Всё вокруг стало иным, ярким и грёзоподобным одновременно; стены внезапно истончились и за ними были видны иные помещения и другие люди; странный серый налёт лёг на глаза, словно землянин смотрел сквозь дым — или воду.

Хранитель испугался, что, улетев, не сможет вернуться — и тонкий шнур мысли тут же отделился от него и, вытянувшись в сторону неподвижного тела, плотно обмотался вокруг него. Элан расслабился — и принялся подниматься вверх, с некоторым трудом просачиваясь сквозь толщу камня.

В нескольких комнатах над ним были камеры — тут сидели, лежали совершенно измождённые люди. И не только люди. Ему попалось совершенно фантастическое существо, похожее на помесь человека и ящерицы — тонкое, гибкое, с кожей изумрудного цвета, местами покрытой чешуйками. Впрочем, и человекоящер то же был узником — он так же, как и остальные лежал, уставившись в стену, равнодушный ко всему, даже к собственной участи.

Потом пошли кладовые — загромождённые сундуками, полками, заваленные самыми разнообразными вещами — одеждой, отрезками тканей, непонятными инструментами, оружием. Дальше начались съестные припасы. Элан завистливо посмотрел на молодого монаха, который суетливо заскочил в кладовую, отхватил от ближайшего окорока плотный кусок и принялся его торопливо есть, чавкая и брызгая слюной. Мысленный поводок тут же натянулся, сообщая о беспокойстве оставленного тела, и Элан ускорил подъем, неожиданно оказавшись в центральном нефе здания, предназначенном для молитв.

Час был неурочный, и в нем почти никого нем было — лишь несколько коленопреклонённых человек стояли перед сложным знаком триединого, начертанным на главной стене храма, и молились, отбивая поклоны. Элан уже совсем собрался лететь дальше, когда присмотрелся — и ахнул. От каждого молящегося уходила тонкая нить энергии — словно кто-то вытягивая часть души из людей, открытых для общения с божеством.

Постепенно истончаясь, крохотные ручейки энергии уходили куда-то вверх и в сторону, скрываясь в верхних этажах здания — или даже исчезали вдалеке. Помедлив, хранитель отправился вдоль серебристый струй энергии — крохотных, почти невидимых зрением даже бесплотного духа, но тем не менее вполне реальных.

Просочившись ещё сквозь несколько стен, землянин внезапно оказался в личном кабинете верховного иерарха. Все стены его были покрыты золотом, повторяющим всё тот же символ триединого и украшенном драгоценными камнями; стол из красного дерева, покрытый тончайшей резьбой, был завален бумагами, долженствующими показывать высокую занятость хозяина кабинета. Впрочем, судя по слою пыли, к некоторым из них не притрагивались годами. Но сейчас верховный иерарх был на месте, весь сосредоточенный, и что-то вполголоса обсуждал с двумя монахами, в одном из которых Элан не без содрогания узнал монаха, руководившего его палачами, а в другом — проповедника, читавшего ему проповеди.

— Последнее время его кормили сытно, но не перекармливали, давая пищу лёгкую — фрукты, злаки, лишь иногда мясо. Это возбуждает чувствительность и остроту ума, так что сейчас ему не удастся осоловеть и забыться. С другой стороны, даже самый выносливый человек рано или поздно в таких условиях теряет чувство времени и дальнейшая пребывание его в коконе уже не воспринимается им как наказание.

— Но если развязать его раньше времени, уважаемый Протолет, наша цели не будет достигнута! Этот еретик довольно упорен, мы все это наблюдали во время вчерашней схватки. Он должен в полной мере ощутить ужас от пребывание в темноте и тесноте, испытать тысячи страхов в ожидании смерти — от удушья, от голода и жажды, терзаясь муками неизвестности... Иначе его не сломить! Если его развязать и накормить, всё придётся начинать сначала. Более того, решив, что мы не хотим его смерти, он воспрянет духом и дальнейшее пребывание его в коконе перестанет быть эффективным! Тут очень важно уловить момент, когда он сломается, не потеряв при этом повышенной чувствительности! Я говорил вам, что в камере нужно держать наблюдателя, следящего за состоянием подопечного, а вы: спугнем, насторожим...

— Так.

Верховный иерарх с трудом встал, опираясь на богато изукрашенный посох, в вершину которого был вставлен огромный алмаз, горящий в лучах солнца ослепительным светом — и Элан увидел, что тот совершенно сед и даже благообразен — у него был вид мирного, мягкого старичка, доброго и всепрощающего. Впечатление портил лишь острый взгляд неожиданно тёмных, со злым прищуром глаз.

— Так. Хранителя нужно сломать во что бы то ни стало. Во-первых, силы в нём много, а как она нам нужна — сами знаете. — Дождавшись утвердительных кивков с другой стороны стола, он продолжил, роняя тяжелые слова: — Если не получится сломать— жить он не должен. Это вообще большая удача, что он, ещё не инициировавшись, попал к нам в руки. Помедли мы пару недель — и весь наш труд на несколько тысяч лет пошёл бы прахом. Рано ещё Кавншугу меряться силами с инициированным хранителем...

Элан, поняв, что речь идёт о нём, подлетел поближе — и задел одну из нитей энергии, пронзающих комнату.

— Чужак!

Низкий, словно потусторонний голос заполнил комнату, заставив елейного монаха забиться под стол, а остальных судорожно оглядываться по сторонам, сжимая головы в плечи. Внезапно глаза верховного иерарха торжествующе вспыхнули — он увидел хранителя! Из камня на вершине посоха вырвался слепящий луч — и Элан, потеряв контроль, полетел вниз, во тьму....

Глава 7

Солнце неторопливо клонилось к закату, окрашивая тёмные громады камней побережья в золотистые оттенки. Даже лёгкий ветерок не разметал песчинки меж валунами, не тревожил водную гладь. Камни неторопливо впитывали лучи заходящего солнца, готовясь к прохладе ночи. На скалах, неподвижные, словно изваяния, ловили последние лучи солнца два существа — маленькая, почти миниатюрная девушка — и крупный и мощный ящерочеловек, тем не менее стоящий перед ней в почтительном поклоне. Оба были неподвижны и, казалось, были сродни камню этого мира. Людям не дано узнать всей полноты жизни таких моментов, когда тело замирает, уходит из сознания, заставляя забыть о самом его существовании, оставляя дух наедине с мыслью... Это дано только рептилиям.

— Все началось с вопроса о устричных отмелях. Наш народ может годами питаться чем угодно, но устрицы, пожалуй, это единственный вид пиши, стимулирующий правильное развитии молодых раконцев и дающий силу пожилым. В нем есть всё, что необходимо и взрослой особи — это и комплекс витаминов, и лекарство. Неудивительно, что весь народ Вар-Раконо тщательно и трепетно выращивал устричные отмели, видя в этом залог здоровья нации. Во все времена все правители нашей земли следили за устрицами — и за их равномерным распределением. Возможно, при этом кому-то доставалось больше, кому-то меньше, кому-то приносили домой и с поклоном, а кто-то выстаивал очередь за своей порцией — но все раконцы ели эту простую, но столь необходимую нам пищу.

Так продолжалось до тех пор, пока клан пожирающих рыбу не заявил, что это несправедливо! Что устрицы не должны быть достоянием нации, потому что среди правящего клана всегда есть те, кто захочет урвать себе большую долю, и что отмели должны быть поделены между кланами, а внутри кланов — между семьями, что бы каждый раконец имел часть побережья в своей собственности, и, следовательно, был сам хозяином своей доли столь необходимой пищи. Находящийся в то время у власти клан был не лучшим представителем народа Вар-Раконо — пользуясь тем, что быт раконцев был налажен и никаких сложных вопросов не возникало, они ничего не делали, сибаритствуя и поглощая излишек устриц. Недовольство народа росло и клан пожирающих рыбу ловко воспользовался этим. Под торжественные песни всего народа предыдущие правители были отправлены в отставку, и новый клан начал управлять змеиным архипелагом. Нужно сказать, они выполнили своё обещание. Каждый город, каждая деревня, а потом и каждый гражданин получил бумагу, согласно которому вступал во владение участком устричной отмели. По этой бумаге можно было всегда получить причитающуюся тебе долю устриц, оплатив 'лишь стоимость добычи и доставки'.

Но потом оказалось, что эти бумаги можно продавать! И без них стоимость устриц оставалась прежней — ещё бы, их ведь выращивало море, и никаких других затрат на них у добытчиков не было. Вначале отдельные раконцы, а потом целые семьи и кланы начали продавать свои бумаги, уверенные, что это ничего не изменит. И весь этот поток неизменно сходился к клану пожирающих рыбу!

Впрочем, тогда тоже никто не забил тревогу. Устрицы были в наличии — к тому же их стало больше. Правящий клан наладил торговлю со стархами, выменивая у народа моря глубоководные устрицы на водоросли, попадающиеся на побережье. Стархи очень ценили эти водоросли, а вкус у глубоководных устриц был даже лучше, чем у прибрежных. И всех всё устраивало, пока не начали рождаться дети.

Это было ужасно. Народ Вар-Раконо всегда очень трепетно относился к своему потомству, внимательно следя за чистотой расы и уничтожая всех, кто был слишком слаб или уродлив. Но это! Целое поколение было хилым и неразвитым, никто не знал, что нужно делать. Уничтожь их — и раконцы лишится будущего, к тому же вряд ли новое поколение будет сильнее — ведь их родители станут дряхлыми, не способными воспитать и поддержать их. Были отменены многие ограничения, в школах введён один дополнительный год, что бы у подрастающих детей было лишнее время окрепнуть. Но это всё были полумеры. Тогда один из биологов, Кар-Их из клана метких стрелков, заявил, что согласно его исследованиям, морские устрицы не содержат веществ, необходимых молодым раконцам — более того, в них скапливаются вредные глубоководные примеси, которые жители моря специально добавляют в свои посевы, что бы получить больший урожай.

Ракх-инти слабо улыбнулся.

— Конечно, это всё вредит и нам — но мы уже сформировавшиеся особи, к тому же давшие потомство. Но дети, наши дети! Мы начали возмущаться. Молодой учёный тут же исчез, а другие стали утверждать, что он неправ и морские устрицы не приносят такого уж вреда — но никто из них даже не пытался сказать, что они столь же хороши, как и прибрежные.

Тут внезапно вспыхнула небольшая гражданская война — один из кланов поднял мятеж, выдвигая непонятные и эгоистичные требования — но на его усмирение не отправляли элитные части, быстро и беспощадно вырезавшие бы под корень всех восставших, а небольшие и слабые отряды, с переменным успехом постреливающие в друг друга из укрытий. Это тянулось довольно долго — с раздутыми победами и утрированной скорбью по погибшим. Война одного дня растянулась на годы. Не сразу народ Вар-Раконо что его просто отвлекают от истинных проблем. Когда раконцы, глядя на своих детей, принялись требовать у правящего клана здоровой пищи — те только посмеялись над возмущёнными и предъявили бумаги, согласно которым практически все побережья принадлежат им. Впрочем, там уже и не живут устрицы — все заливы, за небольшим исключением, засеяны водорослями — морской народ очень щедро платил на них, и клан поедающих рыбу купался в роскоши, не обращая внимания на страдания остальных раконцев. Они заявили, что закон на их стороне — и подтвердили это силой, призвав на помощь элитные войска.

Ракх-инти прикрыл глаза, рукой и помолчал, справляясь с эмоциями.

— Те немногие, кто сохранил свои бумаги, их просто выбросили; им предъявили побережье вроде этого — он обвёл рукой вокруг. — Песок и скалы, скалы и песок. Вдобавок для устрашения народа правящий клан завёл гигантскую рептилию, которой публично приносят в жертву непокорных преступников — а по сути, просто недовольных существующим положением. Те немногие, у кого есть деньги на здоровую пищу, вынуждены переехать в богатые районы — слишком многие с завистью, а то и с ненавистью начинают смотреть на их успешных детей. А там... В спец школах учат иначе, чем в обычных — и вместе с более глубокими и полными знаниями, обеспечивающими даже недалёким, но здоровым и подкованным раконцам преимущество над слабыми и плохо обученными, хотя и талантливыми детьми обычных родителей — вместе со знаниями им прививают совершенно другое мышление. О том, что все люди — существа разные, и если они — соль земли, то все остальные — прах и грязь, пыль под ногами. Их учат тому, что они супер-раконцы, а остальные...

Грея вскочила и топнула ногой, в горячке не заметив, как раскололся валун.

— Я знаю, что это такое. В мире хранителя этому даже придумали название — фашизм. Только там преследовали и уничтожали другие расы, а вы — свою собственную. До чего же это мерзко... Словно змея, кусающая собственный хвост. Впрочем, у вас это только зарождается и всё можно попробовать остановить. Что вы решили?

Ракх-инти спрятал глаза.

— Великая, нас воспитывали в уважении к собственным законам. Лишь немногие из нас постепенно приходят к мысли, что если закон направлен не на благо народа, а ему во вред — это неправильный закон, и тот, кто его принял — уже преступник. Которого нужно уничтожать без сожаления. Но нас слишком мало и мы слишком слабы — не будь тебя, вряд ли бы мы решились на что-то серьёзное...

Грея глубоко вздохнула и посмотрела на заходящее солнце. Огненный диск уже почти касался поверхности моря, и жрецу на миг показалось, что он слышит шипение раскалённой воды, испаряющейся под взглядом яростного светила. Или это драконесса разговаривала сама с собой? Он торопливо посмотрел на собеседницу — и оторопел: заходящее солнце облило гибкую фигуру красным цветом и, казалось, она вся в крови. Потоки крови заливали землю, камни и исчезали в море, которое флегматично облизывало скалы. Наконец Грея перевела взгляд на Ракх-инти; глаза её, превратившиеся в две вертикальные полоски, медленно расширились и вновь стали похожи на глаза обычной девушки.

— Хорошо. Будем решать вопросы по мере их поступления. Первое — крокодил, или кому там у вас приносят жертвы? Потом — мятежники на юге страны. А потом вплотную займёмся правящим кланом и разведением устриц. Но сначала — мне нужно оружие.

Девушка вытянула вперёд руку — та на глазах обрастала чешуёй, превращаясь в лапу дракона. Груды мышц громоздились под кожей, свиваясь в причудливые узлы и заставляя топорщиться чешуйки. Последними вылезли когти — огромные, жёлтые, способные пробить всё на свете — и камень, и металл, и собственную чешую. Драконесса усмехнулась и, обрезав один коготь, принялась трансформировать руку обратно, сжимая обрезок в руке. Когда она закончила, в ладони у неё остался небольшой бритвенно острый волнистый клинок со странными разводами по краям и рукоятью в виде головы дракона.

Подмигнув изумлённому раконцу, Грея улыбнулась:

— Когда-то так создавалось оружие, способное перевернуть мир. А сейчас — пойдём на поиски твоего крокодила...

Дверь камеры с лязгом распахнулась и несколько фигур в просторных монашеских одеяниях мигом заполнили собой крохотную каморку. Элана тут же сбросили на пол и принялись остервенело пинать, даже не сняв брезента, который неплохо смягчал удары, да и тело, лишённое чувствительности, равнодушно воспринимало тычки и ушибы. Лишь раз, когда чей-то сапог чувствительно проехался по лицу, хранитель застонал — грубая подошва как тёркой ободрала щеку.