Твоя апрельская ложь.

Смотреть. Запоминать. Помнить.

Это все, что я теперь могу сделать.

На девушку, лежащую на красной ткани, медленно опускается крышка гроба.

Смотреть. Не отводить взгляд.

Не заметил. Не захотел замечать.

Принимай последствия. Отвечай за свои ошибки. Вот цена моего счастья. Нравится?

Хотя бы эту минуту я заслужил'?

Заслужил. Доволен? Рад, Косей? Ты, мать твою, счастлив?

Первые комья земли валятся на деревянную коробку.

Смотреть. Не отводить взгляд.

Не помог. Отошел в сторону, отгородился от проблем кучей предлогов и оправданий.

'Не хочу появляться рядом с Эми'?

Я и не появился. Мне больше и не придется — она сама об этом позаботилась.

И как оно, Косей? Ты доволен? Не нужно больше опасаться встречи на соревнованиях. Не нужно даже ни о чем говорить. Не нужно возится с влюбленной девушкой. Просто рай. Наслаждайся жизнью без тяжелых бесед.

Нравится тебе такая жизнь, ублюдок?

Гроб уже скрылся под землей — теперь только надгробие показывает, что тут кто-то лежит.

Не спас. А стал бы я вообще ее спасать? Или нашел еще пару тысяч поводов отложить разговор?

С того концерта прошла неделя. Я слышал каждую ноту ее Зимнего Ветра. Каждый звук, буквально кричавший 'люби меня'. Каждый отзвук, наполненный отчаянием. И ничего не понял?

Не врать самому себе. Не отводить взгляд. Это ведь только моя вина.

Кем могла стать Эми Игава, одна из наиболее талантливых пианисток в поколении? Какую жизнь она могла прожить? Скольким могла бы помочь? Скольких воодушевить?

Теперь от нее осталось только тело, которое сожрут черви. Из-за меня. Из-за моей глупости, моего инфантилизма, моего желания спрятаться от проблем.

Доволен?

Не хватайся за голову. Не вой. Даже думать не смей разрыдаться.

Я не имею на это права. Ведь все, что происходит здесь — из-за меня. Благодаря мне. Это мой день.

Разумеется, мне не скажут ни слова. Ни ее родители, ни наставница, ни друзья. Никто не будет обвинять меня — мы ведь вообще не знакомы. Мне ничего не угрожает.

Так почему я плачу? Какого хрена из моих глаз льется эта бесполезная влага? Раньше нужно было думать.

Не отводить взгляд. Запоминать. Помнить.

Ведь это все, что мне осталось.

Дом был пуст. К счастью — не очень понимаю, как я умудрился добраться до него и не попасть под машину. Линзы слетели еще на кладбище, непрошеные слезы застилали глаза, а лужи будто нарочно лезли под ноги. Не считал, сколько раз я упал, но костюм теперь напоминал половую тряпку.

Будто бы меня это хоть сколько-то волнует. Отвлечься мыслями не получилось — стоило закрыть глаза, как перед лицом вставал красный гроб.

Да, черт возьми, это моя и только моя вина. И важно даже не это, а то, что ничего уже не исправить. Нет ни единой возможности изменить произошедшее. И никакие красивые слова или жесты этого не изменят. Взгляд сам собой остановился на двери в ванную. Всего пара шагов, не нужно даже набирать воду, просто одно четкое движение...

С сожалением отказался от этой идеи. Моя смерть тоже ничего не даст. К тому, же Каори все еще зависит от меня — я просто не имею права на суицид. И это последнее, чего хотела бы Эми.

А значит, я просто не имею права сложить руки. Да, я совершил еще одну ошибку. Да, искупить или исправить ее невозможно. Но за то, чтобы я мог сейчас сидеть здесь заплачена непомерная цена. Меня не спрашивали, когда платили, но факт остается фактом — моя гребаная жизнь стоит слишком дорого, чтобы я мог просто вскрыть себе вены.

Пальцы легли на клавиши. Да, мне нельзя сейчас играть. Да, рука начинает раскалываться даже от простых движений, не говоря уже о полноценной игре. Вот только это не волнует даже меня самого.

— Étude Op. 25, No. 11. Зимний Ветер.

Мне не нужны ноты — воспоминания еще слишком свежи, и вряд ли когда-нибудь исчезнут. Сколько не успела Эми? Сколько музыки не исполнила, не выучила, не придумала? Скольким не помогла, чего не испытала, сколько потеряла?

Неизвестно. Но это значит только то, что сделать все это должен я. За нас обоих.

И не важно, чего это будет стоить мне.

Смерть — слишком быстрое и слабое искупление.

Вся ночь прошла за игрой — проснулся я за роялем. Вернее, на нем. Сон облегчения не принес — наоборот, от неудобной позы тело ныло, будто грозя рассыпаться на части, а рука была покрыта коркой из засохшей крови. Похоже, под конец только начавшая нарастать кожа не выдержала напряжения. Поспал я, судя по времени, не больше четырех часов — но от мысли заснуть снова чуть не вырвало. Не помню, что мне снилось, но я однозначно не хочу испытать это еще раз.

Поднять голову с клавиш, пойти в душ — дело пары минут. Так, грязный костюм — в мусорку. Запасных линз нет, придется обходится без них. Неважно, я знаю ноты наизусть. Сейчас за пианино, пока не откроется для посещения больница — это около четырех часов, хватит, чтобы отработать до идеала данную на прошлом уроке Хироко композицию. Конечно, она будет в ярости, но вряд ли откажется заниматься.

Игра пошла с трудом. Даже отмытая, рука все равно слушалась плохо, отзываясь раскаленными иглами на каждое движение. Вот только это даже близко не повод прекращать. В крайнем случае вколю обезболивающее из аптечки, хотя от него и потеряется подвижность с управляемостью. Спасибо больничным курсам, сделать себе укол я смогу.

К счастью, не пришлось — хотя на исходе четвертого часа и пошла кровь, ее было сравнительно немного и терпеть получалось. Каори в любом случае приходится хуже, так что сдаться из-за такой мелочи было попросту стыдно. Да и не имею я на это права. Наложил на руку свежую повязку и одел кожаную куртку. Да, мне будет адски жарко, но это лучше, чем светить перевязкой.

— Что случилось, Косей? — когда я вошел в палату, Каори уже проснулась. А сейчас мне придется делать то, что я надеялся не делать никогда. Врать ей.

— Ничего. Не выспался. Ты как? Прости, что вчера не пришел, — Эми и ее смерть — последнее, что должно ее волновать. Ее вообще ничего не должно беспокоить, даже маленький стресс опасен.

— Все нормально, — ее глаза говорили другое. Ее улыбка и смех могут обмануть кого угодно, кроме меня. Слишком хорошо мы друг друга знаем.

— Као... — я не собираюсь давить. Если она не захочет говорить — значит не захочет.

Девушка вздохнула и с ее лица начала медленно пропадать улыбка. Взгляд уткнулся в сомкнутые в замок руки.

— Помо... Помоги мне встать, — если бы меня ударили битой по затылку, эффект был бы меньше.

Значит, приступ состоялся. Тот самый, к которому я готовился заранее — случился в тот момент, когда я был... На похоронах Эми. Порывисто обнял будто ожидавшую это Каори.

— Прости. Пожалуйста, прости меня, — есть ли предел тому, сколько я могу не успеть?

Хрупкая. Очень хрупкая, будто призрак. Сердце сжалось. Если ноги отказали... Значит, счет пошел на считаные недели. Нет. Я не могу показывать этого рядом с ней.

— Пошли на крышу? Я уже устала тут сидеть целыми днями, — больничная крыша... Сейчас там вряд ли кто-то есть.

— Там довольно душно, — впрочем, мы оба понимали, что я уже согласился. Нет. Я согласился еще до того, как был задан вопрос.

— Не будь такой букой. Пошли! — от наполовину парализованной девушки это звучит как злой черный юмор. Но ведь ничего не мешает нам притворится, что все в порядке.

Као с явным удовольствием схватилась за мои плечи. Какая же она легкая. Невозможно легкая.

Подниматься было всего пару пролетов, но я шел очень медленно — наслаждаясь каждым мгновением. Сколько мы знакомы? Месяц? За это время я пережил больше, чем за всю предыдущую жизнь вместе взятую.

Лестница кончилась — впереди вход на улицу. В опаляющий июнь, к зеленой листве и яркому небу. Какая ирония.

К счастью, на крыше была оборудована специальная зона для отдыха. Хотя, как зона — пара скамеек. Впрочем, этого было достаточно. Мы сели рядом — насколько это вообще возможно в такой ситуации, я не мог заставить себя перестать поддерживать ее за плечи.

Сначала мы не разговаривали. Каори хотела что-то сказать, но каждый раз обрывалась. Я же не собирался ее торопить — даже если мы просидим здесь весь день, меня это более чем устроит.

— Косей. Операция назначена на двадцатое июля, — вот как...

— Понятно. Держись, слышишь? — девушка кивнула.

Операция — трахеостомия. Не слишком сложная и почти не опасная... В обычных случаях. С настолько запущенным синдромом... Не думать об этом. Шансы достаточно высоки. Несмотря на все минусы переход на искусственную вентиляцию легких даст какое-то время. От четырех месяцев до восьми лет. Просто бездна времени, если подумать.

— Пообещай мне, что не бросишь музыку, что бы ни произошло, — не смог бы, даже если бы захотел. Слишком много у меня причин для этого.

— Обещаю, — звучит как прощание. Хотя у нас и остались еще как минимум три недели в запасе.

Мы снова умолкли. О чем можно говорить в такой ситуации? Простая болтовня слишком глупа, обсуждать музыку надоело мне и слишком болезненно для нее... а притворятся, что все хорошо, нам не нужно.

Поэтому мы можем просто сидеть рядом на солнце, наслаждаясь тишиной и обществом друг друга. И кто сказал, что этого мало для счастья?

Спустя пару часов Каори забрали на очередные тесты, и мне пришлось уйти. Не то, чтобы я не мог остаться на крыше... Но смысла в этом не было, тесты и занятия займут остаток дня, а посещения ночью все равно запрещены. Да, занятия — Као решила пройти реабилитационные курсы. Конечно, даже в идеале они помогут очень ненадолго, но с трудом ходить она может снова научится. Все лучше, чем апатия.

Рета воспринял смерть Эми... Тяжело. Насколько это вообще для него возможно. Впрочем, боролся он со стрессом, как и всегда через действия, так что теперь он целыми днями пропадал на тренировках или в клубах. Кстати, пока не забыл.

— Хироко? Я отработал Étude Op. 10, No. 12, когда тебе удобно провести следующей урок? — да, хоть Революционный Этюд и был довольно сложным в исполнении, учился он достаточно легко. Не факт, что смогу сыграть его без нот, но с ними без вопросов.

На той стороне трубки повисло молчание.

— Ты сошел с ума? — раньше такой тон Сэто заставил бы меня дрожать. Сейчас вызвал только раздражение.

— Давай не трепать зря друг другу нервы. Ты согласна продолжить занятия? — возможно слишком невежливо, но мы слишком хорошо знаем друг друга, чтобы она обиделась на такие мелочи.

Через пару секунд я услышал тяжелый вздох.

— Сначала объясни, зачем тебе это. Я говорила с Шигеру о твоей руке, ты должен орать от боли при одном прикосновении к клавишам, не говоря уже об изучении Шопена, — можно соврать. Но если я начну лгать еще и ей...

— Мне это нужно. Пожалуйста, Хироко, без подробностей, — я действительно не хочу об этом говорить, слишком это больно. Спустя пару секунд молчания девушка ответила.

— Эми Игава? — от одного имени пришлось сцепить зубы. Она действительно слишком хорошо меня изучила за эти годы.

— Да. Это все, что ты хотела узнать? — готов поспорить, сейчас она затянулась, кивнула своим мыслям и выпустила дым кольцом.

— По большей части. Сможешь подойти ко мне часа через полтора? — значит, особых дел у нее нет.

— Легко, — я хотел сбросить вызов, но она продолжила.

— Косей, если ты хотя бы подумаешь о том, чтобы повторить ее подвиг — я сама откручу тебе голову и запру в стационаре. Это ясно? — несмотря на то, что ее голос был как всегда флегматичен, меня впервые за разговор пробрало.

— Да.

— Тогда быстро ко мне. Меня и правда начинает беспокоить твое состояние, — раздались гудки.

Ну что за человек. Она хоть когда-нибудь оставит за мной последнее слово?

— Садись, — Сэто, одетая в черный брючный костюм, сидела за столом. Не знаю, куда делась Кохару, но в доме ее не было.

На столе находилась пара бутылок сакэ и аппетитного вида говяжьи стейки. Так, я все понимаю, но я ни разу в жизни не видел ее пьяной. И вряд ли она станет просто так выставлять алкоголь на ужин.

— Хироко, мне четырнадцать, — на всякий случай. Не знаю, что взбрело ей в голову...

— Я знаю. А теперь пей, — отказываться не вариант, она всегда знает, что делает. Остается только подчинится. Под пристальным взглядом наставницы пригубил жидкость из пиалы. Горьковатая волна прокатилась по пищеводу, осев теплом в желудке. Я закашлялся, на глазах выступили слезы.

— Не забывай закусывать, — Сэто смотрела все так же внимательно. Обычно я замечал этот взгляд, когда я впервые играл какую-то композицию — она анализировала все происходящее и искала ошибки. Послушно отрезал кусочек великолепно приготовленного стейка — готовила она ничуть не хуже, чем играла.

Так как ничего, кроме саке за столом не было, пришлось запивать им — и к концу ужина я уже не слишком хорошо себя контролировал. В прямом смысле — руки отзывались не точно, с некоторым запозданием. В голове была какая-то своеобразная легкость. Впрочем, выпил я от силы половину бутылки.

— Расслабился? — впервые за весь вечер Хироко улыбнулась. И ведь все это не маска — она действительно настолько быстро меняет настрой. От ледяного взгляда до открытой улыбки и обратно за пару секунд, — Тогда ответь мне, пожалуйста, что за хрень с тобой творится?

— Хрень? — я и правда не очень хорошо соображал.

— Косей. То, что Эми покончила с собой, это, конечно, трагедия... Но на кладбище ты был явно не в себе. Что происходит? — как же хочется выговорится. А почему нет?

— Что происходит? А ничего. Каори умирает, Эми покончила с собой из-за моей тупости, и я ничего! НИЧЕГО! Не могу с этим поделать! — я сорвался на крик, и тут же пожалел о своей вспышке. Впрочем, Сэто никак не отреагировала.

— Из-за тебя? — я вздохнул, и достал письмо из нагрудного кармана. Не хочу ничего говорить. Глаза уткнулись в стол.

Наставница просмотрела его, вздохнула... И, рассмеявшись, подожгла зажигалкой.

— Что ты... — письмо осыпалось пеплом в подставленную тарелку, — Делаешь... — рука Хироко легла мне на щеку, и подняла голову за подбородок, заставив посмотреть ей в глаза.

— А теперь послушай меня. Не знаю, что ты там себе придумал, но ты ни в чем не виноват, — я хотел ответить, но она продолжила, — Дело даже не в том, что ты не мог ничего предсказать, хотя это и так. Суть в том, что все произошедшее — ошибка этой малолетней идиотки. Даже если бы у вас все получилось, вы бы расстались через месяц — она верила в твой идеальный и не существующий уже лет семь образ, а ты вообще не подозревал о ее существовании. Это ясно? — Сэто смотрела жестко, буквально впечатывая свои слова в сознание.

— Но я слышал ее музыку! Я должен был заметить... — я сдулся, не выдержав насмешку во взгляде наставницы.

— Когда твоя девушка медленно умирает от смертельной болезни? А не слишком ли многого ты от себя требуешь, Косей? Что случилось, то случилось. У тебя есть Миядзоно, вот и сосредоточься на ней, — одно имя отозвалось болью где-то внутри.