— Даже багряный, он всё равно останется самым большим сапфиром на свете, — упрямо подумал Марко, не замечая, что заговорил вслух. — И я заберу его с собой.

Он протянул руку и схватил камень. Схватил, словно чьё-то сердце — пульсирующее, пылающее, кровавое. И только пальцы сомкнулись на переливчатых гранях, из недр, из вопиющей глубины сапфира вдруг ударила безудержная силища. Бросилась наружу, ломая и круша, с невероятной страстью, презрев нормы людей и законы мироздания, сжигаемая нестерпимой жаждой освобождения, нечеловеческая сила. Она бросила Марко назад, протащила по доскам, рванула сапфир из руки. Камень стукнулся и закрутился волчком.

Яростный огонь толчками выплёскивался из Радаманта, словно тот икал или бился в конвульсиях; он швырял свет вокруг, как краску из ведра, широкими всполохами. Казалось, свет материален, его можно пощупать. Лиловые, пурпурные, багровые, пунцовые рукава извергались наружу, смешивались, уплотнялись, прирастали друг другом.

— Ну уж нет!

Марко вскочил на ноги — снова, скрипя зубами, с остервенелым упрямством — и тут же повалился обратно, как будто неистовый свет, рвущийся из сапфира, бил его с ног. Внезапно Радамант потух и уснул. Исторгнув из себя, мучительно, последние капли сияния, он умер, обратившись немой, тусклой стекляшкой. Свет же остался. Пятна его свивались, скручивались, обретали форму. Они уже не лежали на полу, стенах, статуях, они наполняли собой сам воздух, дыбились, громоздились, нависали над принцем кишащим ослепительным существом.

И вдруг оно всосало само себя, сжалось, оформилось, уплотнилось с чмокающим звуком и внезапно погасло. Перед оторопевшим принцем стоял высокий мужчина, статный и мускулистый, словно одна из скульптур, окружавших его. Но этот был настоящим — с чёрными кудрями, высоким лбом, лоснящейся кожей, пронзительной ухмылкой. Настоящим и абсолютно голым. Закрученная смоляная прядь падала ему на лицо, а в глазах копошилась внимательная тьма, и догорали багряные зарницы.

— Видишь, какая штука, мой юный принц, — сказал человек и потёр подбородок. Он проделал это с таким выражением, будто продолжал мысль, начатую некоторое время назад. — Сколько бы мы ни готовились к следующему мгновению нашей жалкой, жа-а-алкой, — с этим словами он нагнулся и ловко подобрал потухший сапфир, — жизни...

Марко закашлялся от забившейся в глотку пыли. Голый мужчина вздрогнул.

— О, ты абсолютно прав, прости! Сколько бы ты ни готовился к следующему мгновению своей жалкой, жалкой жизни, ты никогда не узнаешь, каким оно будет, это мгновение, — мужчина обаятельнейше осклабился. — Не правда ли?

Он разогнулся в полный рост и поднял камень, вертя в пальцах. Радамант был тускл, грани его более не мерцали. Марко было плевать, откуда взялся здесь этот слащавый атлет, но сапфир был сейчас в его руке.

— Но ведь... но ведь ты так и представляешь себе порядок жизни? — человек вроде бы и обращался к Марко, но говорил при этом сам с собой. — Иди вперёд, и будь что будет, верно? Фортуна целует беспечных, так ты говоришь? Ты и не думаешь готовиться к грядущему мигу, ты обожаешь сюрпризы, мой юный принц, м-м?

Мужчина запрокинул голову и расхохотался. Снаружи башни, казалось, грома вторили этому хохоту. Марко разглядел на голой груди чернеющий знак — то ли заковыристый шрам, то ли татуировку: перекрещенные крючья на фоне круга.

— Мне это нравится! — гаркнул мужчина, подбросил сапфир и снова поймал его. — Благодаря твоей удали мы сейчас можем поговорить, как человек с человеком. Ты, верно, заскучал по общению не меньше меня! Вон сколько проплыл в одиночестве! Принц? Ну же, эй! Пользуйся моментом, не лежи на полу, язык проглотив! Скажи-ка мне что-нибудь! Давай!

У Марко не было никаких сил удивляться, думать и хоть как-то реагировать, сообразно происходящему. Он забрался в самое сердце проклятого острова, он сразил чудовище во имя любви, и теперь его мальчишеская натура требовала награды. Он сжал кулаки.

— У тебя мой камень, голый человек, — прокряхтел Марко, стараясь звучать угрожающе. — И ты понятия не имеешь, чего мне стоило до него добраться!

Брови голого влетели вверх.

— Ну зачем же ты так! — воскликнул он. Покачал головой, поцокал языком и принялся быстро крутить Радамант в пальцах. — Имею, да ещё какое! Ты настоящий герой!

Марко почувствовал, что свирепеет. Голый буквально источал издёвку. То, как он говорил, как вертел его камень в руке — всё сочилось ехидством.

— Победил мантикору! — человек взялся расхаживать вокруг лежащего принца. — Сам! Один! Пронзил клинком! Раз! — он сделал неуклюжий выпад. — Укокошил старого блохастого кота с дурацким хвостом! Да ты храбрец!

Он с размаху пнул принца в поддых. Марко охнул и скрючился.

— Она была такой отвратительной, эта мантикора, да ведь? — мужчина схватил Марко за волосы, рывком подтащил к себе и прижался губами к его уху. Принца окутало приторно-сладкой вонью, и тошнота подкатила к горлу. — Скажи-ка мне, какой она была? М-м? На кого походила тварь? На мерзкого бродягу из подворотни, так, юный принц?

Он отшвырнул Марко и снова зашёлся в хохоте. Принц судорожно хватал ртом воздух, пытаясь отдышаться от сладковатого духа, но ничего не получалось.

— Лицо мантикоры всегда приобретает вид, наиболее отвратительный её противнику! Ты знал? Конечно не знал! У тебя же "чрескольжение" в голове! А-ха-ха-ха-ха! Ну да я тебе расскажу, времени у нас много, — голый опять подбросил сапфир. — Всё происходит благодаря каким-то там флюидам в шкуре зверя. Ты вдыхаешь запах, смотришь на рожу этой образины и видишь то, чего боишься больше всего на свете!

— Мне всё равно, — просипел Марко. Ему хотелось плакать, злиться и домой. — Отдай мне камень.

— Вот, например, — продолжал голый, не слушая мальчишку, и крючья на его груди мощно вздымались. — Знал я одного паренька, тоже дерзкий был, вроде тебя! До обморока боялся женщин. Всех девок на деревне обходил по широкой дуге. Представляешь! И напоролся на мантикору! Глянул ей в харю и увидел у зверя лицо красавицы. Манящие губы, огромные чёрные ресницы... бр-р-р, ужас! Да он, пожалуй, обмочился со страху! Хорошо хоть удрал. Вот ты, юный принц, образа забулдыги не испугался, зарубил вражину. Флюиды рассеялись, и теперь у неё простая кошачья морда. Чудеса, правда? Вообрази, было бы так со всеми отбросами общества: убил подзаборную пьянь, а она превратилась в кису! Пушистую такую... И мёртвую! А-ха-ха-ха-ха! В пушистую, мёртвую кису! Ха-ха-ха, да я сегодня в ударе! Эй, принц, ты чего не смеёшься? Почему кислая мина? Улыбнись!

Он снова врезал Марко ногой по рёбрам. Тот закричал, слёзы брызнули из глаз. Голый человек ахнул.

— Что такое? О боги, да ты весь в крови! — и пнул ещё раз. — Улыбайся, принц! Шрамы украшают мужчину!

Он положил сапфир на ладонь.

— Такой внезапный, неожиданный мир, правда? Ты-то был уверен, этот камешек — просто твой способ самоутвердиться в жизни! А он оказался гораздо большим! Моей тюрьмой. Моей судьбой. Теперь он, как и ты, просто пустышка. Нужна тебе такая? Забирай! Самоутверждайся!

Он сжал камень в кулаке, раздался тихий хруст. У Марко упало сердце. Человек улыбнулся. Он раскрыл ладонь, и на принца посыпалась прозрачная голубоватая крошка. Марко видел, как прямо на глазах рассыпается его мечта, его жизнь, как разлетаются по земле осколки его детства. Ярость бросилась в голову, он взревел и рванул на голого демона, но тут же кулак тяжёлым молотом врезался ему в солнечное сплетение. Принц охнул, разевая рот, как рыба, выброшенная на берег, и следующая волна сладкой вони уронила его. Шатёр башни потряс громовой раскат — молния ударила так близко, что стены содрогнулись до основания. Хотя, возможно, содрогался лишь череп несчастного принца. Голый бил его. Удар обрушивался за ударом, Марко дёргался на полу, и сквозь ломоту и резь пытался понять, как он мог так угодить, как такое могло сейчас происходить с ним? Голый прервался перевести дух. Крючья и круг на его груди ходили вверх-вниз, тело блестело от пота, источая приторную сладость. Где-то Марко уже видел эти скрещенные крюки. Снова гром раскатился по сводам башни.

— О? — взгляд мужчины упал на сумку Марко, и губы скривились в презрительной ухмылке. — Герб великого королевства Локрум! Склизкий, бесхребетный спрут, символ державы! Прекрасно! Эй, принц! Ты сейчас очень похож на свой герб. Так славно извиваешься на земле! Корчишься, сучишь своими... своими... что это у тебя? А-ха-ха-ха-ха!

Марко всхлипывал и ронял кровавые сопли на доски. Он уже ни о чём не думал, почти ничего не чувствовал. Боль и обида, боль и обида сожрали все его мысли, все его чувства. Голый присел на корточки и снова вздёрнул голову принца за волосы. У Марко перед глазами плыл туман, сквозь который проступали очертания двух крюков на фоне диска. Определённо, он видел этот знак раньше. Хотя, возможно, то было лишь обманчивое ощущение, из-за сводящей с ума боли. Ему показалось, что контуры символа начинают изнутри светиться багрянцем.

— Признайся, юный принц, — прошептал голый ему в ухо. — Ты не любишь людей, так ведь? Ты боишься их, презираешь, в глубине души они противны тебе. Прекрасно тебя понимаю! За что их любить? Этих мелких, пакостных людишек. Думаю, я отплачу тебе услугой за услугу! Ты освободил меня из плена синего камня, а я освобожу тебя из плена этого отвратительного человеческого тела. Ведь ты так жалок...

Он улыбнулся. Бордовое свечение разгоралось в его глазах, в выведенных на груди крючьях.

— И тебе нравятся моллюски, как на сумке, да? Что ж, думаю, это самое подходящее!

Он оторвал Марко от земли, держа за голову на вытянутой руке. Принц трепыхался, пытался отбиться, но был абсолютно беспомощен. Всё тело ныло от боли. Голый гигант шумно и возбуждённо дышал. Пот, похожий на вонючий сироп, струился по его мышцам. Знак на груди уже пылал, как раскалённая проволока, слепя израненного принца.

И тут что-то произошло у Марко внутри. Словно вся боль тонкими нитями начала скользить от конечностей в грудь, свиваясь клубком, уплотняясь, набухая. Она сжималась, становилась всё меньше, всё тяжелее и натянуто подрагивала у Марко под сердцем, будто вот-вот готов был оборваться неведомый предел напряжения. Мощные пальцы разжались и уронили принца вниз. Ком в груди Марко взорвался, брызнул во все стороны широкой волной, вспахивая органы, выгибая рёбра, извращая тело. Принца скручивало, сжимало, корёжило, выворачивало наизнанку. Марко пытался закричать, но услышал лишь сдавленный булькающий звук, вырвавшийся из той бесформенной массы, которую до сих пор он считал собой. Боль дробила его кости. Он уже не мог понять, где у него рука, где нога, откуда смотрят глаза и чем он дышит. Его тело менялось. Он ощутил, как позвоночник вспучивается под затылком, словно корень поваленного дерева, утрачивает твёрдость, упруго и страшно рвётся наружу. Ужас дожёвывал за болью остатки Маркова рассудка. Кости словно таяли у него внутри, рассасывались в толще меняющихся мышц, оставляя лишь ломоту. Внутренности лопались, а на их месте леденящими пузырями надувались новые. Марко тонул в безумии. Кожа на спине вздыбилась буграми и треснула. Позвоночник вывалился наружу, но то был уже не позвоночник, а толстое длинное щупальце. Оно выгнулось над головой Марко, ощетинилось гребнем раздутых присосок, а следом за ним из растерзанного юноши устремились наружу другие щупальца, словно аспиды из трухлявой коряги, беспорядочно, жутко, свиваясь и путаясь между собой. И сквозь боль, сквозь кошмар Марко понял, что чувствует каждое из этих щупалец, чувствует через них. Не только видел, как прилипают к доскам ряды присосок, но и ощущал присосками старое дерево на вкус. Наследника локрумского престола больше не было. В ошмётках одежды, драных клочьях штанов и рубахи извивался громадный осьминог, весь в крови и слизи, неуклюже дёргая змееподобными руками, свивая их кольцами и вновь вытягивая, не понимая, где верх, а где низ, где реальность, а где чудовищный, жуткий сон. Задыхаясь, он всасывал воздух, и тот словно зазубренным ножом резал жабры, непригодный для дыхания.

— Как чувствуешь себя, мой скользкий принц? — расхохотался голый человек. Багряный огонь клубился в его глазах и в груди. — Думаю, тебя распирает от благодарности! К тому же, я оставляю тебе твою жалкую, жа-а-алкую жизнь!

Вселенная рушилась в угасающем сознании Марко. Рушилась она и в реальности: страшный удар сотряс башню, и стена раскололась, роняя грохочущие камни — молния угодила прямо в неё. Сверху посыпались куски черепицы и опорных балок шатра, башня обрушилась почти наполовину, а следом хлынули дождевые струи. Над принцем-осьминогом и голым человеком, если это вообще был человек, теперь бурлило дикое небо и резвились молнии. Огрызок башни нависал сбоку, как надкушенный гриб. Потоки ливня выдернули растекшегося по земле Марко из беспамятства. Осьминог судорожно втянул в себя воду, но, пресная, она почти не принесла облегчения. Голый поднял напряжённые руки, словно принимая ливень в объятья. Крючья и круг на груди горели в мутной пелене.

— Это конец и это начало! — прокричал он сквозь грохочущую стихию. — Ты свидетель, осьминожий принц! Великая честь для тебя! Ничего прекраснее ты никогда не видел и никогда не увидишь!

Он брезгливо скривился, глядя на корчащегося у его ног моллюска, и поднял взгляд к небесам. Буря безумствовала.

— Смотри же!

Над чёрными щётками сосен, над склоном острова, над слепым, далёким морем вдруг свернулся из туч клубящийся язык. Ветер потянул туда щепки, обломки и камни. Извиваясь и танцуя, язык удлинялся, сладострастно тянулся вниз. И навстречу ему из моря поднялся другой, такой же громадный, но прозрачный, скрученный из воды. Небо и море сомкнулись в неистовом поцелуе: одно лиловое, дымное, другое бирюзовое, кипящее — и оформились в исполинский столб, расперевший пространство.

— Это начало и это конец, — повторил голый дьявол. Очертания мускулистого тела дрогнули, нарушились, потекли полосами, будто дождь смывал их, и потянулись в сторону смерча. — Прощай, принц. Теперь это мой мир.

И он исчез. Осьминог остался один. Вяло шевелил щупальцами и умирал.

Раскачиваясь, смерчевой столб полз на остров. В свете молний вода вставала горой мутной губительной бирюзы, поглощая прибрежные скалы и тощие деревья. Марко увидел над собой вздыбленную пучину: морские глубины, устремлённые в небеса. Неодолимая сила потащила его. Одна за другой присоски отрывались от мокрых досок, медленно отдавая осьминога в объятья стихии. Марко заглянул туда, и в этом ревущем космическом водовороте вдруг увидел себя. Себя маленького, совсем ещё маленького.

Свернувшийся калачиком малыш Марко засыпал под одеялом. За окном шуршал вечерний прибой, а мама тихонько сидела у кроватки и что-то пела. Колыбельную, слова которой давно забылись, но сейчас вдруг обрывками снова всплывали со дна памяти. В той песне мама просила бурю утихнуть, умоляла сосны не шуметь, ведь её малютка сладко дремлет в колыбели. Осьминог задыхался, ему бредилось, что и сейчас буря вокруг стихает, море успокаивается, а ему снова четыре годика, и мама рядом. Уймись гроза, не буди малыша. Пронеситесь тучи, ливнями шурша. Спи, дитя, спокойно. Закрывай же глазки. Пусть тебе приснятся солнечные сказки.