Безальтернативная история

Дальше всё пошло по накатанной. Совр-определитель выявил настоящую личность загадочного Игнатьева. Им оказался некий Северцев Игорь Павлович, служащий в какой-то мелкой государственной конторке. Оперативникам Мемконтроля не удалось выйти на след Северцева в реале, но зато удалось через отдел регистрации выяснить, что Северцев сейчас находится в мемориуме, в октябре тридцать второго года в южноуральском селе Богданово, где через кровь и страдание народа шла массовая коллективизация. Основная сложность — попасть в нужную точку времени плюс-минус микросекунда, чтобы застать настоящего Игнатьева-Северцева, а не порожденца. И ещё одна проблема — регистраторы не могут выдавать точные координаты нужного погруженца, аппаратура позволяет регистрировать с ошибкой в несколько километров. Поэтому, придётся искать националиста по всей деревне. А кто лучше знает своих подопечных, чем председатель колхоза? К нему и решил перво-наперво отправиться Холодов

Когда Виктору передали по мемсвязи, куда ему предстоит отправиться в поисках неуловимого националиста, фатумист обрадовался. Во-первых, Южный Урал — это мемтерритория России, то есть нет риска нарваться на иностранного эпохального инспектора. Когда-то мемориум был общим, интернациональным, и все шлялись без всяких мемвиз, где хотели, и меняли историю, кто во что горазд. Потом правительства просекли, что это чревато всякими нехорошими последствиями. Например, клюками (название образовалось от термина "клюква") — скажем, из-за американских меминженеров по российской части мемориума начали бродить медведи и бородачи в ушанках с автоматами Калашникова. Тогда была принята Хартия по мемориуму, в которой было сказано о территориальном разграничении мемориума. Из-за этого возникла масса международных скандалов. Скажем, Турция начала доказывать, что имеет право менять меморную историю Болгарии на правах Османской империи, что вызвало ряд возмущений болгарских политиков. Но потом удалось договориться, разметить мемориум согласно современным границам государств и всё успокоилось.

Во-вторых, Виктору предстояло отправиться в одну из самых непротиворечивых эпох. Диссонансов в эпоху коллективизации почти не возникало, ибо и патриоты, и либералы, и даже националисты по данному времени имели единое мнение: коллективизация — это процесс уничтожения лучшей части крестьянства бесхозяйственными кровавыми большевиками. Правда, был вяленький протест от кучки коммунистов и ещё каких-то левых, только кто их в наше время слушает!

Меминженеры Мемконтроля быстренько соорудили для Виктора персонажа — корреспондента областной газеты "Заря коммунизма", Ивана Пустохвалова (не умеют нормальные фамилии выдумывать в отделе погружения!), прибывшего в колхоз "Красный богатырь" для написания статьи об успехах коллективизации. Регулятор хистсжатия настроил Виктора на временной ритм Игнатьева. Псевдобиографию Холодов попросил не сооружать, чтобы не засорять мозги ненужными сведениями, рассчитывая в случае чего на собственный опыт и на разбуду. Виктор не любил неприятное чувство, возникающее от псевдопамяти: словно сон, в котором ты вспоминаешь другой сон и мучаешься по пробуждении, а был ли в самом деле тот сон, который вспоминал или нет.

Виктор ощутил себя на деревенской улице стоящим в глубокой грязной луже и шёпотом выругал бестолковых специалистов из отдела погружения, поместившим мемпутешественника в грязь. Хорошо, что ещё сапогами догадались снабдить! На фатумиста немедленно закрапал октябрьский дождь. Оглядевшись, Холодов увидел тёмные покосившиеся избы, кривые заборы и ухабистую дорогу, являющуюся центральным "проспектом" забытого богом села.

Мимо Виктора, обрызгав грязью, пронеслась стайка чумазых ребятишек. Один из них, самый чумазый, повернувшись в сторону вросшей в землю избёнки, крикнул:

— Ванька, выходи! Там гэпэушники приехали. Дядю Мишу будут казнить за колоски!

Холодов ухватил чумазого за рукав. Тот недовольно затрепыхался:

— Отпусти, городской!

— Ну-ка, малый, проводи к сельсовету! — приказал начальственным тоном Виктор. — А не то самого в гэпэу отправлю!

Мальчишка испугался и повёл фатумиста по грязной улице к самой чистой избе в селе, над которой развевался кумачовый лозунг "За один колосок уничтожаем трёх врагов Советской власти!" Слава богу, ГПУ возле сельсовета не наблюдалось — не хотелось неприятных расспросов от силовиков. Всё верно, гэпэушники предпочитают казнить в подвалах, а за неимением таковых — в оврагах, подальше от глаз людских, а не в центре села.

Войдя внутрь сельсовета, Виктор оказался в полутёмной прокуренной комнате. Когда глаза привыкли к полумраку, он разглядел стол в центре комнаты, за которым сидела мужественная черноглазая девица в красной косынке, кожанке и папиросой в зубах. Перед ней на столе матово блестел наган. Меминженеры опять оплошали: девица — явный реликт — такого облика была бы уместна в начале двадцатых, но никак не во время коллективизации.

— Ты к кому, контрик? — осведомилась черноглазая, неприязненно зыркнув на городской плащ вошедшего.

— К председателю, — осторожно ответил Холодов, с опаской глядя на наган.

Вспомнив, что советские люди очень любят всякие документы и прочие бумажки с печатями, он вынул из нагрудного кармана френча мандат и предъявил его девице. Пока она читала, фатумист пытался понять, секретарша это или нет. Слишком самоуверенно ведёт себя для секретарши.

Прочитав, девица, глубоко затянувшись, с достоинством представилась:

— Берта Соломоновна Шнайдер...

"Мемконтроль Израиля, ау!"

— ...секретарь сельской партячейки и штатный осведомитель ОГПУ. Местная молодёжь меня зовёт Железной Бертой, — зачем-то добавила она. — А ты, значит, журналист? Будь моя воля, писака, я бы вашего брата через одного к стенке ставила! Контриков среди вас, борзописцев, как грязи в этой деревне!

— Мне бы председателя... — напомнил Виктор, испугавшись, что Железная Берта начнёт читать ему лекцию о международном положении или ещё что-то в этом роде, что часто бывает у советских прошляков в тридцатые годы.

— Председатель занят! — отрезала девица, метким плевком загасив папироску.

— Да мне ненадолго...

Железная Берта вздохнула, нехотя встала из-за стола, не забыв прихватить наган, и открыла дверь в соседнюю комнату.

— Степан! К тебе посетитель из города. По виду — вылитая контра.

Невидимый Степан невнятно промычал в ответ, и секретарь партячейки пропустила Виктора в соседний кабинет.

Председатель действительно был очень занят. На столе перед ним стояла наполовину опорожненная четверть мутной самогонки, захватанный стакан и миска с квашеной капустой — источник отвратительного кислого запаха. Одной рукой председатель расстегнул матросский бушлат, обнажив несвежую тельняшку, другой наполнил стакан. Подняв осоловелые глаза на вошедшего, он пьяно обрадовался:

— О, братишка! Ну-ка, садись! Выпей со славным революционным матросом Стёпкой Чеботарём! Праздник у меня.

— Да, праздник без водки, что аватарка без фотки, — кивнул фатумист, понимая, что от застолья ему не отвертеться.

"Степан Чеботарь". В голове Виктора что-то промелькнуло. Вспомнились документы, с которыми его знакомил Бурлаков. "Жалоба. Я, Дмитрий Вячеславович Закоркин, хистактёр (последняя мемроль — революционный матрос Степан Чеботарь)..." Холодов осторожно вынул совромер и нажал кнопку. Огонёк загорелся не красный, как для прошляков, и не зелёный для совров. Горел жёлтый. Понятное дело, порожденец наш председатель.

— Где там... Ну-ка... — нетрезво суетился матрос, роясь в ящиках.

Наконец он выудил из недр стола второй стакан, не чище первого, и щедро плеснул в него самогонки.

— Давай-ка выпьем, братишка, за солёную Балтику!

Вообще в планах Виктора было убедить председателя согнать народ на митинг или собрание и незаметно прошерстить толпу селян совромером, чтобы вычислить Игнатьева. Но, похоже, славный революционный матрос, находящийся на должности председателя колхоза, был не в состоянии это сделать.

Собеседники чокнулись и выпили под кислую капусту за солёную Балтику. Виктор прислушался к внутренним ощущениям. Сколько лет по мемориуму ползал, а всё не мог привыкнуть, что вкус пищи и опьянение ощущаются как в реале. В голове зашумело.

— Надоело, братка, сил нет! — словно продолжая начатый разговор, выдал Степан. — Почитай, с семнадцатого года революцию делаю. Кровушки на мне как дерьма в привокзальном сортире! В Гражданскую мирное население на тот свет отправлял пачками, потом председателем поставили — опять казнить приходится. Начальство план по кулакам требует, а где их столько набрать? Вот и приходится для процентовки в распыл пускать и середняков, и бедняков, кто похозяйственнее. А всё ради чего? Ответь, братишка!

Холодову крайне не хотелось ввязываться в застольные философские беседы, он пробурчал в ответ нечто дежурное. Ответ матроса удовлетворил, и он разлил по второй.

— А я тебе по-своему отвечу, брат, по-балтийски! Обманули нас, русских людей, иудеи проклятые! — Чеботарь пустил по заросшей щеке скупую пьяную слезу. — Коммунизм, мать твою! Не коммунизм это, братка, а власть масонских лож. И не колхозы мы строим, а кибуцы, которые потом загребут под себя сионисты. Сам бы я до этого не допёр — образование слабенькое. Хорошо мой заместитель растолковал, Серёга. Он — мужик умный.

Очень интересный заместитель! Скорее всего, это тот, кто нужен Виктору и Мемконтролю. Как бы ещё выведать аккуратно, где он сейчас находится.

— Всемирное господство хотят установить, сволочи! — развил свою мысль матрос. — Они везде, братишка. Всю землю русскую пропитали, в Кремле одни... Соломоновичи. Даже тут на селе от них дышать невозможно, — Стёпка кивнул на дверь в соседнюю комнату. — Вон сидит, лярва, буркалами своими чёрными зыркает...

Степень Степкиного опьянения из состояния слезливости и жалоб на скотскую жизнь резко переросла в агрессивную стадию.

— Щас я этой курве!.. — процедил матрос, неожиданно выудил из-под стола трёхлинейку и передёрнул затвор.

Виктор испугался, что нетрезвый порожденец поднимет пальбу, и сюда прибежит кто-нибудь из расстрельной команды ГПУ, поэтому быстро обезоружил собутыльника. Сделать это было несложно, учитывая стадию опьянения последнего. Самогонка имела весьма странное действие, поэтому агрессивная стадия матроса моментально сменилось удалой весёлостью.

— Эх, гуляй, Расея! — без всякого перехода выкрикнул обезоруженный Чеботарь и ударил ладошками по коленкам. — Всю землю продали, что ещё остаётся делать русскому человеку! Пей да гуляй!

На шум с соседней комнаты заглянула Железная Берта с наганом наготове. Увидев пляски Степана, она понимающе закатила глаза и собралась прикрыть дверь.

— Стой, турецкоподданная! — пьяным тенорком заорал Степан. — Ну-ка, спляши с гоем! Эх, яблочко!..

Видимо, стойкая девица привыкла к таким выходкам председателя, поэтому невозмутимо притворила дверь. Степан немедленно рухнул на пол и плавно перешёл к заключительной стадии пьянки — здоровому и крепкому сну. Виктор вышел из комнаты и, стараясь не делать резких движений, осторожно выведал у Железной Берты, где находится зампредседателя. Суровая девица, пробурчав что-то насчёт недобитых контриков и сложной международной обстановки, неохотно рассказала, что зампредседателя по случаю "болезни" председателя проводит среди колхозников собрание в здании старой конюшни. Выяснив местонахождение последней, Виктор на цыпочках покинул гостеприимный сельсовет.

В бывшей конюшне было тесно и накурено. Колхозников было набито под завязку; это были в большинстве своём нетрезвые оборванные люди, похожие на современных бомжей. Удивительного ничего тут не было, поскольку самая трудолюбивая часть крестьянства была уничтожена большевиками, и в колхозы шли в основном нищие, бездельники, пьянчуги, уголовники и сельские дурачки. Впрочем, были и единицы вполне нормальных крестьян-середняков, загнанных в колхоз силой с помощью органов ГПУ. Их записывали в колхоз для того, чтобы завладеть их имуществом, которое затем распределить между остальными колхозниками — пьяницами и лодырями, не забыв о львиной доле райкомам и сельсоветам.

Протискиваясь поближе к импровизированной трибуне, наспех сколоченной из каких-то ящиков, Виктор слышал, как на трибуне ораторствовал некто c громким и резким голосом:

— Я ещё раз повторю, что нельзя в колхозы пускать местных татар и башкир. А почему? Да потому что по сравнению с русскими это неполноценные народы. Антропологи доказали, что по биохимическому составу крови и строению черепа башкиры находятся на примитивной ступени развития. Более того, им никогда не догнать по развитию русских. Назовите мне хоть одного известного башкирского учёного, поэта или военачальника?

Услышав такие долгожданные слова, Холодов начал пробираться к трибуне с удвоенной энергией. Не особо церемонясь, он расталкивал локтями мерзко пахнущих оборванцев-колхозников, получал в ответ тычки и матерки, но не обращал на это внимания.

— К тому же большевики потворствуют смешанным бракам, — продолжал оратор. — А, как известно, от русско-башкирских или русско-татарских браков родятся ублюдки — неполноценные дети-дебилы, которые вообще не способны к выживанию и развитию. Это противоестественно. Нигде в природе нет такого, чтобы волки и шакалы давали совместное потомство. Так что весь этот интернационализм придуман для того, чтобы русская нация выродилась.

Виктор, наконец, пробрался к трибуне и незаметно убедился, что совромер, наведённый на оратора, помаргивает зелёным. Всё с тобой ясно, оратор, он же зампредседателя колхоза Серёга, он же националистический агитатор.

— Как известно, революцию сделали евреи, — Оратор подозрительно покосился на приблизившегося Холодова. — Интернационализм — их изобретение. Это они сделали для того, чтобы разбавить русскую здоровою и сильную нацию ублюдками, которые в свою очередь наплодят ещё более ублюдочных тварей. Духовно богатая, волевая и целеустремлённая русская нация всегда мешала евреям — нации торгашей, иуд и жуликов.

Холодов подумал, что неплохо бы пригласить сюда Железную Берту с наганом, чтобы она привела оратору пару свинцовых контраргументов в голову. Но, разумеется, он этого делать не стал — нельзя упускать из виду националиста. Виктор легонько постучал по виску, в реале моментально отозвалась девушка-оператор: Мемконтроль был начеку. Холодов по своему печальному опыту понял, что через пять-десять секунд здесь материализуется группа задержания с полным набором пыточных инструментов для экспресс-допроса подозреваемого на месте. Они, силовики, и в реале не гнушаются допрашивать с пристрастием, а уж в мемориуме у них руки полностью развязаны. Зато эффективно — через десять минут допроса зампредседателя сознается хоть в покушении на президента Боливии.

Мемсвязь — штука не совсем удобная. Погруженцу слушать комфортно — голос абонента раздаётся прямо в голове. А вот отвечать приходится голосом, иногда говорящий сам с собой человек вызывает удивление у прошляков. К тому же, чтобы разговаривать с погруженцем, который использует хистсжатие, нужно использовать специальную переговорную мемкабину, в которой временной ритм синхронизируется с погруженцем.