башмаком в бок. Потом что-то мягкое опустилось на его голову...

Солнце безжалостно жгло ему затылок. Он вспомнил все, что произошло на площади, и боль в голове немедленно отозвалась тошнотой. Он поднял голову и огляделся. Площадь была серой и пустынной. Только едва заметное радужное сияние висело над разбитой бочкой, что валялась посреди. От повозки не осталось и следа. Боль снова накатилась огненным колесом. Оно вращалось и назойливо жужжало. Сыпались искры, становилось нестерпимо жарко.

Он снова поднял голову. Там, под навесом у стены по-прежнему стоял прислоненный его тяжелый костыль. До навеса было десять шагов.

Раскаленные камни мостовой причиняли боль его рукам, иногда вновь возвращалось огненное колесо. Но он чувствовал какую-то странную перемену. Что-то изменилось в нем. Может, это действовал волшебный напиток? Странно, теперь он совершенно не боялся смерти.

Было сумрачно, почти темно, дома нависали над улицей, но впереди, там где улица выходила на площадь, виднелся просвет, и туманный воздух, чуть подкрашенный желтыми огнями площади, излучал тепло. Слон и девушка медленно шли в этом коридоре света. Он подумал, что не зря заблудился среди дождя. Иначе он никогда не увидел бы эти старые дома. И не нашел бы ее. Старые дома. Странно, он всегда думал, что этот город совсем новый. И эти пять улиц выросли недавно на месте палаток первых жизнепробов. Значит это неправда. Город был здесь не в первый раз. Его строили, потом забросили посреди леса, потом снова строили. Город был хоть и маленький, но все же достаточно старый, чтобы в нем были такие дома. Значит и жизнепробов тогда еще здесь не было. Был город. Он посмотрел на пустые черные окна, они не казались страшными теперь, когда дождь маскировал их черноту и пустоту. Они все равно были серыми, как и все вокруг, кроме того желтоватого света, по которому они шли. Окна были живые, с лепными подоконниками, у каждого наверняка раньше была своя легенда. Там, наверное, жил кто-нибудь, а на подоконнике стоял кактус или клетка с канарейкой. Может, и сейчас еще живет... Или вон то окно.

— Вот видишь там, под крышей, окно?

Она взглянула вверх. Там, бледно, сквозь дождь, вырисовывался фронтон старого дома. Она впервые заметила, что в этом странном городе, состоящем из несколько улиц, есть старые дома. Хотя сейчас, среди дождя и тумана, все было не таким как обычно, каким-то нереальным.

— Там живет сумашедший художник. Он каждый день, кроме выходных, рисует одно и то же — то что видит из окна. Эту улицу, кусочек площади и лес вдали. И каждый раз получается разное. А потом сжигает свои картины.

— А по выходным? — Почему-то спросила она.

— По выходным он копает в огороде картошку. Тем и живет.

— Но ведь это неправда, — серьезно возразила она, — ты ведь и сам знаешь, нет там никакого художника...

— Ну и что? Если есть окно, значит должен быть и художник. Посмотри, разве может такое окно быть без легенды?

Она задумалась.

— Слушай, скажи, ты это сейчас придумал? Или ты видишь этот дом в первый раз? Я серьезно спрашиваю. Понимаешь, я здесь каждый день ездила, а теперь не могу вспомнить, чтобы этот дом тут стоял.

— Да нет, вроде стоял. А про художника... не знаю, у меня такое ощущение, что ничего я не придумывал. Просто в таких домах, как этот, на чердачном этаже, художники делают себе мастерские. А еще бывают художники, у которых нет дома, и они живут в мастерской...

— Ну да. Даже если этого не было, так могло быть. Ты прав. А вот я тебе щас тоже одну штуку покажу, здесь совсем рядом!

Они завернули в какую-то улицу. Здесь дома тоже были темные и старые. Странно, Слон никогда не слышал об этом, но сейчас было совершенно ясно: город не так прост, он старше, чем казалось. И не они, жизнепробы, основали его. Вероятно, это была не первая волна нашествия людей сюда. Похоже, город уже стоял здесь, и эти старые дома стояли заброшенные несколько десятилетий. А может, и не заброшенные, и в период запустения между нашествиями жизнепробов, здесь обитали местные жители, например, та же старушка из библиотеки. И те два мужика, которые спорили в автобусе. И водитель автобуса. В толпе молодых жизнепробов местные жители были незаметны, и никто не обращал на них внимания, и сейчас, Слон, вспоминая картины из любого дня, с удивлением отмечал на них этих местных жителей. Да, они существовали! Сколько их было? Сколько здесь старых домов? Может быть, десяток. Странно, что он никогда не обращал на них внимания. Он же видел их с холма, позади площади и памятника Последнему Герою.

Она остановилась у какого-то дома.

— Смотри!

На черной каменной стене мелом были написаны кривые полустертые буквы.

— "Башня Забвения" — прочитал Слон. Дождь все шел, и надпись, сделанная мелом, постепенно смывалась. — Но ведь она уже давно должна была стереться, откуда ты знала, что она сейчас есть?

— Она всегда есть. Вероятно, ее кто-то все время обновляет... А если он вдруг забудет, то у меня тоже есть мел.

Слон подумал, что она что-то знает об этом доме. По крайней мере, должна знать, почему "забвения". Он оглянулся. Издали, сквозь дождь над домом, и правда, была видна массивная черная башня. А может быть, эта легенда как-то связана с тем, что мы не помним многих вещей, связанных с городом. И даже не задумывались над этими дырами в памяти, как будто этих вещей никогда и не было. Но Слон теперь знал об их существовании, и теперь замечал их везде.

Они вышли на площадь. Свет шел от памятника Последнему Герою. Вокруг него были единственные в городе уличные фонари. Они все равно не могли развеять дождевой мрак, и памятника не было видно.

Слон вышел на площадь и оглянулся. Его спутница куда-то подевалась.

— Эй. — Окликнула она его из-под навеса. Около нее у стены громоздилось что-то темное. Он подошел ближе.

— Вот. Поможешь мне его докатить? Я же на площади его бросила, пошла кофейник искать и заблудилась.

Только сейчас он понял, что это был мотоцикл. Тяжелый и черный. Слон посмотрел на нее. Так вот кто она такая... Ведьма на мотоцикле.

— Да, я был в Майайбете. Восемь лет назад. — Сказал Ондион.

— Прости, а что ты там делал? — Индре изрядно выпил вина и обычная его сдержанность слегка отступила.

— Искал, как обычно...

— Ты давно говорил, что ищешь. Но никогда не пояснял. Могу я надеятся на ответ?

— Да. Это просто. Ты никогда не спрашивал. — Ответил Ондион тихо.

Он помолчал, собираясь с мыслями. Последний луч солнца трепетал на каменной стене зала. Как же ему объяснить то, что он так и не нашел. Да, он нашел свое место в этом мире. Теперь он уже не бесформенный странник, принимающий образ того, чего от него ждут в каких-то конкретных землях. Кем он был... Ремесленником. Министром. Кузнецом. Колдуном. Студентом. Теперь у него есть свой замок. Даже своя земля, куда не смеет ступить чужой. Его лес. Но он не нашел ответ на тот простой вопрос, что мучил его в детстве.

— Я ищу ответ на один вопрос. Если хочешь говорить красиво "что такое красота?" Или, например, более приземлённо: "в чем природа симпатии?". Это сейчас одно и то же, потому что симпатия — это субъективное понятие красоты. Да, не совсем верно, не красоты, конечно, но чего-то очень близкого. Одни говорят, что красота — это целесообразность. Красиво то, что эффективнее всего служит своей цели. Это неверно. Есть вещи весьма уродливые, но те, что очень хорошо справляются со своими обязанностыми. Вот, например, нос того заморского зверя, что мы видели вчера на ярмарке. Людям он кажется безобразным. Но зверь берет им пищу и набирает в него воду. И я не видел ни у одного зверя более совершенного носа. Может быть, ключ в слове "служит СВОЕЙ цели"? Людям-то такой нос не нужен, у них руки есть. Тоже не так. И у людей есть множество безобразных, но удобных вещей. Другие говорят наоборот: "искусство" (а оно-то уж, без сомнения, красиво, как они считают) — это то, что абсолютно бесполезно. Если это можно использовать, то это — не исскусство. Тут они морщат нос и говорят: "Фи, как вульгарно". Но, я думаю, они тоже неправы.

Индре задумался. В его наполненной вином голове поднялся рой мыслей. Поднялся и снова осел.

— Ну, так, что. До сих пор не нашел? — Снова спросил он.

— Не нашел, — Ответил Ондион.

Индре поднял бокал.

— А может, и нет её совсем, этой твоей красоты? И симпатии тоже. Просто придумали люди себе, что красиво, а что нет.

На его пальце блеснул искусно кованый перстень.

— Может... Люди эгоистичны. То, что похоже на них самих — то красиво. Что чуждо — нет. Но это с точки зрения другого народа. А внутри, среди людей — все равно непонятно. Так что это правда только отчасти.

— Хорошо. Вот, например, горы — они красивы?

— Нет. Просто мы привыкли к ним. И они связаны с хорошими ощущениями: свежим воздухом, простором и хорошим обзором. А сами по себе горы не красивы. Это просто камни.

Они помолчали. Солнце уже совсем село, только облака над лесом еще горели красным. В зале стало совсем темно, но никто не зажигал свечей. Оба хорошо видели в сумерках. Наконец, Ондион спросил: