Новая сказка о старом

— Ты так долго смотришь на море, — начала осторожно. — О чём ты думаешь?

— О Грине.

— О Грине? — не поверила она.

— Есть такой писатель... Александр Грин. Слышала? — в его голосе при всём старании нельзя было найти и капли издёвки.

— Даже читала, — проинформировала Соня, интуитивно стараясь соответствовать тому, никому не известному Ковалёву.

— "Алые паруса"?

— Не только. Но их читала раза три.

— Романтик... — ласково усмехнулся Женька. — Я так и думал.

— Это плохо? — напряглась Соня.

— Для кого как. Для меня хорошо. Для Вовки, например, не то чтобы плохо, скорее, непостижимо.

Соня и сама знала про Володю. Уже давно старалась прятать от Голованова романтическую сторону своей натуры, не демонстрировать понапрасну.

— Значит, ты думал о Грине. А что именно, если не секрет?

Женька осторожно скосил на неё глаз, проверяя, нет ли на губах у девушки ехидной улыбки. Убедился, что Соня серьёзна, слегка грустна. Постарался изложить свои мысли наиболее доступно и складно.

— Я раньше всё время думал, ну как ему в голову пришла идея про алые паруса? Ведь какое сильное воображение иметь надо.

— А теперь?

— Сегодня только понял.

— Что понял? — оживилась Соня.

— Ты оглянись вокруг внимательно. Представь: за тем выступом находится город Лисс. Что видишь?

Соня добросовестно обозрела горы, небо, море, жалкую сухую траву, успевшую превратиться в колючки. Всё было пыльным и от того с серовато-жёлтым налётом, как будто господствующее сегодня марево нивелировало разные объекты природы. Само солнце казалось подёрнутым серо-жёлтой пыльной дымкой.

— Знаешь, если не считать дальней гряды, всё вокруг серое какое-то, пыльное.

— Ну! — довольно воскликнул Ковалёв. — Правда ведь, хочется ярких пятен? Хотя бы одного?

— Хочется, — радостно признала Соня. Ковалёв-то прав.

— А какого цвета? Только, чур, одного.

Соня перебирала в мыслях краски палитры, примеривая яркие цвета к окружающему пейзажу.

— Я бы выбрала красный, — наконец сообщила она.

— Вот! — ухватился за её выбор Женька, азартно продолжил, — Маки? Не то. Они только по весне цветут, причём не везде. И будут исподволь напоминать аксаковский аленький цветочек. Нужно другое. У Грина девушка живёт на берегу. Куда она будет постоянно поглядывать?

— Знаю, — засмеялась Соня. — Сама всё детство смотрела на море.

— Что видела?

— Лодки, яхты, корабли, ну... теплоходы, катера...

— Правильно. Корабль. Но не с белыми парусами, с алыми. Мысль улавливаешь? Во-первых, мы договорились, хочется яркого пятна, красного. Во-вторых, алые паруса — это очень необычно. Для кого-то дурь несусветная, для кого-то чудо, обещание счастья... В-третьих, корабль сам по себе символ стремления к новому, неизведанному. В-четвёртых...

Они углублённо, с полным погружением в тему, обсуждали Женькины изыски, потому не заметили поднявшегося с гор сильного ветра, несущего к морю пыль, обломки веточек и сухой травы. Они бы и Лёву не заметили, не гаркни он внезапно над самым ухом:

— Алло, болтуны! Надо уходить!

— Зачем?! — в один голос возмутились Женька и Соня.

— Затем, — хмуро буркнул Лёва. — Гроза будет. Надо укрытие искать и вообще решать, как поступаем.

— Откуда ты про грозу знаешь? — Соня была страшно недовольна грубым вторжением реальности в едва начавшее выстраиваться романтическое пространство, угодное её душе. О, как она сейчас понимала Дэна!

— Смотри, какой ветер! Солнце похоже на таблетку, почти без "короны". От дальней гряды туча идёт. Просто из-за дымки её плохо видно, однако, скоро увидишь, идёт быстро. И на море погляди уже!

Море, да, нехорошо волновалось. Волны помутнели, сшибались меж собой, плескали пеной. Чайки почти все попрятались. Только две или три из них чиркали крыльями гребни волн, резко взвизгивали.

Компания ускоренно собирала вещи, по ходу решая, как поступить дальше. Имелось три варианта. Самый простой: срочно возвращаться в город, попав в грозу. Опасно. Дорога получится долгая и трудная. Девчонки посуху еле справились. Можно забраться в какую-нибудь пещерку, переждать ненастье, потом разбить стоянку и ночевать на месте. Это второй вариант, более приемлемый. Но что, если ненастье затянется? Лёва настаивал срочно идти к его деду. Вдруг повезёт, вдруг успеют до грозы? Не успеют, так он по дороге знает хорошее место, где удобно пересидеть такой большой компании. Пусть в тесноте, да не в обиде. И место для ночёвки у деда найдётся, там тепло и сухо.

Решили идти к деду Лёвы. Больше из интереса увидеть место взрастания самого выдающегося среди студентов училища умника. Шли торопливо. А всё-таки до грозы не успели. Вымокли сразу. До обещанной Губерманом пещеры добрались вдрызг мокрыми.

Воспоминания о детстве подвели Лёву. Пещерка, просторная для нескольких мальчишек, оказалась тесноватой для шести молодых людей с рюкзаками и с узким лазом. Кое-как втиснулись. Сидели на каменном неровном "полу", мокрые, тесно прижавшись друг к другу, в два ряда. Постепенно начинали подмерзать, постукивать зубами. Рюкзаками забаррикадировали лаз, чтобы меньше дуло.

Соня и хотела бы оказаться подле Володи, залезть к нему под руку. Он горячий, быстро согреешься. К Ковалёву прижиматься и неудобно, и стыдно. Однако, Лёва, исходя из конфигурации пещерки, больше похожей на мелкий грот, сам распределил места. Под рукой у Голованова грелась тощая Лина. Эту парочку Лёва задвинул в самую глубь. Оставшаяся четвёрка разместилась ближе к выходу, откуда тянуло холодом и сыростью.

— Но не задохнёшься, — нашёл положительный момент Ковалёв. — Будем дышать свежим воздухом.

Ага! Свежий воздух не давал нормально согреться. Было видно, как лил стеной дождь, как грязным шумным потоком мчалась небесная вода по тропе, взбулькивая на порожках, как отражали мокрые скальные плиты напротив блеск молний. Грохот от грома закладывал уши. И Соня пожалела, что потащилась в Песчаную. Ей смертельно хотелось домой, в тепло и сухость. Завернуться до самого носа в казённое одеяло и пить на кухне с Зинаидой её терпкий зелёный чай.

В пещере было темно, на улице не намного светлее. Соня почти дремала, слыша справа неровное дыхание Ковалёва, а слева — частое и неглубокое дыхание Наташки. Лёва, Володя и Лина тихо переговаривались, шутили. О чём? Соня не слышала и на вопросы не отвечала. Замёрзла, оцепенела. Молчали и Ковалёв с Наташкой.

Гроза в конце концов закончилась. Дождь закончился. Ну, почти. Светлее почему-то не стало.

— Надо выбираться и двигать к деду, решил с трудом выглянувший наружу Лёва. — Тучи так и висят. Запросто опять ливень начнётся.

— Под дождём идти? — зло хмыкнула Лина.

— Ты предлагаешь здесь всю ночь сидеть? — не менее зло отреагировала Наташка. — У тебя ноги не затекли?

— Не-а, я их Вовику на колени положила. Пришлось, правда, спиной к стене прислониться, чтобы ноги устроить, а камень холодный, гад. Но я периодически положение меняю. У Женьки скоро почки отвалятся, то локтем его пихну, то коленом.

Наташа и Соня обескуражено промолчали. Лёва закашлялся. Ковалёв поспешил "перевести стрелки":

— Нет, Лёва прав, надо выбираться. Здесь околеешь. Под настоящей крышей надёжней. А кого не устраивает, те могут оставаться.

— Мы остаёмся, — заявила Лина. Володька согласно угукнул.

Хорошо, относительная темнота в пещерке не позволила Соне рассмотреть их лица. Девушка, ощущая себя незаслуженно преданной, закусила губу — лишь бы не расплакаться. Не столь нужен в полную собственность Володя, сколь унизительно терпеть его демонстративное пренебрежение на глазах у друзей. Ковалёв с одной стороны, Наташка с другой, не сговариваясь, нащупали её ладони, ухватили и потянули к выходу. Лёва уже стоял на тропе, вытаскивая рюкзаки.

— Флаг в руки и бронепоезд навстречу, — насмешливо бросил в темноту, на секунду оглянувшись, обычно застенчивый Женька. Соня благодарно ткнулась носом в его плечо.

Четвёрка нерешительно потопталась рядом с пещеркой, откуда доносились шорохи и непонятные звуки.

— Так мы уходим? — на всякий случай спросил Губерман, не привыкший к подобным ситуациям. Получается, он сейчас друзей бросит. И где? И при каких условиях? Сможет ли эта сладкая парочка потом сама выбраться к людям?

— Идите, идите, не стойте над душой, — весело посоветовали из темноты.

Лёва виновато вздохнул, закинул свой рюкзак на одно плечо и медленно, осторожно двинулся вверх по тропе. За ним поплелись остальные.

Идти было трудно. Сырая одежда липла к телу, затрудняя движения. Мокрые осыпи скользили из-под ног, норовя увлечь за собой. Ковалёв шёл последним, помогая девушкам. Подталкивал в зад кое-где, тормозя обратное движение, кое-где подсаживал на каменные "ступеньки". Компания несколько раз останавливалась передохнуть. Одно хорошо, они сумели согреться после промозглого холода пещерки. Минут через сорок их догнали Володька с Линой.

— Опа, — констатировал озадаченный Лёва. — И вы с нами.

— Мы передумали, — нисколько не смутилась Лина, нагло блестя глазами. — Тоже под крышу захотелось.

— Ну-ну, — Лёва отвернулся и продолжил путь.

— Долго идти до твоего деда? — крикнул ему вдогонку Голованов.

— Каменный палец видишь? — не обернулся Лёва. — Поворачиваем за него и минут пять спускаемся к посёлку. Там тоже минут пять.

Спускались, конечно, дольше. Спускаться всегда трудней, тем более по мокрой тропе. И по посёлку брели дольше, уж слишком устали, измучились. Но сначала они увидели... море.

Оно обрушивало на берег за валом вал, грозя в щепы разнести крепкий деревянный волнорез, одновременно служивший пристанью. Рядом колотились бортами громоздкие баркасы, среди которых белел аккуратненький, почти игрушечный по виду, современный катерок.

— Не понял, — возмутился Голованов. — Целый час топали от берега и к нему же вышли.

— Проще пареной репы, — откликнулся Лёва. — Песчаная очень глубоко в берег вдаётся. Ты не заметил? Когда туда шли? Там изгиб большой. Мы его сейчас по горной тропе обошли.

— Тоже мне горы, — язвительно буркнул Володька.

— Мы угол срезали, — сделал вид, что не слышит, Лёва. — Сэкономили время и силы.

Володька хмыкнул. Сил, по его мнению, давным-давно ни у кого не осталось, экономить нечего. Поплёлся замыкающим. Скоро и Лина отстала, поравнялась с ним.

Посёлок встретил молодёжь неприветливо — наглухо закрытыми калитками, зашторенными окнами, ленивым и слабым из-за непогоды перебрёхом собак. Встречные кусты и деревья при малейшем порыве ветра обдавали щедрыми порциями крупных холодных капель. Зато обещанная крыша оказалась действительно надёжной.

Лёвин дед, Пётр Яковлевич, был на удивление старым и при том по-молодому крепким мужчиной. Это явное несоответствие сразу бросалось в глаза. Он встретил их в дверях ещё более старого и одновременно добротного дома, приютившегося на отшибе посёлка, почти у самого берега. Белые стены и порыжевшая от времени черепица придавали дому необыкновенный колорит.

Сперва старик растерялся, потом обрадовался, захлопотал. Вроде и суетился, а как-то неспешно, с достоинством. Загорелое, иссеченное глубокими морщинами лицо его необычайно резко контрастировало с голубыми, по-детски ясными глазами, с пышной и седой до шёлковой белизны шевелюрой.

— Левкин дед — город контрастов, — еле слышно откомментировал Володька. Слова свои он адресовал Соне, но та предпочла пропустить их мимо ушей. Лёвин дед ей понравился.

Ковалёв вообще очаровался моментально. Не сводил с Петра Яковлевича глаз и явно совершал чудовищное насилие над собственной натурой, когда рука его тянулась к блокноту, а он её, вовремя спохватившись, отдёргивал. Мучения Женьки забавляли не одну лишь Соню, всех, вплоть до самого Петра Яковлевича.

Старик тихонько посмеивался, накрывая на стол, косил лукавым оком на Женьку. Ковалёв поочерёдно замирал возле кухонного стола, на котором дед Лёвы крошил баклажаны для рагу, возле огромной и глубокой, вероятно, древней, чугунной сковороды, в недрах которой плевала горячим салом божественная по цветовому сочетанию и аромату яичница, зависал над деревянной плошкой с огурцами и зелёным луком. В лице Ковалёва сквозила отрешённость, глаза наполнились вдохновением.

Девчонки, переодетые в старые рубашки Петра Яковлевича, первоначально помогали по хозяйству, больше путаясь под ногами и мешая бестолковостью. Затем, укутавшись в старенькие пледы, сидели на широком топчане, откуда было видно всё, в том числе и кухня. Хихикали над Ковалёвым. По правде говоря, взглядов не могли отвести от Женьки, казавшегося нелепым и дьявольски очаровательным в этой своей нелепости.

Лёва и Володька, так же переодетые в старые свитера Петра Яковлевича, в порты, заляпанные краской и ржавчиной, короткие для них, выглядели вовсе смехотворно. Обидевшись на девчонок, потрошили рюкзаки, вытаскивая мокрые вещи и пристраивая их на просушку. Что-то Лёва утащил на чердак, что-то развесил на стульях, возле печки с камином.

Соня испытывала неловкость — помочь бы ребятам, Петру Яковлевичу с Женей. Однако, слишком большая усталость навалилась. И окончательно согреться пока ещё не удалось. Ей ужасно нравился дом, кухня, у которой вместо двери висела поблекшая от времени и стирок ситцевая занавеска, лестница на чердак, где, судя по всему, прямо под крышей имелась дополнительная комнатка. Дом с мансардой. Здорово! Чем-то французским отдаёт. Интересно, Дэну бы здесь понравилось? Например, в этом помещении, где они греются, "зале" по словам Петра Яковлевича.

В отличие от Ковалёва она не присматривалась к разным деталям: мебели, развешанным на стенах тёмным картинкам без рамок, к шторам и плафонам. Для неё всё вместе, все разрозненные детали складывались в единый уникальный ансамбль, создавали определённый уют, рождали впечатление честного и светлого дома, в котором хорошо и радостно проснуться солнечным утром, провести день в неспешных делах и заботах и спокойно заснуть вечером с чувством правильно прожитого дня. Вот бы им с Володей не в стольный град рваться, далёкий и безжалостный, а похожий домик где-нибудь на берегу соорудить. С прилежанием и любовью. Белый, увитый плющом, под красной черепицей. Только, чур, мансарду побольше. И аккуратную лесенку к морю... И причальчик...

Соня тихо грезила наяву, видя в мечтах свой предполагаемый домик. Мысленно расставляла в нём мебель, развешивала гардины, помещала на стены... Не Володины работы, нет, — в них, как говаривал иногда Дэн, божьего вздоха не хватало. На стенах должны висеть гравюры.

Наташка теребила Соню, постоянно задавала вопросы, комментировала происходящее. Короче, требовала внимания подруги. Она успела отогреться, ожила и стремилась участвовать во всех событиях, ничего конкретно при этом не делая, а блаженствуя под пледом на тахте.

Ужин получился обалденный. Вроде, простая еда, но так вкусно — пальчики оближешь.

— Нагулялись, — понимающе усмехнулся Пётр Яковлевич, наливая гостям по второй стопке домашней вишнёвой наливки — чуть-чуть, согреться, а больше ни-ни.