Чёрный фимиам

Эша с опозданием поняла: она-то ведь, наверное, тоже изменилась. И тогда, не заботясь о рукоделии, оттолкнула от себя подставку с недоделанной работой и повисла на брате. Она ощупывала его и беззвучно плакала. Сингур гладил ее по трясущемуся затылку, плечам, спине и что-то шептал, прижимал к себе крепко-крепко. У сестры весь воздух вышел из легких. Жабёнок недовольно заворочался в груди.

Брату и сестре больше не запрещали видеться. Хотя Сингур так и не рассказал, почему их разлучили. Эша могла лишь строить догадки. И строила. Потому что он не отвечал на ее вопросы — стал скупее на слова и улыбался теперь редко.

Нет, девушка все равно его любила. Таким тоже. Пускай этого мужчину она почти не знала, а о том, через что он прошел, могла только догадываться, но он по-прежнему был ее братом. И Эша надеялась, что рано или поздно он, если не станет прежним, то хотя бы вспомнит, каким был когда-то.

Он не вспомнил.

В то время сестра своим еще детским умом не понимала, что брат повзрослел. Жизнь изменила его. Тот долговязый подросток, который когда-то носил болезненную девчонку на закорках, играл с ней, покупал ей каленые орешки или дергал за ухо, чтобы не досаждала — умер. Неизбежная смерть, вызванная мужанием. Но, чтобы осознать это, Эше самой требовалось повзрослеть.

Сестра ласкалась, надеясь утешить брата нежностью, заботой, любовью. Увы, они тяготили его. Ему не нужны были ни ее нежность, ни забота. Эша видела синяки на теле, видела рубцы, видела повязки под одеждой. Потом они исчезали. Но с каждой новой зажившей раной Сингур неуловимо менялся, будто рубцевалась и затягивалась не только плоть, будто зарастала коростой душа. Все верно. Нельзя ведь изо дня в день встречаться со смертью на глазах у ревущей толпы и оставаться прежним.

Однако девушку пугало то, что брат от неё отдалялся. С каждой новой встречей он казался всё более чужим, всё менее знакомым. Незаметно для себя она привыкла относиться к нему с почтительным трепетом. Он был старше, мудрее, сильнее. Он не пускал её в душу, а ей — безголосой — нечем было с ним поделиться.

Ему было важно, чтобы сестра не знала горя и лишений. Чтобы она была сыта, одета, обута, цела и невредима. Об ином он не заботился, тогда как Эше хотелось от него всего одного — тепла. Того самого тепла, которое и делало их роднёй.

А потом были удушливо-влажные джунгли Миаджана. И руины храма Шэдоку, наполовину ушедшие в черную воду, наполовину оплетенные лианами. И покрытые мхом осклизлые ступени, спускающиеся в темную глубину. И белые водяные черви — слепые, отвратительные, длинные, словно веревки. И пурпурные хищные цветы патикайи, похожие на мокрые тряпки, качающиеся на волнах. И огромные водяные пауки, горбатые спины которых усеивала россыпь кроваво-красных глаз. И существо, ставшее хозяином Эши и ее брата. Существо, которое хотело быть похожим на человека...

Все это было позже. Но девушка даже предположить не могла, что останется с этим ужасом один на один. Потому что там, в Миаджане незнакомец, облаченный в одежды цвета красной охры, убил Сингура. Уничтожил в нем то людское, что еще оставалось — способность к милосердию. Сестра пыталась согреть остывающее сердце, но, лишенная голоса, не могла поделиться с братом ничем, кроме как прикосновениями. Но от её прикосновений он напрягался и ощетинивался. Они его раздражали.

Как могла, знаками, Эша пыталась объяснить, что любит его, что хочет лишь одного — дарить ему утешение, быть поддержкой, опорой. Сингур оставался глух. Не понимал. Ему не нужна была ласка, не нужна была поддержка. Только уверенность, что сестре ничего не угрожает. Уверенность, которая постепенно переродилась в одержимость.

И тогда Эша смалодушничала. Уступила деспотичной воле. Приняла ее. Стала не сестрой, но тенью неизменной спутницы. Покорной и благодарной. Брата это устроило. Никогда в жизни Эше не было так страшно, как тогда. И никогда ей не было так одиноко, как теперь. Она знала, что Сингур умирает. Она страшилась его потерять и в то же время ждала, когда это произойдет. Она устала его бояться. Того, чем он стал.

Девушка знала, он может ее убить. С той же яростной страстью, с какой опекает, и даже во имя этой страсти. Она знала, что он опасен. Знала, что он жесток. Знала, что быть с ним рядом — все равно, что бросать и ловить остро отточенные ножи. Нельзя забавляться до бесконечности. Однажды ты устанешь или зазеваешься, и нож вонзится в тело. Убьет ли, покалечит ли — неизвестно. Но уж точно сделает больно.

Все это Эша знала. Однако в память о том, давно сгинувшем Сингуре, она любила этого. И хотя человек, который находился сейчас с ней рядом, уже давным-давно не был ее братом, девушка не могла ни бросить его, ни сбежать. Но она по-прежнему иногда спорила с ним. Она хотела достучаться до него. До того, что еще оставалось им. Он будто бы слышал и даже сдерживался. Он выглядел почти прежним. Почти Сингуром. Увы, Эша знала — это лишь видимость.

Пэйт растерянно хлопал глазами.

— Ты понял? — спросил его Сингур. — Всё понял, что я сказал?

Старик потер лоб и повторил:

— Я поставлю все деньги на тебя и встану поближе к считарю. Когда бой закончится, я сразу же иду забирать выигрыш. Выхожу с площади и отдаю деньги Гельту, — балаганщик кивнул на внучка.

Мальчишка глядел обиженно, исподлобья. Когда стало понятно, что бой ему не глядеть, а вместо этого как дураку околачиваться на площади, ожидая деда, он надулся от досады и теперь всем видом показывал, как сильно оскорблен.

— Гельт, что делаешь ты? — повернулся Сингур к пареньку.

— Я бегу к синим лестницам, оттуда через улицу белых домов, затем по голубым лестницам, зеленым и там отдаю деньги Алессе.

— А я, — не дожидаясь, когда к ней обратятся, выпалила девушка, — забираю кошелек и через желтые дома спускаюсь к балагану. Эгда с Хлоей собирают кибитки, деда и Гельт уже будут здесь, когда я прибегу, мы сразу уезжаем.

Сингур кивнул.

— Да. И мы в расчете. Я ничего вам не должен и больше с вами не поеду. Вы сами по себе. Мы — сами по себе.

Пэйт, стиснул в кулаке бороду и сказал только:

— Опасно...

Его собеседник пожал плечами:

— Не особо. Если всё сделаете, как говорю, и не будете мешкать.

Пэйт вскочил и забегал туда-сюда в сгустившемся полумраке.

— Послушай, рисковое дело-то. Может, нанять каких охранителей?

Мужчина хмыкнул:

— Каких? Тебя тут никто не знает, ты тоже никого не знаешь, а выигрыш понесешь такой, что на месте охранителей я бы тебя уложил в первой же канаве. А, может, и на площади прямо. Нужен ты им, охранять тебя.

Пэйт замер. В нём в непримиримой схватке сошлись страх, здравый смысл и жажда наживы.

— Ты так уверен, что я получу этот выигрыш, что...

— Ты получишь этот выигрыш, — спокойно сказал Сингур. — Но ты можешь не рисковать. Я просто предложил. Если хочешь. Если нет...

Эгда смотрела на брата со страхом и надеждой одновременно. Если он поставит все имеющиеся сбережения и Сингур вправду одержит победу в схватке, у них будет столько денег, что можно будет осесть, купить домик и хозяйство. Потому что ездить в кибитках, когда нет крепких мужиков в попутчиках, с каждым годом все опаснее. Да и девки входят в такую пору, что им пора подыскивать мужей, а кому они нужны — без гроша за душой? Старики же с каждым годом становятся лишь дряхлее.

— И лишнего с собой не тащите, — посоветовал Сингур, подавляя зевок. — Если вдогонку пустятся, вам барахло только помешает. Я б на твоем месте всем по лошади купил, а кибитки бросил.

У Пэйта сердце подскочило к горлу. Ввязывается же он на старости лет! Ой, дурень плешивый... Его собеседник, словно почувствовал немудреные опасения и потому изрёк:

— Если боишься, лучше вовсе не браться. Страх — плохой помощник.

— Деньги нужны, — хмуро ответил Пэйт.

— Это да, — согласился вальтариец. — Деньги всегда нужны.

— То-то и оно.

Сингур покачал головой:

— Не дрожи. Я вижу дорогу. Если все сделаете, как сказано, ничего вам не грозит, кроме отбитых об сёдла задниц.

Алесса и Хлоя захихикали.

— Бой послезавтра. Озаботься лошадьми.

Балаганщик мрачно кивнул, но потом не удержался и спросил:

— А почему тот, второй, не приходил к тебе? Сальха. Мог бы перебить цену Лароба...

Эшин брат усмехнулся:

— Зачем? У него самый сильный уличный боец в Миль-Канасе, а, может, и во всей Дальянии. Он в нём уверен. А меня знать не знает.

— Лароб рискует, — поерзал Пэйт.

В ответ Сингур равнодушно пожал плечами:

— Не особо. Как и ты. Просто он об этом не знает.

Старик опять подергал себя за бороду и спросил:

— А чего ты так уверен, что можешь свалить Сальхиного бойца? Он, вон, говорят, здоровый, как бык.

— И что? — спросил мужчина. — Тесак тоже был здоровый.

— Но Сальхин боец бил Тесака! — возразил Пэйт.

— Дак чего ты тогда волнуешься? — удивился вальтариец. — Я ж его тоже побил.

— Тьфу! — балаганщик сел. — А если этого не побьешь? Чего ты уверен так?

— Побью, — успокоил его собеседник. — Сиди ровно, спи крепко, не дергайся. Я любого побью.

В ответ на это бахвальство кособокая Эгда только неодобрительно покачала головой, а Хлоя, Алесса и Гельт с восхищением переглянулись.

Брат привел её в гостевой дом. Белый с плоской зелёной крышей и красными цветами в глиняных вазонах на входе. Двери здесь были, как везде в Миль-Канасе — сверху полукруглые, железные и с тяжелым кольцом вместо ручки. Внутри же оказалось прохладно и чисто. Служанка провела постоялицу в одну из небольших, но уютных комнат.

Эша огляделась. Красиво... Очень красиво. И можно помыться. В маленькое окно не заглядывает солнце, потому что дикий виноград висит снаружи пологом.

Девушка повернулась к брату:

"Я буду ждать тебя здесь?"

Он кивнул.

— Тут хорошо. Пэйт со своими уедут сразу после боя. А ты сиди здесь. Выкупаешься, поешь, выспишься на кровати. Дождешься меня. Если вдруг не дождешься, деньги вот, — он положил на стол кошель с несколькими тяжелыми монетами. — Но ты дождешься. Я приду в тот же день или на следующий. Как повезет.

Сестра вцепилась ему в руку, испуганно заглядывая в глаза, а потом ее пальцы запорхали, сплетая знаки в слова.

"Тебе будет плохо. Очень плохо. Возьми меня с собой!"

— Переживу. Ты останешься здесь. Поняла? Никуда выходить не будешь. Здесь тебя никто не найдет.

Он замер, словно прислушиваясь к чему-то в себе, кивнул и повторил:

— Никто. Если сама не выйдешь.

"Не выйду".

— Вот и молодец. Давай мне кисет.

Услышав эти слова, девушка побледнела и отступила на шаг.

— Давай сюда, — повторил брат.

Эша покачала головой.

— Я. Сказал. Дай. Кисет.

Его глаза потемнели, зрачок стремительно расширялся, заполняя собой всю радужку, Эша испуганно отвернулась, пошарила за пазухой и вытянула на свет кожаный кармашек с плотно затянутой горловиной.

Сингур взял кармашек, раскрыл его и, не глядя, на собеседницу, сказал:

— Иди, тут есть баня, служанка тебя ждёт и проводит. Мойся. И не торопись. Кто знает, когда в следующий раз придется.

Эша кивнула, хотя в горле было горько от подступающих слез. Она ушла. А когда вернулась, брат уже исчез, только воздух в комнате стал еще горше да на столе лежал потертый кисет.

Евнух — невысокий круглый человечек — выбежал навстречу нежданным гостям из-за реющих занавесей, которыми была разделена общая зала. Лицо смотрителя дома удовольствий сперва сделалось растерянным, затем испуганным и уж после исполнилось понимания, деланного восторга и почтения.

— Ах, моя госпожа, ах, моя госпожа! — залепетал с придыханием человечек и, поймав длинный рукав одеяния Многоликой, в знак почтения коснулся губами шелкового краешка.

В лицо гостье он старался не заглядывать и всячески отводил глаза. В этом не было ничего удивительного — простым смертным смотреть на Многоликую неприятно и больно. Стиг видел, как побледнел хранитель дома при первом взгляде на храмовую деву — не поверил глазам. И правильно.

Пока человечек раскланивался и выражал всяческий восторг от визита высокой гостьи, глаза его — холодные и пронзительные, пристально следили за дюжиной мечников, которые втянулись в залу следом за своей госпожой.

Четверо вооруженных мужчин сразу устремились к лестнице ведущей наверх и встали по бокам, еще четверо быстро рассредоточились по залу, проверяя альковы, двое остались стоять за спиной спутницы, еще двое застыли у входных дверей.

Хранитель дома обеспокоенно обводил вооруженных охранников глазами, не забывая при этом льстиво улыбаться.

Эная смерила евнуха растерянным взглядом и замерла, озираясь:

— Как твоё имя? — спросил у смотрителя, выступивший из-за спины Многоликой Стиг.

— Хоко Арн, — поклонился евнух и тут же сверкнул на кого-то глазами, одновременно щелкнув пухлыми пальцами.

Через миг из-за шелковой занавеси выбежала служанка с подносом, на котором стоял кувшин вина, чеканный бокал и ваза с фруктами. Девушка склонилась перед дорогой гостей, но Эная раздраженно взмахнула рукой, отказываясь от подношения вежливости.

Мечники застыли, словно каменные изваяния.

Хоко снова щелкнул пальцами и рядом с ним тот час вырос крепкий мужчина при оружии. Судя по бугрящимся мускулам, переломанным ушам и кривому носу, когда-то этот человек выходил на ратный круг, а сейчас, по всей вероятности был нанят домом старшим в охрану.

— Чем обязаны? — спросил евнух, деликатно отступая на полшага и давая Многоликой возможность пройти. — Чтобы ни привело вас сюда, знайте, в нашем доме не происходит ничего противозаконного и нечего опасаться.

— Вот печать далера, — сухо сказал Стиг. — Нам дозволено всё здесь осмотреть. Прикажи своим людям, чтобы все оставались внутри, пока мы не уйдем.

И он протянул Арну глиняный оттиск с золоченой лентой.

Евнух почтительно поклонился, не глядя передал печать служанке, и кивнул своему мордовороту:

— Ашват, делай, как приказано — везде проведи, всё покажи, проследи, чтобы никто не возмущался.

Охранник кивнул и коротко свистнул, видимо подавая сигнал своим людям.

Многоликая не слушала разговоры мужчин. Если же сказать вернее, её эти разговоры не занимали. Пока велась беседа, храмовая дева внимательно оглядывалась, словно к чему-то прислушиваясь. В выражении её глаз не было любопытства, лишь сосредоточенность, будто она искала потерянную вещь, которая, как доподлинно известно, должна находиться где-то здесь, под этой самой крышей. Эная отдернула одну из занавесок, прошла через роскошную залу. Следом за ней неотступно следовали двое мечников.

Голая рыжая девица, устроившаяся верхом на посетителе, испуганно ойкнула и замерла, не зная, что делать — то ли продолжать то, за что ей заплатили, то ли скатиться на диван.

Стиг помог ей с принятием решения — швырнул покрывало, чтобы шлюха и ее клиент прикрылись и не оскорбляли взор гостьи. Впрочем, Эная смотрела сквозь людей.

— Это не здесь, — сказал дева храма, круто развернулась и вышла обратно в холл.