Анна Каренина. Не божья тварь

жестоком в своих холодных добродетелях, идеальном

государственном служащем, косном бюрократе,

лицемере и тиране, охотно принимающем

поддельную мораль своего круга".

Ложь Набокова

Любовь всегда приумножает. Страсть отнимает. И первая потеря Вронского наступает незамедлительно — он отказывается от важного для его карьеры предложения, и только для того, чтобы остаться в полку и продолжать видеться с Анной. К тому же столь несерьезный отказ от лестного предложения вызвал негативное отношение к Вронскому со стороны влиятельных лиц, которые предлагали ему это место: его отказ их оскорбил. Отношения испорчены. И это еще одна потеря Вронского.

Мать и старший брат пытаются предостеречь Вронского, но, понятное дело, это только вызывает в нем злобу — еще ни один человек, потерявший от страсти разум, не прислушался к разуму других. Вот и Вронский думает так же: да что они понимают в любви, все эти люди?! Однако... "Он сердился на всех за вмешательство именно потому, что он чувствовал в душе, что они, эти все, были правы". И, думая об этом, он нет-нет да и испытывал чувство омерзения — вот только к кому, он не мог разобраться: "к Алексею ли Александровичу, к себе ли, ко всему ли свету, — он не знал хорошенько".

Удивительное совпадение! То Каренина никак не разберется в своих чувствах, а потом видит про них совершенно ясные сны, то ее любовник ну просто не в силах понять, кому адресовано его омерзение. Разумеется, он знает, просто, как и Анна, не хочет этого знать.

*

Наступает лето. Анна живет на даче. Ее муж, уставший от мучительной двусмысленности, ездит по заграницам, занимается государственными проектами и, не зная, как разрешить ситуацию, беспомощно принимает решение делать вид, что ничего не случилось. Вот только с женой своей он больше не спит...

В один из дней должны состояться скачки, в которых Вронский принимает участие и на которых должен присутствовать весь бомонд с государем во главе. На этот день у влюбленных намечено свидание. Вронский не видел ее уже три дня и соскучился. Он редко ездит к ней на дачу — из-за ее сына, перед которым ему стыдно.

На этот раз он все-таки приезжает к ней. И застает ее в глубоком раздумье. Что с вами? — спрашивает он. И тут начинаются обычные игры манипулятора. Он спрашивает — она демонстративно молчит. Сказать ему или не сказать? — думает она, глядя на Вронского. (А сказать есть чего, поскольку Анна беременна.) Не буду говорить, решает она, ведь он так увлечен предстоящими скачками, что не поймет всю важность этого события.

Однако весь вид ее по-прежнему остается задумчивым и даже слегка печальным. И Вронский это, конечно, видит... Скажите же, о чем вы думаете! — вот уж умоляет Вронский. Но она опять не отвечает. И только вопрошающе смотрит на него. Однако глаза ее при этом блестят и руки дрожат — и Вронский это видит...

Что же вами, спрашивает он, умоляю, скажите мне ради бога! Но она снова молчит. "Я не прощу ему, если он не поймет всего значения этого. Лучше не говорить, зачем испытывать?" — думает она. Однако руки ее все больше и больше трясутся — и, разумеется, Вронский это опять-таки видит...

Наконец тревога Вронского искусно доведена ею до критической точки: "Ради бога!" — схватив ее за руку и уже чуть не коленях взывает перепуганный Вронский, и в ту же секунду ее решение внезапно меняется:

"— Сказать?

— Да, да, да...

— Я беременна, — сказала она тихо и медленно".

Вронский бледнеет, отпускает ее руку, опускает голову... Это известие его явно не радует, более того — оно ему неприятно, он от этого известия в шоке. Странно, но именно такая его реакция Анну волне удовлетворяет. "Да, он понял все значение этого события", — подумала она и благодарно пожала ему руку".

Уж не знаю, за что тут можно было благодарить Вронского — может, Анна решила, что известие о ее беременности он воспринял как еще один упрек себе, тем самым избавив ее от необходимости самой углублять в нем чувство вины перед ней, но в любом случае на этот раз Анна ошиблась. Как бы она там себе ни думала, в любом случае он понял это известие совершенно иначе: "При этом известии он с удесятеренною силой почувствовал припадок этого странного, находившего на него чувства омерзения к кому-то".

Вообще странная, конечно, любовь. Одному, не успев встать с дивана счастья, хочется секса втроем, а другой постоянно испытывает омерзение к кому-то. К удобному неведомому кому-то. И при этом оба постоянно говорят о любви.

Однако пришла пора что-то делать. Теперь уж точно нужен развод. Он целует ей руку, привычно покорно смотрит на нее, а потом непривычно категоричным голосом сообщает, что отныне их судьба решена. И тут опять начинается весьма любопытный диалог...

Он решительно уверяет, что пришла пора покончить с ложью, в которой они живут. Она тихо отвечает, что не видит никакого решения. На ее лице сияет нежная улыбка...

Он предлагает ей оставить мужа и открыто соединить их жизни. Она чуть слышно отвечает, что их жизни соединены и так...

Он уверяет, что надо совсем соединить! Она "с грустною насмешкой над безвыходностью своего положения" спрашивает: да разве есть выход из такого положения, да разве ж он есть? "Разве я не жена своего мужа?"

Он уверяет, что нужно решиться. Что это для нее все равно будет лучше, чем то ужасное положение, в котором она живет, да и вообще "я ведь вижу, как ты мучаешься всем, и светом, и сыном, и мужем".

"— Ах, только не мужем, — с простою усмешкой сказала она. — Я не знаю, я не думаю о нем. Его нет.

— Ты говоришь не искренно. Я знаю тебя. Ты мучаешься и о нем.

— Да он и не знает, — сказала она, и вдруг яркая краска стала выступать на ее лицо; щеки, лоб, шея ее покраснели, и слезы стыда выступили ей на глаза. — Да и не будем говорить об нем".

Слезы стыда и почему они выступили, мне понятно — беременная от любовника Анна продолжает разыгрывать беспроигрышную карту чистоты и духовности. Принцип прост: гадость делай, но краснеть не забывай. Мне здесь интересно другое — как она ловко воспользовалась моментом и приписала себе то, чего в ней не было и в помине! Ведь она сказала Вронскому правду (редкий случай, кстати) — она действительно и не думает о муже, не мучается им, не переживает из-за него, ей на него глубоко наплевать!

Но Вронский уже успел уверовать в ее святую доброту и сердечность (помните разговор у Бетси про Кити?), поэтому ее слова ("я не думаю о нем. Его нет") он приписывает ее высокой скромности, ее духовному совершенству ("Ты говоришь не искренно. Я знаю тебя. Ты мучаешься и о нем") и горячо уверяет ее в обратном.

Ну так почему бы и не воспользоваться моментом? И она моментально использует ситуацию — соглашается с полезной характеристикой, а заодно и чернит мужа: "Да он и не знает" (ну конечно я мучаюсь об нем, потому что я святая, а он черствый, холодный, равнодушный ко всему человек).

И вот эта-то фраза — фраза матерого манипулятора! — также самоуверенно и бездумно немедленно кладется нерадивыми критиками в копилку против Алексея Александровича.

А между тем это не первый разговор о разводе, который начинает Вронский. Однако каждый раз, как только он заводил об этом разговор, он наталкивался на странное недоумение с ее стороны, как будто она и понятия не имела о такой процедуре, как развод, и как будто она никак не могла понять, о чем он вообще ей говорит.

Но это еще не все.

Вронский отчетливо чувствовал — "как будто, как только она начинала говорить про это, она, настоящая Анна, уходила куда-то в себя и выступала другая, странная, чуждая ему женщина, которой он не любил и боялся и которая давала ему отпор".

Вот и еще одна, совершенно ясная подсказка Толстого истинной сущности Карениной. Две женщины. Одна — добрая, искренняя, глубоко чувствующая. Правда ли это? Нет. Такой она всего лишь показывает себя Вронскому. Но он ей верит, вот почему такую он называет настоящей. И другая — странная, и даже не чужая, а чуждая (колоссальная разница!), которая вызывает в нем страх и которую невозможно любить. Кстати, именно чуждой называла Каренину и Кити.

Которая же из них настоящая? Вторая. Об этом нам говорят поступки Анны. И они еще многое нам скажут о ней. И однажды Вронский тоже это поймет. А пока разговор между ними продолжается. И на этот раз Вронский говорит на удивление не робко, как в прошлые разы, а довольно уверенно — и Анна чувствует это...

Вот Вронский снова убеждает ее, что отныне они не могут оставаться в прежнем положении. Но что же делать? — снова удивляется она все с тою же "легкою насмешливостью". Вронский предлагает ей все рассказать мужу и уйти от него. В ответ на это в ее глазах зажигается "злой свет", и она с неприятной издевкой (поразившей Вронского) начинает пародировать голос и манеры мужа, представляя, что он ей скажет в ответ, и сводя все к тому, что он ее ни за что не отпустит, а скандал хладнокровно замнет. После чего снова поливает мужа ложью и грязью: "Это не человек, а машина, и злая машина, когда рассердится".

Зачем же она чернит мужа? Потому что она перед ним виновата — и именно ему она не может этого простить ("не прощая ему ничего за ту страшную вину, которою она была пред ним виновата"). И дело здесь не только в измене. А еще и в том, что Алексей Александрович является ее полным антиподом — на его белом слишком видно ее черное, и это ее неимоверно раздражает.

*

А между тем прошло уже больше года с тех пор, как Алексей Александрович в полном одиночестве и в страшных душевных мучениях пришел к выводу, что ее увлечение Вронским (а может быть, дело дошло и до измены, с ужасом думает Алексей Александрович) — это дело ее совести. В течение всего этого долгого времени до него постоянно доходят слухи о ее частых встречах с Вронским, а на все его попытки прояснить ситуацию она либо молчит, либо с изумлением делает вид, что говорить не о чем. И все это постоянно жестоко травмирует его психику, постоянно ставит под удар его самолюбие, его человеческое достоинство, его репутацию.

Мысли о разводе неизбежно приходят к нему. Но он медлит. Не из мести или какой-то там подлости, как пытается представить это Анна, а опять-таки из-за глубоких переживаний о ней — что с ней будет, если он с ней разведется?.. Ведь она неизбежно пойдет по рукам, сначала Вронский, а потом, когда этот любовник ее бросит (а он бросит, уверен Алексей Александрович), появится следующий любовник... Имеет ли он, муж, право не думать о ее судьбе? Имеет ли он, муж, моральное право не нести за нее ответственность?

Вот какие мысли мучают его, добавляясь к тем страданиям, которые столь щедро обеспечивает ему Анна.

Он не знает что делать. Он не в силах остановиться на каком-то решении. А все его попытки поговорить с женой потерпели крах. И он с головой уходит в дела. Он больше ни разу не говорит ни о своих подозрениях, ни о своей ревности. Все бесполезно. Что ж... Он старался. Теперь пусть старается она! Теперь пусть она упрашивает его поговорить с ним!

Он замыкается в себе, становится холоден. Но при этом он так боится отпугнуть ее своей обидой на нее... но при этом он так боится, что она и правда примет его холодность за нежелание говорить с ней... что он ведет себя так, как будто он испытывает не мучительные подозрения, не глубокие страдания, не терзающий страх, а "только как будто имел на нее маленькое неудовольствие за тот первый ночной разговор, который она отклонила от себя. В его отношениях к ней был оттенок досады, но не более".

Ему страшно. Он настолько уязвлен, оскорблен и обижен — и этой изменой, и этим полным равнодушием к его страданиям, и этими непрекращающимися наглыми встречами, больно бьющими по его самолюбию, и этим ее упорным нежеланием ни о чем говорить, — что у него, всегда заботливого отца (и Толстой это подчеркивает) меняется даже отношение к сыну — с ним он теперь тоже холоден и как-то глупо ироничен. "Ему было слишком страшно понять свое настоящее положение, и он в душе своей закрыл, запер и запечатал тот ящик, в котором у него находились его чувства.

Здоровье его также ухудшается — это замечают все, даже Анна. Выражение его лица теперь гордое и строгое. Однако Толстой характеризует его как человека кроткого и смирного. Откуда же это выражение неприступности? Это его самозащита. Он прекрасно понимает, что о нем и его жене вовсю сплетничают, что постоянными встречами жены с любовником он поставлен в самое унизительное положение. И этим своим видом он как бы заранее пресекает любую возможность проявления и этих насмешек, и фальшивой жалости к себе.

Однако за все это страшное, мучительное для него время он ни разу не унизился даже до самой крошечной мести, ни одного грубого слова в ее адрес, ни одного презрительного жеста. Свое горе, свои обиды он переживает в одиночестве — в постоянном духовном борении с собой. И это вызывает в ней еще большую ненависть к мужу.

Вот только Вронский верит ей, а не ему, а потому принимает ее лживые слова о муже за чистую монету. Порядочные люди вообще склонны долго обманываться насчет тех, кого любят, и манипуляторы этим с удовольствием пользуются.

Итак, Вронский снова и снова убеждает ее, что прежде надо все сказать мужу, а уж потом действовать исходя из тех мер, которые этот, по представлению Анны, якобы холодный расчетливый себялюбец предпримет. Он даже согласен бежать с ней! Но она упорно сопротивляется. Нет-нет, она не хочет никуда бежать. И она не хочет уходить от мужа. Да почему же?! — удивляется Вронский. А потому, отвечает она, что она хочет остаться хорошей в глазах сына.

Неужели она так любит сына? Нет. Она вообще не любит своего сына. Но остаться хорошей в его глазах ей очень и очень надо. Потому что одно дело когда муж и сын отворачиваются от тебя — тогда ты исчадие ада, и уже никто в этом не сомневается. А другое дело когда сын противопоставлен отцу — тогда вопрос об исчадии остается спорным, а любой спор можно однажды и выиграть. Но дело даже не в этом, а в том, что она просто не хочет развода — вот и всё, и в ход идут любые отговорки, их миллион, и позже мы их все обязательно прочитаем.

В итоге она просит Вронского никогда больше не говорить с ней о разводе, все предоставить ей и слушаться ее. На всякий случай она выражает ему соболезнование, что ради нее он погубил свою жизнь (на самом деле это она делает все, чтобы погубить его жизнь, но ему она, конечно, внушает обратное). И он тут же начинает снова испытывать чувство вины за то, что она всем для него пожертвовала, и начинает казнить себя за то, что это из-за него она так несчастна.

Чувство вины, на которое был накрепко закодирован Вронский в их первую интимную связь, отныне вбито в него намертво. Он уже никогда не сможет оставить ее — даже тогда, когда розовые очки спадут с него и он увидит наконец настоящую, кошмарную сущность этой женщины.