Самурай из Киото

* * *

Лесная чаща расступилась, и на фоне заснеженных пиков и священной горы Нангапарбата возникла деревня, обнесенная ивовым забором. Вначале они увидели только часть ее, а затем по мере того как деревья редели, поняли, что деревня большая, просто огромная, что она занимает всю долину до белых гор. А небо над ней — голубое и высокое, совсем не такое, как в лесу. К тому же сухо и чисто, удивился Натабура, такое и не во всяком нашем городе увидишь.

— Ух ты! — воскликнул Язаки.

— Чувствуешь? — спросил Натабура, нюхая воздух.

— Лето... — удивился Язаки.

— Хоп?.. — хмыкнул Натабура. — А должна быть осень.

— Не знаю... — растерялся Язаки, крутя головой. — Пожрать бы...

— Кто о чем... Куда же мы попали?.. — добавил Натабура.

Язаки еще больше притих и чаще завертел головой, труся и ожидая неприятностей с любой стороны.

За всем этим крылась тайна. Опасна ли она для них, Натабура не знал. Надо было это выяснить как можно быстрее. От этого зависела их жизнь. С подобными опасностями Натабуре еще не приходилось сталкиваться.

Между хижинами с изогнутыми на китайский манер крышами, амбарами и еще какими-то длинными и круглыми строениями, заросшими вдоль стен травой, были разбиты огороды, на козлах сушились рыба, а на кострах вялилось мясо. Пахло кислым молоком и брынзой. А из-под низких травяных крыш поднимался и зависал клочьями синеватый дым, путаясь при полном безветрии в широких кронах сливовых, абрикосовых и яблоневых деревьев.

Хижины были новенькими, словно с акварелей Кацусика Хокусай, которые висели в отчем доме Натабуры: трава на крышах — свежая, ивовые стены словно вчера покрыты глиной и разрисованы буддийским орнаментом минэ — красными и белыми треугольниками, дорожки — сухие, аккуратные, песочком посыпанные, а трава между ними яркая, изумрудная и самое удивительно — коротко подстрижена. Даже воздух в деревне был сочным и пьянящим. Какая-то неправильная деревня, решил Натабура, привыкший к грязи и слякоти цивилизации Нихон.

Скот погнали в загоны. Тэнгу бросились к еде, а из-под хижин мохнатыми шариками выкатились крепкие, мохнатые щенки и принялись играть с ними, вспархивая на своих изящных крыльях при малейших признаках грозного рычания и заливаясь радостным лаем. Ёми Кобо-дайси, подтолкнул Натабуру и сказал:

— Давай! Давай! Туда! Туда! — показывая в глубь деревни.

Пришлось подчиниться, в надежде, что хоть покормят на ночь.

— Есть охота... — ничуть не стесняясь, завел старую песню Язаки.

Натабура с презрением взглянул на него — неужели Язаки было все равно, отрежут ему голову или нет, лишь бы было набито брюхо.

— Будет вам и еда, — снисходительно успокоил Кобо-дайси. — Будет... Ха!.. Такая еда, что на всю жизнь запомните.

— А ты нас не пугай, — сказал Натабура. — Пуганые мы, — и наклонился вперед. — Пу-га-ные...

— Дело хозяйское... — в свою очередь пожал плечами Кобо-дайси.

— Ну и отлично, — согласился Натабура, а Язаки предусмотрительно промолчал в надежде, что дадут хоть хлеба.

Должно быть, накануне в деревне была успешная охота, потому что под деревом разделывали оленью тушу. Поплутав по кривым улочкам, Натабура с Язаки в сопровождении Кобо-дайси попали на площадь с большой трехъярусной пагодой в центре и кухнями на задворках, где пекли душистый хлеб, где была растянута шкура медведя и где женщины, среди которых Натабура с Язаки приметили несколько хорошеньких девушек ёми, скребли мездру. Голова медведя торчала на колу.

— На этот раз двое... — произнесла странную фразу одна из них.

— Кто знает, может быть, им повезет?.. — предположила вторая, зеленоглазая, не очень уверенно.

— Неужто жалеешь?

— А то... — вмешалась третья.

— Да ты погляди. Мальчишки совсем...

Однако в ее словах прозвучало нечто такое, что заставило сердце Натабуры биться сильнее. Раньше он этого чувства в себе не замечал.

— Высоконький... — жалостливо вздохнула четвертая, — продержался бы до следующей ночи...

— Да ну тебя!.. — прыснула первая. — Одно на уме!

— А чего?.. Наши-то все на одно рыло. А эти свеженькие... Когда еще выпадет счастье.

— Ха-ха-ха, счастье нашла!

— А вам-то что?!

— Нам-то ничего! Только не обожгись!

— Цыц, неуемные! — для острастки прикрикнул Кобо-дайси.

Язаки ничего не понял, но наконец-то испугался и забормотал:

— Не смотри, не смотри, пропадем...

Натабура тоже ничего не понял, но девушки ему понравились. Были они рыжеволосыми и белокожими — сплошь на одно лицо. Вовсе не красноглазыми, как пастухи. Таких девушек ему еще встречать не приходилось.

— Отвернись! Отвернись! — твердил Язаки. И наконец заразил своим страхом — Натабура лишился спокойствия воина, которое, должно быть, спасло их в лесу, и теперь сам боялся нарушить неписаный законы горного племени. И кого они жалеют, подумал он, неужто нас?

Шаман Байган — полуголый, морщинистый старик, с татуировкой на лице и руках, в кожаной шапочке с перевернутой розеткой оленьих рогов, которые закрывали ему лоб и виски, вышел из пагоды и крикнул женщинам:

— Бросайте работу! Займитесь делом!

Та зеленоглазая, которая понравилась Натабуре, поднялась, мелькая пятками, сбегала на кухню и зашла с ними в хижину, чтобы, стрельнув глазами, молча бросить на стол вяленую рыбину, пару кусков сушеного мяса и поставить кувшин с водой.

— Что от нас хотят? — спросил Натабура, улыбнувшись ей.

Пахло от нее умопомрачительно, и Натабура неожиданно для себя понял, что следит за каждым ее движением голодными глазами. Он вдруг почувствовал, что ей это нравится — плавиться под его горячим взглядом. Ух ты! — подумал он, не зная, что ему предпринять. Но руки почему-то спрятал за спину — подальше от греха.

Может быть, она и рада была ответить, но только игриво зыркнула, мотнула головой в сторону Кобо-дайси, стоящего в дверях, мол, говорить не могу, и выскочила наружу. А Кобо-дайси, закрывая дверь, многозначительно сказал:

— Посидите пока... — Непонятно было, то ли он приревновал, то ли исполнял чужую волю, которая не сулила ничего хорошего ни Натабуре, ни Язаки.

Внутри хижины было жарко и душно. Заходящее солнце косыми лучами, в которых плавали пылинки, пробивалось сквозь ветхую крышу. На лежаке у стены были заметны бурые пятна крови, а на балке прицепился клок черных волос. Интересно, кто их оставил, подумал Натабура. Ёми или такие же горемыки, как и мы? Пахло травами и кислятиной. На Язаки напал нервный жор. Пока он, косясь на клок волос, с жадностью чистил рыбу, Натабура обследовал помещение. Это был склад, в котором хранились плохо выделанные козьи шкуры. На низких стропилах висели пучки цветов.

Расковыряв пару дырок в глиняных стенах, Натабура пришел к выводу, что ночью можно уйти задами: с тыльной стороны хижины тянулся забор, через прорехи которого в свете уходящего дня виднелся огород. Однако рыть подкоп было рановато: по тропинке сновали ёми всех возрастов, а также медвежьи тэнгу в сопровождении щенков. Один из них, с рыжей отметиной на груди, самым наглым образом цеплялся за 'штаны' и, рыча, повисал, пока его не стряхивали на землю. Тогда он вспархивал, мелко трепеща крыльями, и снова бросался в атаку. При этом умудрялся разогнать всех других щенков, которые занимались примерно тем же самым.

Не нравится мне все это, кривился Натабура, подходя к столу как раз вовремя, потому что Язаки, освоившись, приканчивал рыбу и нацелился на мясо. Не нравится. Не знаю, почему, но не нравится. Сам он мог уйти очень тихо — с кусанаги сам черт не брат. Или пробьюсь через деревню к реке, решил он. Нагло. Через крышу. Средь бела дня. Пусть возьмут! Пусть попробуют! Он чувствовал, что тело стало вертким, сильным, и как прежде слушается его. Но Язаки... думал он, Язаки я бросить не могу. Не по-дружески это и подло. Из-за подлости все несчастья. Хотя вот тебе, прощу заранее — Язаки исподтишка спрятал в рукав кусок рыбины. Натабура сделал вид, что не заметил. Язаки горазд пожрать. Набить живот для него первое дело. Значит, надо ждать удобного случая, хотя, конечно, скорее следовало шевелиться в лесу, а не здесь. Но что-то ему подсказывало, что все было сделано правильно, хотя Мус молчал.

Позднее Натабура имел возможность убедиться, что выход из деревни только один и находится он совсем не там, где, казалось, должен быть, и что вряд ли он ушел бы даже с помощью кусанаги — загоняли бы в горах, утыкали бы стрелами. Ну день, два. От силы до дайкан * — большого холода продержался бы. Выжидать, выжидать и притворяться. Не говорить громко и уверенно. Не демонстрировать ловкость. Пару раз оступиться. Губы не сжимать. В глаза не смотреть.

Жуя соленое мясо, Натабура вернулся к передней стене, чтобы поглядеть, что творится снаружи. Вокруг пагоды на противоположной стороне площади происходила странная суета — если дети ёми баловались, то с оглядкой на этот большой квадратный дом и, как ни странно, на хижину, где сидели они с Язаки, если кто-то из взрослых мелькал в переулках, то с радостным блеском в глазах. Несколько раз прошлась, словно нарочно, та худенькая зеленоглазая, которую он приметил. Что-то в ней было такое, что выделяло ее изо всех других молодых женщин. Нет, женщины нам не нужны. Не сейчас и не здесь. Ёми тащили какие-то ленточки, зажженные фонарики, цветы, еловые ветки — и все в пагоду. Тащили хлеб, мясо, воду и круги сыра. Туда же покатили здоровенную бочку то ли с пивом, то ли с вином. Пахнуло брагой. Ерунда какая-то, думал Натабура. Почему все тихо радуются и, главное, оделись по-праздничному?

Потом как-то резко стемнело, но ёми не успокоились — при свете фонарей продолжили все ту же бурную деятельность. Прозвучал и смолк пастуший рожок, бухнуло что-то — явно барабан, потом что-то запиликало — нудно, на одной ноте. Развлекаются. Нет, готовятся, понял Натабура. Но к чему?

— Ну что там? — с облегчением спросил Язаки, запихивая в себя последний кусок и вытирая жирные губы.

Вся его крестьянская сущность заключалась в набитом животе, который заметно выпячивался из-под рубахи. Наверное, и душа там пряталась — жирная, толстая, пальчики облизывает. Б-р-р...

— Не пойму... — произнес Натабура. — Пир, что ли? Кими мо, ками дзо...

Его смущала мысль, что вся эта суета имеет к ним какое-то отношение. Абсурд какой-то, думал он. Праздник!

— Где пир? — пыхтя, оживился Язаки. Он подполз, кутаясь в жесткую козью шкуру, несмотря на теплую погоду, глянул в дырку и нервно хихикнул: — А нас притащили на заклание?

— Вряд ли, иначе бы не кормили, — заметил Натабура. — Хотя ведут себя так, словно мы почетные гости.

— Но посадили под замок... — возразил Язаки, не желая думать о худшем. — Пожрать дали неплохо, но мало. Я бы предпочел еще...

Натабура, стиснув зубы, промолчал. Вопросов было больше, чем ответов. Сильнее всего ему не нравилось, что все делается в спешке.

— Кому мы нужны?! — с надеждой высказался Язаки, и в глазах у него появилось знакомое тоскливое выражение. — Может, у них свадьба?

— Хоп?! Ночью?

— Да... — согласился Язаки. — Не подумал. А может, у них праздник?

— Кого-то поймали? — усмехнулся Натабура.

— Действительно... — Язаки вообще пал духом. — Все к одному. Недаром мне накануне мухи снились.

— Мухи! — снова усмехнулся Натабура.

*Дайкан — период, завершающийся 2 февраля, называется 'большой холод'.

— Чего ты понимаешь?! — неподдельно возмутился Язаки. — Мухи к счастью. Они васаби * на курином бульоне любят.

— Почему васаби? — оторопело спросил Натабура.

— Потому что мама приготовила, а я не съел.

В его словах прозвучал двойной укор: с одной стороны, не успел съесть, а с другой — вроде как он, Натабура, виноват.

— Ладно, стемнеет, и уйдем, — успокоил его Натабура, впрочем, сам мало веря своим словам.

Что-то ему подсказывало, что сейчас все и начнется — слишком нарочито суетились ёми. Усталость прошла. На место ей появилась готовность к действию. Плохо, что годзуки нет под рукой. Годзуки вместе с кусанаги придавали уверенность и силу.

— Это же сикомэ! — Язаки подскочил так, что ударился темечком о балку. — Как я не понял! — вдобавок он что есть силы треснул себя по лбу. — У них на лице шерсть, как у овцы! Как я раньше не догадался?!

— Сикомэ выше людей, — возразил, оборачиваясь на шум, Натабура. — У них острые зубы.

— А красные глаза?! — веско добавил Язаки.

— Ну да... — подумав, согласился Натабура. — Вообще, они похожи на кэри. Только цвет кожи человеческий. Мужики уродливые, а девушки красивые, — добавил он мечтательно и почему-то снова подумал о зеленоглазой, хотя это мешало. Точнее, он о ней вообще не забывал — она присутствовала где-то там, на заднем плане всех его мыслей. Пока он не знал, что со всеми этими мыслями делать — думать о ней было приятно, но как-то не ко времени и, конечно, не к обстановке.

— А то ты раньше не заметил?!

— Я-то как раз заметил. По-нашему, это Ёми, — объяснил Натабура, — земли бессмертных.

И вдруг почувствовал на шее тяжесть — годзука незаметно вернулся. Трудно было понять, как он это сделал. Даже помурлыкал, как кот, прижимаясь к груди, и стал теплым, будто кровь.

— Где ты видел здесь бессмертных?! — от возбуждения Язаки стал брызгать слюной. — А Горная Старуха не из этой деревни. Видел на заборе сухой камыш?

— Ну?.. — Натабура, едва слушая его, тихо радовался годзуке. Он еще не привык к волшебным свойствам когтя каппа.

— Вот то-то! Пока камыш шелестит, она не может попасть внутрь.

— А зачем ей попадать? — на этот раз Натабура удивился.

— Старуха появилась не просто так, — в полосках света, попадающего внутрь, блеснули испуганные глаза Язаки, который явно хорохорился через силу.

— Ты думаешь, она хотела предупредить нас? — спросил Натабура, в десятый раз ощупывая годзуку.

— Это и коту понятно... — укорил Язаки собственный страх. — А ты ее стрелой!.. Может, она нам жизнь спасла? Иногда Горные Старухи покровительствуют племенам, иногда одиноким путникам. А сикомэ, которых ты называешь бессмертными, попадали и в нашу деревню.

— И что вы их?..

Язаки замялся, испуганно кося, как набедокуривший кот:

— В общем... понимаешь, так немножко... совсем немножко...

— Хоп?.. — подтолкнул его Натабура, уже зная ответ. — Чего бормочешь? Кими мо, ками дзо?

— Заставляли работать или... или... — даже стыдливо отвернулся, словно не хотел договаривать.

— Хоп?..

— Продавали в рабство... — шмыгнул носом Язаки.

— Теперь все ясно, — насмешливо хмыкнул Натабура. — Если доживем до утра, то это будет чудо.

— Тогда давай копать сейчас?! — взвился Язаки. — Чего сидим?! — Откуда только силы взялись.

— Погодь... — сказал Натабура, наблюдая, как здоровенный и толстый ёми в накидке из леопардовой шкуры спорит с шаманом Байганом, который снова возник из пагоды. Спорили они неистово, словно решалось что-то важное и никто не хотел уступать — только за грудки не хватали. Хан-горо! Вождь! — догадался Натабура. Но где я его видел? И при каких обстоятельствах? Явно не при самых лучших.