Обещай мне вернуться

Докурил и загасил папиросу о подошву сапога.

— Слушай, давай вернемся, а? — жалобно попросила девушка. — Из-за вас, гулён, потом дежурной сестре достается! Обязательно кто-нибудь спать не будет и начальству наябедничает.

— Ну ладно, проводи, если хочешь.

Тревога нарастала. Что-то с этим парнем должно случиться. Прямо сейчас. Что-то очень нехорошее. Надо его вывести к людям, к свету. А то плохо будет.

У крыльца Женя остановился и вынул еще одну папиросу.

— Пойдем, ну пойдем, пожалуйста! — уже почти со слезами тянула его за рукав Майка.

— Ну-у, опять глаза на мокром месте. Эх, девчонки... Вот докурю, и пойдем, — невозмутимо ответил Женя. — Дежурная ваша дрыхнет без задних ног, даже не заметила, как я уходил.

— Ей и так часто попадает, а если кто заметит, что тебя не было, та-а-акой тарарам начнется!

Парень раздавил окурок носком сапога, хотел сунуть зажигалку в карман, но промахнулся и выронил ее в снег.

— Врешь, не уйдешь, — он быстро нагнулся, а выпрямиться уже не смог: схватился за бок рукой, пошатнулся и привалился к стене.

— Ч-чёрт... да что ж это... ну и влип же я...

В лунном свете заблестели капельки пота у него на лбу и верхней губе. Парень стал задыхаться. Майка взялась за пульс. Слабый. Частит. Плохо.

"Ой! Похоже на внутреннее кровотечение!"

Девушка подхватила раненого под мышки.

— Идти сможешь?

Женя слабо кивнул.

— Держись за меня. И помогай, ногами перебирай хоть немножко.

"Тяжелый! Так вот оно как на передовой-то бывает!"

По ступеням раненый кое-как поднялся, но в вестибюле первого этажа ослабел и буквально повис на Майке. Той ничего не оставалось, кроме как окликнуть спавшую на посту подружку:

— Верка! Эй! Рота, подъем!

— А? Чего?

— Хватит дрыхнуть! Беда у нас! Рысью за дежурным!

Ей вдруг стало понятно, что надо делать: видимо, от страха стала лучше соображать. Верочка бросилась на второй этаж. Майка усадила Женю в коридоре на табурет и метнулась к стеклянному шкафу за кофеином.

"Я же всё умею! Сколько там обычно делают? Один кубик подкожно".

Стянув с парня шинель, Майка быстро сделала укол.

Прибежал дежурный хирург. Едва взглянув на раненого, он коротко матюкнулся и приказал:

— Кофеин!

— Я сделала, — доложила Майка.

— Сколько?

— Один.

— Пока хватит. Потапова, операционную сестру и наркотизатора сюда! Живо!

Верочка умчалась.

— Соколова, за профессором!

—

Когда запыхавшаяся Майка влетела в кабинет, Сергей Филиппович уже был на ногах. Наверное, он сегодня вовсе не ложился.

— Что?

— Похоже на вторичное кровотечение, восьмая палата.

— Идемте.

Уже спускаясь по крутой деревянной лестнице, Сергей Филиппович лаконично спросил:

— Симптомы?

Майка бойко, как на экзамене, отбарабанила:

— Бледность, испарина, одышка, угнетение сердечной деятельности.

Хирург кивнул. Похоже, ему всё было ясно.

Женю увезли в операционную, и старшая сестра шуганула "мелкоту":

— Кыш отсюда, не путайтесь под ногами!

Верочка ушла на пост, Майка составила подружке компанию. Она решила дождаться конца операции.

— А ну как помрет? — струхнула рыжуля. — Что со мной будет? Прознают, что гулять ходил, под трибунал отдадут!

Майка ругнулась про себя. "А что со мной будет?" А что с раненым будет — об этом бы она подумала, дура рыжая! "Ладно, перетрусила, вот и ляпнула не подумавши", — мысленно оправдала она подружку.

— Типун те на язык! Выживет, летчики — они крепкие.

— Слушай, — Верочка схватила подругу за руку, — ты же сменилась. В общежитие ночевать пошла. Откуда тогда узнала? Что Наташке соврем?

— Да не до нас тут. Если спросят — скажем, что ты первая увидела, а я задержалась и случайно мимо проходила. Не спросят — смолчим.

— Ма-а-айка! — выдохнула Верочка. — Ты... ты — человек!

— Да уж не обезьяна.

— Слышь, подружка, иди в сестринскую. Поспи немного. Я тебя разбужу, когда они закончат.

— Ладно...

Майка с ногами забралась на диванчик в дежурке и почти сразу заснула, уронив кудлатую голову на руки. Разбудил ее звонкий голосок подружки:

— Да тут она, тут, Сергей Филиппыч! Только она уже целую смену отдежурила.

— Ничего, после отдохнет. Некого больше назначить.

Майка подняла голову, потерла покрасневшую щеку, на которой отпечатался шов от рукава форменного платья, и вскочила.

— Майя, немедленно отправляйтесь на санпост к Мятникову в послеоперационную. Если что, я у себя наверху, — распорядился Сергей Филиппович.

— Есть, — вытянулась Майка. — А можно спросить? (Совсем не по уставу, ну да ладно... Сергей Филиппович — человек не военный, он разрешает).

— Спрашивайте, Майя, — устало отозвался Сергей Филиппович, садясь на диванчик.

— Что это было?

— При первой операции не заметили мелкий осколок. Он застрял в ткани

легкого, рядом с долевым бронхом. Вероятно, от резкого движения сдвинулся, возникло внутреннее кровотечение и как следствие — коллапс. Осколок извлекли, рану ушили. Состояние больного удовлетворительное. Всё, Майя. Заступайте.

На языке вертелась еще масса вопросов, но девушка их проглотила, решив лучше на досуге почитать учебник. Там всё написано. Она повернулась налево кругом и отправилась дежурить.

...Крохотная одиночная палата с плотно зашторенным окном — затемнение. До рассвета было еще далеко. На маленьком столике в углу горел ночник. При его слабом свете Майка читала потрепанный учебник хирургии, который еще вчера стянула из книжного шкафа в ординаторской, грызла карандаш, что-то подчеркивала.

"При наблюдении за больным ... важно обращать внимание на его внешний вид, так как по изменению внешнего вида больного можно определить то или другое осложнение... Пошевелился или мне показалось? Нет. Пантопон еще действует. Сразу же укололи, чтоб от боли с ума не сошел". Майка потёрла переносицу кончиком карандаша и перевернула страницу. "Один из таких важных симптомов — бледность больного, она появляется при внутренних кровотечениях, ослаблении сердечной деятельности, обмороке и т. п. Ну надо же! Симптомы толком сгруппировать не смогла, а диагноз верно поставила. Ай да товарищ Соколова, ай да молодец! А коллапс — это что такое? Не помню... Ага, вот, нашла. "Коллапсом называется резкий упадок сердечной деятельности, возникающий при больших потерях крови... При больших потерях крови! Там же артерия рядом. Страшно-то как! Хорошо, что сейчас обнаружили, а если бы потом, когда выписали? Ох, лучше об этом не думать!"

Зашла с проверкой Наташка-полврача. Майка с надеждой взглянула на нее — может, смену привела? Нет. Не угадала. Старшая вызвала ее в коридор и сообщила:

— Соколова, у тебя изменился график дежурств. Сегодня останешься здесь на ночь, после двое суток отдохнешь, а дальше как обычно. Вопросы есть?

— То есть день и еще ночь? Сутки?

— Именно. Потапова больше в ночь одна не дежурит. Приказ ясен?

— Так точно.

Выполняй.

"Раскусили Верочку? Да нет, вряд ли. Если б раскусили, тут бы такое началось... Под трибунал бы загремела рыжая. Нет, наверное, просто решили не рисковать. Верка всё-таки растяпа, одна проглядела бы"..

Белый туман перед глазами постепенно рассеивался, предметы приобретали знакомые очертания. Женя попробовал повернуться — в глазах потемнело от боли. Майка тут же отложила учебник.

— Не вертись. Нельзя тебе.

— Ты... опять тут?.. — с трудом выговорил он и медленно обвел взглядом палату. — А что... со мной?

— При первой операции осколок в легком проглядели. Теперь вынули.

— Нда-а-а... Задал я вам хлопот...

— Ерунда. Нам не впервой. Пить хочешь? На вот чаю тёпленького.

Действие обезболивающего кончалось. Бок под бинтами дергало всё сильнее. Больно было глубоко дышать. Рукой шевельнул — из глаз искры полетели.

— Ч-чёрт ... — Женя закусил губу. — Долго еще... так?

"Пантопон еще не скоро разрешат уколоть, — прикинула Майка. — Часто ведь нельзя. Привыкнет. А, была не была, помогу, как умею".

Где-то внутри стало щекотно, как будто в животе булькало ситро, а пузырьки поднимались вверх. Значит, получится.

— Ты руку-то мою отпусти. Не надо... Пальцы тонкие, сломаю еще...

Майка не послушалась. Мягко взяв руку раненого обеими ладошками, гладила, успокаивала.

Женя прислушался к себе. Боль начала отступать. Стало вполне терпимо.

— Легче... Почти не больно... Ты колдунья... что ли?

Девушка не ответила.

Глаза начали слипаться, голова приятно закружилась, по телу разлилось сонное тепло.

— Всё, — Майка убрала руку. — Отдыхай теперь.

Женя собрался с силами. Ему не давала покоя одна мысль.

— Ты... как догадалась?.. Будто чуяла... "пойдем" да "пойдем"...

"Ах, елки-моталки! — осенило Майку. — Выходит, я беду чую? Боль унимать могу. Сон приманивать умею. Значит, я и вправду колдунья? Что же теперь делать? Ведь комсомольцам не то что колдовать нельзя, даже верить в такое не полагается. А, ладно, если для пользы Родине — то можно. И даже нужно. Но я никому не признАюсь. Разве что ему".

— Я, наверное, всегда так умела.

— Всегда? Раньше... тоже случалось? Тут, в госпитале?

— Нет, в детстве. Сама не помню, маленькая еще была. От мамы слышала. У нас собака тогда жила. Динка. Белая такая, большая, лохматая. Не знаю, что за порода. Летом дело было. Жара. Динка лежит на полу, язык высунула. А я, трехлетка, топаю к няне, да так, знаешь, внятно говорю: "Собачка заболела, собачке к доктору надо". Нянька не верит — что ты, деточка, собачке просто жарко, она спит. А я — в слезы: нет, собачке к доктору надо! Ревела, ногами топала, даже с кулаками на няньку кинулась. Она так и села — я ведь послушная росла. Отвезли Динку к ветеринару. Подобрала, оказывается, какую-то дрянь на улице и отравилась. Еще немного, и не было бы у нас собачки... Вот так. Я никому не говорю, что колдовать умею. Это же запрещено. И ты помалкивай.

— Ну, может, и колдуешь... только спокойно так... с тобой... Спасибо тебе, цыпленок. Обидно было бы оно... не в бою, в тылу, за сто километров от фронта вот этак... Считай — второй раз родился... А куклу я тебе новую подарю, еще лучше прежней...

—

Вечернюю сводку обычно слушали и ходячие раненые, и сестры, у которых не было срочных дел. В Ленуголке, где висело радио, яблоку было негде упасть. Стояли, задрав головы к черной тарелке репродуктора, прислонившись к косяку, к стенам, сидели на диване, на табуретках, толпились в коридоре.

Едва заслышав голос Левитана, все зашикали друг на друга, на полуслове оборвав разговоры. Наступила полная тишина.

"От Советского Информбюро.

Сегодня, 2 февраля, войска Донского фронта полностью закончили ликвидацию немецко-фашистских войск, окруженных в районе Сталинграда. Наши войска сломили сопротивление противника, окруженного севернее Сталинграда, и вынудили его сложить оружие. Раздавлен последний очаг сопротивления противника в районе Сталинграда. 2 февраля 1943 года историческое сражение под Сталинградом закончилось полной победой наших войск. За последние два дня количество пленных увеличилось на 45 тысяч, а всего за время боев с 10 января по 2 февраля наши войска взяли в плен 91 тысячу немецких солдат и офицеров.

2 февраля нашими войсками взят в плен командир 11-го армейского корпуса, командующий группой немецких войск, окруженных севернее Сталинграда, генерал-полковник Штреккер, и его начальник штаба, полковник генштаба Гельмут Роскурт".

Что тут началось! Девчата-сестры визжали, прыгали, обнимались, кричали "Ура!", совершенно позабыв, где находятся. Даже Наташка-полврача против обыкновения не ругалась и не раздавала нагоняи, а улыбалась вместе со всеми. Ходячие раненые быстро разнесли долгожданную радостную весть по палатам. Казалось, веселью не будет конца. Только к полуночи Майке и Клаве удалось всех угомонить и наконец присесть. Клава устало опустилась на табуретку, вытянула ноги в заштопанных нитяных чулках и отправила Майку в дежурку за кипятком. Заварили в алюминиевых кружках остатки чабреца и только собрались передохнуть минутку-другую, как из пятой палаты высунулась голова в белой косынке.

— Клавка, скличь дежурного! Хохлов затяжелел — совсем помирает!

— Что за черт! — подхватилась Клавдия.

"У нас же не было тяжелых, — растерялась Майка. — Последний раз с Женькой возились, так две недели уже прошло. Где недосмотрели?"

Клава уже сноровисто вынимала из шкафа лекарства.

— Камфара, кофеин... Мелкая, ты чего рот разинула? Бегом за дежурным!

Хохлова отправили в отдельную палату под наблюдение. Майка заглянула в пятую палату, откуда доносился звучный голос, распекавший больных:

— Ох, браточки, ну мне дали из-за вас звону! Что глядишь, курносый? Чуть под трибунал из-за вас, чертей полосатых, не загремела. Додумались — опосля морфину стакан налили. Это ж всё равно, что гранату без чеки вместо колбасы на закуску. А вы-то, товарищ младший лейтенант, ученый же человек, три курса института. Ну вы-то как же! Соображать ведь надо.

— Так ведь он не химик, Клавочка, а математик, — заступился кто-то.

— Математик — к-едрене-матик! Ох, Сережа-Сережа, ну кой чёрт вас на ночь глядя к самогонщице понес. И не хватай меня за бока, не хватай теперь, не подлизывайся. Меня через тебя чуть кондратий не хватил.

— Клавдия Иванна, ну Клавочка, ну что нам сделать, чтобы вы не сердились?

— Что сделать, что сделать. Давай-ка сюда эту окаянную бутылку, курносый. Давай, давай, выдуть вы ее не успели бы, — она забрала у смущенного лейтенанта бутылку из-под лимонада. — Вот и умница. У вас всё равно начальство после такого сыскало бы, а мне будет чем горюшко залить. Подвели под монастырь, красавцы. Обмыли победу, нечего сказать! Я хороша — недоглядела, да и ты тоже хороша, — обратилась она к Майке, — разъяснительную работу не провела. Теперь будет нам с тобой клизма с патефонными иголками...

— Да откуда ж я знала?! Это ж еще додуматься надо!

— А надо было знать. Эх, ребятки вы, ребятки... — она еще повздыхала, спрятала бутылку под халатом и тихонько унесла в раздевалку. После дежурства они с сестрой-хозяйкой на пару уговорили ее.

От старшей сестры получила нагоняй вся смена, досталось даже санитаркам — за то, что недосмотрели. Клава, как старшая смены, написала рапорт о произошедшем ЧП. Майка, по мнению подруги, отделалась легким испугом.

— Три наряда вне очереди!

— Есть три наряда вне очереди.

— Еще раз такое повторится — до конца войны будешь сортиры драить, ясно, Соколова?

— Так точно, — вытянулась Майка.

Отмывая до блеска уборные, девушка угрюмо думала, что они с Клавой пострадали ни за что ни про что. Просто под горячую руку Наташке подвернулись. "Если Хохлов набитый дурак, мы-то в чем виноваты? Не знал он, видите ли, что алкоголь усиливает действие морфина и угнетает дыхательный центр. А что, такие вещи объяснять надо? Может, он и руки перед едой не моет? Выписать бы дурака за нарушение режима, чтоб другим неповадно было! Замполит было грозился так и сделать, но начальник госпиталя заступился: "Ему уже и так хватило, чтобы до пенсии в рюмку не заглядывать". А зря. Вот я бы выписала. Еще чего — из-за каждого балбеса наряды получать! У меня ж до него никаких нареканий не было. Это несправедливо"...