Эвмен посмотрел на Демада, вальяжно развалившегося в складном кресле. Афинянин умудрился сбежать с десятью талантами золота, полученного ранее от царей за верную службу. Хоть и не довелось ему воспользоваться этими деньгами для укрепления собственного благосостояния, но выгоду он всё равно с них поимел. Благодаря золоту, возвращённому изначальному владельцу, Демад оказался при дворе регента более чем желанным гостем, потому и вёл себя так, словно находился у себя дома.

— Против Демада выдвинуто три обвинения, он лишён права произносить речи перед народом...

Афинян презрительно хмыкнул.

— ...и приговорён к штрафу в двадцать талантов.

— Это ещё за что? — не стирая с лица саркастической улыбки, поинтересовался беглый оратор.

— Здесь не сказано. Но раз штраф, а не более суровое наказание, наверное из-за того, что ты уважаемый, не предоставил в Совет Пятисот отчёт о своей миссии.

— "Более суровое"... А двадцать талантов — не суровое. И как будто они горели желанием услышать тот отчёт, лицемеры.

— Наверное, всё же менее суровое, чем Эсхину.

— А что с ним?

— Приговорён к изгнанию.

— Вот, как раз он легко отделался, — хохотнул Демад, — а Фокион что?

— Ничего.

— Совсем?

— Совсем.

— Везучий старикан, — сморщил нос афинянин.

Антипатр мрачно переводил взгляд с одного на другого, облокотившись на походный стол, обхватив виски ладонями и не произнося ни слова. Эвмен раскрыл очередную табличку.

— Письмо от Кассандра.

— Почему сразу не сказал?! — взвился регент, — тебе что, все эти афинские судилища важнее?

— Это письмо ничем не отличается от его же предыдущего. Твой сын просит подкреплений.

— Подкреплений?! — рявкнул Антипатр, — ему десяти тысяч мало? С фракийцами, сопляк, справится не может?!

— Ходят слухи, что к Севту бежал Филота с остатками сохранивших ему верность.

— И что? Три человека прибежало — Севт невероятно усилился? Где я возьму подкрепления? И чем сам воевать буду? У меня тут четырнадцать тысяч человек, а там, — регент ткнул пальцем на юг, — за Вратами сидят тридцать тысяч эллинов. Если не больше!

— Так что ответить? — спросил Эвмен.

— Не задавай дурацких вопросов, кардиец.

— Так и напишу, — согласно кивнул архиграмматик.

Антипатр скрипнул зубами.

"Совсем распоясались, собаки. Филипп бы с тебя за дерзость шкуру впустил, а сынок ведьмы ещё чего повеселее изобрёл".

Грозовая туча антипатрова настроения наливалась тьмой день ото дня всё больше. Регент никогда не имел склонности к припадкам неконтролируемого гнева, свойственного Александру, но в последнее время с тревогой замечал за собой непреодолимое желание кого-нибудь убить. Лично. Окружающие Антипатра стратеги, конечно замечали столь катастрофические изменения его характера, но в собственном поведении не могли или не хотели ничего менять. Как жёлтая листва в горах облетает, не в силах противостоять неумолимо наступающей осени, так и при дворе без следа таяло прежде нерушимое ощущение всеобщей сплочённости, незыблемости военного и государственного здания, что два десятилетия кропотливо создавал Филипп. Казалось, все здесь ждут чего-то, заранее прикидывая пути отступления. Не верят в то, что Антипатр — сила, что он — надолго.

Распахнулся полог и в палатку вошёл Линкестиец. В руке кубок, и вроде даже не пустой. Ну, это уж совсем через край.

— Ты чего здесь делаешь? — напустился на зятя регент, — я куда тебя посылал?

— Они больше не лезут, — ответил Линкестиец и нагло отпил из кубка, — две атаки отбили, они убрались. Сунулись одними пельтастами, я их отогнал. Потерь нет.

— Четвёртый день такая беготня, — подал голос Демад, — почему ты не ударишь, Антипатр?

Регент посмотрел на него, как на философствующего таракана.

— Куда ударить? В Фермопилы? Ты совсем рехнулся? Даже, если бы у меня было численное превосходство, а не у них, только законченный идиот станет штурмовать Врата в лоб!

— Но есть же тропка...

— А они, думаешь, про неё не знают?

Линкестиец присел на свободный стул.

— Однако, не лезут. Не хотят отдавать удобную позицию.

— Они ждут, — сказал Эвмен, — у нас за спиной Фессалия. Они ждут её выступления.

— Там в каждом городе наш гарнизон, — возразил Линкестиец.

В палатку заглянул телохранитель, стоявший на страже у входа.

— Чего тебе? — спросил Эвмен.

— Гонец из Пеллы!

— Пусть войдёт, — распорядился Антипатр.

Вошёл посыльный и протянул регенту письмо. Антипатр раскрыл его, пробежал глазами строки, посмотрел на Эвмена, на своего зятя и сказал, безо всякого выражения:

— Родился новый царь македонский.

— Что? — вскочил кардиец.

Его примеру последовали остальные.

— Родился новый царь македонский! — повысил голос регент, сверкнув глазами на зятя, — всех начальников, до лоха включительно, собрать перед шатром!

Линкестиец выскочил наружу, как ошпаренный. Антипатр протянул Эвмену табличку и медленно, проговаривая каждую букву, словно смакуя, произнёс:

— Царь Филипп, третий с таким именем...

Кардиец, бегло ознакомившись с письмом, недоуменно поднял глаза.

— Не Филипп — Неоптолем. Александр назвал его в честь своего отца.

— Мне плевать, как будет его звать молосс! — отрезал регент, — а для Македонии он — царь Филипп Третий!

Эвмен не стал спорить. Он рассуждал вслух:

— Двенадцать дней. Мальчик родился в Эпире, в Додоне, но гонец не знал, где стоит войско, поэтому сначала поскакал в Пеллу.

— Чего ты там бубнишь, кардиец? — бросил регент, — пойдём, выйдем, душно здесь, не место, чтобы царя провозглашать.

Снаружи стремительно сгущались сумерки, но с собранием тянуть не стали. Галдеж экклесии показался Демаду не более чем симпосионом весьма скромного разгула, по сравнению с ликованием македонского войска. По случаю невыразимой никакими словами радости, давно ожидаемой с настороженной опаской, Антипатр велел раздать воинам вино и всю ночь лагерь у Гераклеи Малидской, что в семидесяти стадиях от Фермопильского прохода, напоминал оргию дионисовой свиты. Сам регент поднял несколько кубков, впервые за годы, изменив своей знаменитой трезвости, над которой всегда беззлобно подтрунивал друг Филипп.

А на рассвете к шатру Антипатра подлетел разведчик, поднял на дыбы взмыленного жеребца и, не удержавшись на его спине, кубарем покатился наземь. Чуть шею себе не сломал. Сонные стражи, бранясь, помогли ему встать на ноги, и он прокричал, срывая голос:

— Спартанцы вышли из Фермопил!

* * *

Войско союзников совсем немного не дотягивало до тридцати тысяч человек, числа, названного Антипатру его лазутчиками. Основной лагерь располагался у отвесной скалы в подножии горы Каллидромон, между Скиллийским фонтаном, горячим источником, посвящённым Персефоне, и холмом, локтей тридцать в высоту, на вершине которого лежала мраморная плита с надписью:

"Путник, пойди возвести нашим гражданам в Лакедемоне, что их заветы блюдя, здесь мы костьми полегли".

Последний рубеж трёхсот спартанцев. Здесь они приняли смерть от персидских стрел, не сложив оружие перед царём царей. Об эллинах, отступивших из Врат, после того, как персы по тайной тропе проникли им в тыл, предпочитают не вспоминать. По правде сказать, и не за что, однако в их число незаслуженно попали семь сотен феспийцев, до конца разделивших судьбу доблестных воинов Леонида. Но даже им — ни памятных плит, ни песенной славы. Спартанский подвиг. Кому есть дело до феспийцев, кроме них самих? А между тем их отряд снова здесь, как и многие прочие: афиняне, коринфяне, этолийцы, аргосцы, фокейцы, локры. Такой пестроты эмблем на щитах, собранных в одном месте, Эллада не видела очень давно. Сейчас их в десять раз больше, чем тогда во время нашествия тысячи языков и малую долю снова составляют спартанцы. Даже некоторые совсем захудалые полисы прислали воинов больше, чем Спарта, однако "Красные плащи" держались так, словно они македонян уже разбили, причём в одиночестве.

Спартанцы расчёсывали бороды, завивали длинные волосы, упражнялись с оружием, и совсем не общались с союзниками, которые недоумевали, что вообще сюда привело самовлюблённых гордецов.

— Как с персами воевать, так их это не касается, а тут к разделу пирога локтями норовят протолкаться, — неприязненно говорили афиняне.

Прибыв в Фермопилы не первым, Агесилай, тем не менее, далеко вырвался вперёд в деле призывов к решительному выступлению на Антипатра. Его горячо поддерживал представитель аркадцев, которых пришло к Вратам всего двести человек, он даже предложил выбрать Агесилая верховным стратегом.

"Кому как не спартанцу командовать, воину из воинов?"

Афиняне и этолийцы, составлявшие становой хребет союзной армии, в восторг от подобного не пришли. Со времён фиванца Эпаминонда одной спартанской репутации маловато для того, чтобы доверять войско первому встречному, все заслуги которого лишь в том, что он родился в городе без стен.

Демосфен предложил кандидатуру Харидема. Худой узкоплечий оратор, белая ворона в совете стратегов, нацепив гоплитские доспехи, в которых он промаршировал сюда вместе с афинской армией, выглядел донельзя нелепо, вызывая смешки даже у своих сограждан, однако дара убеждения у него никто не отнял, и предводителя наёмников провозгласили главнокомандующим почти единогласно.

Агесилай презрительно поджал губы, скрестил руки на груди и в дальнейших обсуждениях плана боевых действий участия не принимал, свысока взирая на суету глупцов, отдавших предпочтение какому-то наёмнику.

Противники стояли на месте, друг против друга, уже несколько дней, и за все это время перед Вратами произошло около десятка мимолётных стычек. И те и другие понимали, что если битве суждено состояться, то случится она не в узком проходе, однако большинство эллинов никак не могло решиться выйти из Врат. Численность македонян доподлинно не была известна, сообщения разведчиков не отличались достоверностью, но что удалось определить абсолютно точно, так это существенное превосходство Антипатра в коннице. Эллины верхом воевали плохо, однако уже не раз убедились, что подобным недостатком не обладают их враги. После того, как при Херонее гетайры во главе с Александром переломили ход сражения, к кое-кому пришло запоздалое осознание того, что некоторые вещи в традиционном воинском искусстве безнадёжно устарели.

Регент привёл к Фермопилам почти пять тысяч тяжеловооружённых всадников. Половину составляли фессалийцы, которых Антипатр вынудил предоставить конные отряды. Новый набор в македонское войско никого в Фессалии не обрадовал, ибо ещё не вернулись домой ушедшие с Александром. От них пока не дошло никаких вестей и это обстоятельство добавляло в положение обоих противников острую интригу: за кого встанет Фессалия?

"За кого?" — спрашивали Демосфена вожди эллинов, ожидая, что родитель нынешней войны должен это, безусловно, знать.

"Фессалийский вопрос" превратился в камень преткновения, не выпускающий союзные войска из Фермопил.

Море пока что оставалось за Афинами, македонский флот вблизи от Малидского залива не появлялся и союзники без каких-либо проблем снабжались всем необходимым. Для двух триер крупный двадцативёсельный акат, появившийся на выходе из Эвбейского пролива, не представлял никакой опасности, поэтому его пропустили без досмотра. Дозорные удовлетворились заявлением кормчего аката, издали прокричавшего, что судно идёт с Хиоса и везёт в стан союзников посольство.

Слова кормчего не были ложью, но и правдой являлись лишь отчасти. Акат действительно принадлежал Хиосу, но вёз он вовсе не послов острова, а доверенного человека царя Агиса, который ещё весной, одновременно с выступлением Александра в Азию тайно отбыл в Ионию. Цель путешествия была известна лишь членам герусии[11] и его брату.

[11] Герусия — совет старейшин в греческих городах-государствах. Наиболее известна герусия в Спарте — высший правительственный орган, состоявший из 28 геронтов в возрасте старше 60 лет и двух царей.

Сойдя на берег, посланник прошёл в спартанскую часть лагеря, приветствовал гоплитов, стоявших на страже, и попросил, чтобы его провели к Агесилаю. Что и было немедленно исполнено.

— Радуйся, полемарх.

— Павсаний? — стратег, совсем не удивившийся вошедшему, поднялся навстречу и, сцепив с ним предплечья, коротко приказал, — говори.

Многословие не в обычае лакедемонян и посланник не стал растекаться мыслью по дереву, сразу перейдя к делу.

— Я опережаю Леосфена на один день. Он высадился в Магнесии и идёт маршем через Фтиотиду. Мирокл по наущению Харидема убедил его не заходить в Малидский залив. Леосфен идёт к Ламии и освободит её от македонян. Одна из триер Мирокла должна будет появиться здесь. Это послужит сигналом к всеобщему выступлению.

Агесилай хмыкнул.

— Едва Антипатр обнаружит Леосфена в Ламии, он немедленно снимется и уйдёт. Эти идиоты думают, что сожмут его в кулаке. Да, сожмут, только угря не удержать. Он скользкий, знаешь ли.

Павсаний согласно кивнул.

— Где сейчас мой брат? — спросил полемарх, — с Леосфеном?

— Нет. Мы разделились, нужно было оценить обстановку.

Месяц назад царь Агис прибыл в азиатский лагерь союзников, опередив флот афинского наварха Мирокла. Все стороны довольно быстро договорились о совместных действиях и решили, что выгоднее всего высадится в Фессалии. Фессалийская конница Александра отделилась от союзников и, переправившись через Геллеспонт в его самом узком месте на свежепостроенных плоскодонных паромах и собранных с миру по нитке судах, двинулась на родину берегом. Это не слишком огорчило Леосфена, поскольку кораблей для перевозки огромного количества лошадей у него всё равно не было. Одно дело преодолеть десять стадий в ясную ровную погоду и совсем другое — везти конницу за море на значительное расстояние.

Цель союзников, единая, как они друг друга горячо убеждали, под внимательным взглядом начинала слегка двоиться, словно при глазной болезни. Агис отбыл в Фессалию раньше Леосфена и уже полмесяца с малым отрядом осматривался на месте, тайно встречаясь с фессалийскими правителями, тагами. Царь лично наблюдал, как войско Антипатра прошло на юг, видел — оно не слишком велико. Афинянин Мирокл похвалялся ему, что союзники соберут не менее пятидесяти тысяч человек. С такой силой Антипатр сражаться не будет, отступит, укрепится в какой-нибудь надёжной крепости, и вся война сведётся к её осаде. Скорее всего, союзники всё равно одолеют, но Спарта рассчитывала на несколько иной результат.

— Что предлагает мой брат?

— Ты должен сам занять Ламию. Опередить Леосфена.