Скс Режим бога 1-я книга

Вчера я достал пистолет и был готов лишить жизни тех, кто встанет у меня на пути. Почему? Я ошалел от денег и жадности? Нет. У меня было денег и побольше, и никогда я не терял от них головы. Деньги никогда мною не управляли, и я никогда ради них не преступал той черты, которую преступать считал для себя невозможным. Жадность? Уж точно, я никогда не был жадным. Скорее, был щедрым, любил доставлять радость. Просто не терпел, когда кто-то начинал искреннее воспринимать это за "лоховство", и начинал пытаться "доить".

Так почему тогда? С чего мне сдались эти, явно ворованные, деньги и драгоценности? Ведь есть же у меня другие возможности получить те же деньги... Книги, песни, сценарии фильмов, открытия и т.п. Зачем тогда так? С оружием в руках? Зачем вообще брать оружие? Ведь я уже брал его со смутным пониманием, что оружие придется применить. Против кого? Зачем? И вправе ли я на такое? Есть ли вообще какой-либо смысл продолжать все телодвижения, без ответа на эти вопросы?

Я отставил давно остывший чай, встал из-за стола, и подошел к окну.

— Хочу ли я хорошо жить? Да, безусловно. Я даже хочу жить ОЧЕНЬ ХОРОШО! Я хочу быть счастливым, здоровым, красивым, богатым, известным, любимым... Все назвал? Ничего не забыл?! Про умного говорить не буду — и так себя умным считаю... — я кисло ухмыльнулся. Но достаточно ли для меня этого? НЕТ. Я еще хочу принести пользу! БЕСКОРЫСТНО. Людям, своей стране, Человечеству в целом. Я искренне не люблю зло, подлость, нечестность. Я научился с ними мириться, я могу с ними рядом существовать — но я их вижу, и я их не люблю.

По сути, я безнадежно предан Советскому Союзу. Не тому, который был на самом деле — хотя и в нем было множество прекрасного, и его я любил. А тому СССР, про который говорили на съездах, по телевизору, писали в книгах и снимали фильмы. Я навсегда остался предан тому Советскому Союзу, который ДОЛЖЕН БЫЛ БЫТЬ! Я предан Стране счастливого детства и благополучных стариков. Стране могучей экономики и достойно живущего рабочего класса. Стране золотых полей и богатых деревень. Стране великого, единого и счастливого народа!

А кучка презренных ШАКАЛОВ порвала на кровавые куски и изгадила ошеломленную предательством, подлостью, равнодушием и обманом мою Великую Родину. Эта кучка ничтожных существ влила яд в души и сердца людей, внушила им ложные ценности и стравила в кровавой усобице между собой.

Я более-менее это понимал уже тогда — видел, что происходит, и понимал, к чему все идет. Но вместо того, чтобы бороться и призывать — стал выживать сам и приспосабливаться к обстоятельствам. Хотя, собственно, а что мог противопоставить катастрофе сопливый студент московского ВУЗа?

Хорошо, а что я хочу сейчас сам? Что мною движет? Ведь пока я внятно могу сформулировать только два желания: быть самому благополучным, и принести благополучие другим.

— БLя, да я святой!" — хрипло, не по-детски, я засмеялся — Или рефлексирующий дурак с манией мессианства. Правильный вариант подчеркните. Только кто бы подсказал, какой из них правильный...

А раз НЕКТО не хочет мне подсказывать, что и как делать, то я буду делать то, что хочу сам! Я буду помогать себе, своим родным и близким — и я буду делать все, чтобы достигнуть такого положения, когда мне будет что ПРОТИВОПОСТАВИТЬ ШАКАЛАМ.

* * *

Каникулы прошли плодотворно. Я почти довел себя до нервного срыва, похудел на пять килограмм, и чуть не убил двух человек.

Ездил я в Репино восемь раз. Не знаю, как все могло бы закончиться, но мне сильно повезло. В ночь, когда я обнес генеральскую "малину", пошел сильный снег, и наутро все следы моей противоправной деятельности были укрыты толстым снежным покровом.

Когда я вытаскивал санки из ворот, то к счастью сообразил подклинить открытую створку ворот деревяшкой, валявшейся во дворе. Выпавший снег замел следы, и ворота производили впечатления надежно запертых. Со стороны оврага снег так же надежно завалил пробитую мною "снежную траншею".

Домой я успевал возвращаться до прихода с работы мамы, и встречал ее бодрой улыбкой на осунувшейся мордахе — поэтому она не возражала против моих ежедневных "катаний с горок, походов в кино и игр в хоккей". Тем более, что мама была в курсе моих прохладных отношений с одноклассниками, и видимо радовалась, что я нашел с ними общий язык, и мы вместе проводим столько времени на свежем воздухе за активными играми!

В каждую из семи моих поездок в Репино, я с тысячей предосторожностей и перестраховок залезал под перрон и перегружал в очередной купленный рюкзак или сумку часть спрятанного груза. Затем, озираясь и проверяясь, возвращался в Ленинград, и размещал рюкзаки и сумки по автоматическим камерам хранения на различных ленинградских вокзалах.

Во время этих поездок и произошли два, едва не закончившихся трагически, эпизода. Первый раз я чуть не разрядил пистолет в пьяного в тамбуре электрички. Электричку дернуло, и ранее спокойно стоящий мужик вдруг резко навалился на меня, перевозившего в большой спортивной сумке с надписью "Динамо" около миллиона рублей наличными! Чудом сдержался и не выстрелил через карман, в котором потной ладошкой крепко сжимал рукоятку Маузера. Второй раз мне показалось, что меня "ведут" от вокзала. Я свернул в первый попавшийся безлюдный переулок, и пройдя метров тридцать, резко развернулся навстречу преследователю, вынимая пистолет. Пожилая женщина от неожиданности шарахнулась в сторону, к моей удаче, не заметив оружие. А я с рюкзаком — в котором были автомат, пачки патронов и золотые монеты — отправился на подгибающихся ногах своим путем.

В последний, восьмой раз, я ехал в Репино с полной сумкой. В ней были два алюминиевых бидона с бензином внутри, и плотно примотанными черной изолентой крышками.

Несколько раз убедившись, что снег около генеральского дома ничьи следы не потревожили и печная труба над домом не дымит, я наконец решился устранить следы своего первого корыстного визита самым радикальным способом.

В соседних дачах по прежнему не было видно соседей, и потратив с полчаса на наблюдение, я прошмыгнул в незапертые ворота. Второй раз задерживаться долго в доме не рискнул. Содержимое первого бидона я быстро разлил на втором этаже, а второй бидон разливал, отступая к выходу.

Заморачиваться на отложенное возгорание не стал — дом крепкий, двери толстые — сразу не запылает. Убрал пустые бидоны в сумку, достал коробок, и переступив через порог, зажег спичку. Почти невидимое пламя сразу побежало в разные стороны по полу, я плотно прикрыл дверь, и поспешил к воротам. Электричка на Ленинград должна была быть через двадцать минут...

Уже стоя на перроне, увидел первые густые клубы черного дыма, поднимающиеся в поселке. Электричка, как всегда, опоздала, поэтому немногочисленные пассажиры моего вагона с интересом разглядывали в окна подъезжавшую к поселку пожарную машину...

* * *

Первого апреля, в субботу, каникулы закончились, и я снова пошел в школу. Начиналась последняя 'весенняя' четверть. Ровно сороковой день моего 'второго детства'.

— Сороковой день... Если ТАМ я умер — то сегодня знакомые и сотрудники выпьют за упокой моей души. Или не выпьют... Поскольку, в большинстве своем, еще не родились! — развлекаясь такими мыслями, я нехотя пёрся в школу по раскисшему снегу. Если за городом еще была зима, то в Ленинграде уже с утра градусник показывал почти +2*.

Идти в школу совершенно не хотелось. Проблемы накапливались, как снежный ком, и путей их решения видно не было. Все таки времена слишком разные — и то, что в 2015 в РФ не может быть проблемой в принципе, в 1978 в СССР практически не имело путей решения. А мой возраст лишь усугублял безнадежность ситуации.

В районе камер автоматического хранения багажа каждого вокзала, большущими буквами было написано, что длительность хранения багажа — пять суток. Вокзалов в городе пять: Московский, Балтийский, Варшавский, Финляндский и Витебский. 'Закладок' у меня семь — на Финляндском и Московском по две. Московский — самый многолюдный, а с Финляндского я ездил в Репино. Вот и придется теперь каждые четыре дня ездить на пять вокзалов, открывать и заново оплачивать камеры хранения. Как быстро я на вокзалах примелькаюсь — вопрос чисто риторический. Поскольку — очень быстро...

И имея такие деньжищи, я не могу снять ни квартиру, ни гараж, ни дачу. Поскольку ребенку просто никто ничего не сдаст. А увидев довольно большие деньги, ещё и в милицию постараются отвести. Да и хранение ТАКОГО 'груза' на съемной территории ничем хорошим закончиться не может.

Сейчас вопрос хранения 'моих сокровищ' — самый первоочередной и самый острый. Когда я отправлялся в Репино, то ожидал, как и было написано в заметке, 'пачки купюр по двадцать пять, пятьдесят и сто рублей... На общую сумму двести пятьдесят тысяч рублей'. Это, если распределить купюры пропорционально, примерно пятьдесят-шестьдесят пачек по сто купюр. То есть такой объем денег легко помещался бы в одну спортивную сумку, и как-нибудь, с трудом, но я бы ее спрятал дома, или еще где... А на деле оказалось одних денег свыше полутора миллионов — на две 'ездки', примерно по пятнадцать килограмм. Драгоценностей оказалось килограмм на двадцать пять. Из тяжелого, обитого железом ящика, я их переложил в две сумки, а сам ящик отнес подальше от железнодорожной платформы и выкинул на какой-то свалке разного железного хлама. Шесть пистолетов и автомат с магазинами весили ещё одиннадцать килограмм, патроны — семнадцать, и золотые монеты еще около десяти килограмм.

Приблизительный вес груза я знаю, потому что опытным путем, дома, заранее вычислил свою 'грузоподъемность'. Она составила пятнадцать килограмм — это чтобы я не гнулся подозрительно под тяжестью, и не останавливался передохнуть каждые двадцать-тридцать метров. А посему я старался сумки и рюкзаки свыше тринадцати килограмм за одну 'ездку' не нагружать. Для чего пользовался маминым пружинным безменом, который стащил с кухни.

Вот так, за семь поездок, я и переволок больше девяноста килограмм. Которые теперь лежали по семи камерам хранения очень драгоценным, и очень опасным грузом.

* * *

Школа встретила меня возбужденным гомоном малышни и 'солидными' братаниями старшеклассников. Уроки, как всегда, тянулись долго и уныло. Учителя настойчиво и по нескольку раз объясняли новый материал, ученики, не отошедшие от десяти дней свободы, очумело хлопали глазами, зевали, и смотрели в окно.

После занятий я поддался на уговоры Димки и еще одного нашего одноклассника — Ромы Олищука, и поехал с ними проветриться в район 'Гавань', Васильевского острова, где родной дед Ромы работал сторожем на пирсе. Там можно было посмотреть на различные лодки и катера, и даже по ним полазить, поскольку на зимнее время они все были вытащены на сушу.

Лодки мне были до одного места, и поехал я с ребятами только чтобы прогуляться. Каникулы меня отдыхом не побаловали. Конечно, я успешно приватизировал генеральскую 'заначку' и перевез ее в город, но далось мне это с большим моральным и физическим напряжением, и я реально сильно устал. Поэтому и решил просто погулять с одноклассниками. На этот раз — действительно с одноклассниками, и просто ПОГУЛЯТЬ!

Дед Ромки оказался разговорчивым и приветливым стариканом, изнывающим от скуки на пустом зимнем пирсе.

— То ли дело летом. — делился со мной своими переживаниями Митрич — так Ромкин родственник предложил его называть.

— Летом, оно как — народ приезжает каждый день, а в пятницу и на выходных тут и вообще бывает не протолкнуться — на пирс очередь стоит. И все галдят: Митрич — помоги перетянуть к берегу, Митрич — прими швартовы, Митрич — пригляди за машиной пару дней...

— За какой машиной? — вяло спросил я, чисто для поддержания разговора.

Ромка с Димой уже вовсю лазили по паре открытых катеров, которые Митрич расчехлил, обрадованный приездом внучка и его товарищей. Я от подобного развлечения малодушно воздержался. Поскольку слабо себе представлял, хватит ли мне актерских способностей, чтобы с горящими глазами вращать руль катера и издавать губами завывающий звук: "Ррррррррэээуууууррррррр!" Ребята же были на седьмом небе, и получив себе по катеру, тут же устроили "смертельные гонки на выживание". Естественно, только в своем буйном воображении.

Я же остался с Митричем, и сидя на деревянной лавке под еле теплыми лучами первого весеннего солнышка, "по-стариковски" вел с ним незамысловатый диалог о радостях летней жизни сторожем на пирсе.

— Как какая? — изумился сторож моей непонятливости, — Многие же приезжают сюды на своих авто! Да, почитай, тут почти у каждого есть машина, у кого своя лодка или катер есть. Человек, он же как — если к механизьму тягу имеет, то он и будет с ними по жизни. Сначала машину заводит, потом карабель, а затем уже и в воздух стремиться будет!

— А что, тут у кого-то и самолет есть? — уже искренне изумился я.

— Не, какой самолет, откуда... — отмахнулся Митрич, — А вот дельтапланы у парочки имеются — тоже тут же хранят, в ангарах.

— Каких ангарах? — спросил я, поскольку не наблюдал поблизости ничего, что в моем представлении отвечало бы этому понятию.

Оказывается, ангарами назывались многочисленные разнокалиберные сарайчики, сараюшки и даже полутораэтажные сараищи, которые в большом числе расползались по берегу в обе стороны от пирса. В них-то частные советские "яхтсмены" и хранили свои "механизьмы". Конечно, много лодок и других плавательных устройств стояло под открытым небом зачехленными — наподобие той пары катеров, на которых сейчас вовсю "пиратствовала" парочка моих приятелей. Над некоторыми из них были просто горы снега, другие были чистыми. Но, все-таки, большинство "кораблей" находилось под какой-никакой, а крышей.

— Только они эти свои дельтапланы возют с собой на юга летать, в отпусках. — продолжил свой неспешный рассказ Ромкин дед, — Здесь-то не полетаешь особо — граница же недалеко, понимать надо. Мигом погранцы вычислят и за жабры возьмут! А вот летом, кады уходят в залив, то многие ведь с ночевкой — на выходных-то, чего без ночевки? Вот возьмут с собой палатку, жену — а некоторые и не свою! — в этом месте Митрич засмеялся дребезжащим старческим тенорком, — Да мне ведь без разницы, чья жена или девица... — спохватился он, вспомнив, с кем разговаривает — А машину или в ангар загонют, или так оставляют — меня присмотреть-то и просют.

Дед мечтательно закатил глаза, мыслями весь уже в приближающемся лете. Очевидно, что "присмотреть", "перетянуть к берегу" или "принять швартовы", осуществлялось небескорыстно!

И тут "От предчувствия удачи у Мюллера заболела голова".

— А чего ж не все себе ангары-то поставили? Тяжело разрешение получить? — с замиранием сердца закинул я удочку.

— Какое разрешение? — пренебрежительно отмахнулся Митрич, — Тут ни у кого ни на что разрешения нет — всё самострой. Вот запланировано тут дома строить, то ли через пятилетку, то ли через две. А пока вот люди ангары и ставят — кому они мешают? Кто чего раздобудет — вот из того и ставят. Тут у некоторых и электричество даже есть. Времянку от моего вагончика продлили — вот и свет, и телефон запаралелили — даже позвонить можно. Так что у некоторых тут тепереча не ангар с эллингом, а цельная квартира. — сторож прервался, чтобы прикурить "беломорину".