Алхимик, Часть 1 Бомбист из старой пивоварни

— Спичка, нам нужна тачка, — заявляет Сол, — или носилки. Что-то, на чём можно отнести эту дуру. Сам не иди, возьми с собой кого-то из парней.

Парень кивает и пулей вылетает из комнаты.

— Если тачка будет большая, туда же погрузим и эту, — указывает на бутыль с азотной кислотой Эд. Остальные реагенты занимают места куда меньше. Перемотав банки и кувшины тряпками, Сол складывает их в простыню и собирает в узел. Крики снаружи не утихают, а запах гари становится всё более ощутимым.

— Тебя как зовут? — спрашивает Эд у гангстера, тревожно прислушивающегося к звукам с улицы.

— Накнад. В банде кличут Красной Шапкой.

— Это ещё почему?

— Говорят, что как нос перебили, больно стал на гоблина похож, — криво усмехается гангстер. Эд улыбается в ответ.

— Много они в гоблинах понимают. Сами-то хоть одного видели?

Накнад смотрит на Сола непонимающе.

— Да почитай половина Болотных Ангелов — гоблины или полукровки. Кто ещё согласится в канализации жить? Наши с ними каждый божий день дерутся, кроме только святого воскресенья.

Эд вскидывает бровь, про себя отмечая ещё один момент, не описанный в дневнике жены.

— Алина, Алина, — бормочет он по-русски, — как же мало ты знаешь про этот треклятый город!

Вбегает Спича, весь в саже.

— Нашли, — задыхаясь, выпаливает он. — Быстрее... Там такой пожар!..

— Нехорошо, — замечает Эд, подхватывая узел с реагентами. — Накнад, зови парней. Давай грузиться и сматываться.

Тачка стоит на заднем дворе — обычная одноосная, плоская, наверное Спичка утащил её у какого-то лоточника, торгующего овощами. Гангстеры с бранью и кряхтением громоздят на неё свинцовую бочку, докидывают остальные пожитки, хватают оглобли.

Эдвард, как завороженный смотрит поверх крыши их дома. Небо со стороны Мэдчестер-стрит всё залито грязно-рыжим заревом. Похоже, горит не один десяток домов.

— Давай, чужак, не стой столбом, — окликают его недовольно. Они волокут тачку по подворотням, двигаясь в сторону пивоварни. Хлопья сажи кружатся в воздухе, налипают на кожу, забиваются в нос. Воздух горчит и оседает в горле смолистой плёнкой.

— Стоять! — Эд резко останавливается. — Нельзя нам в пивоварню.

— Какого чёрта!? — Накнад набычивается, разминая челюсть. Похоже, он готов пару раз приложить строптивого алхимика.

— Сам посмотри, Кранная Шапка! — Эд подхватывает дубину и обводит ей вокруг, поверх крыш. — Весь квартал в огне! Твоя пивоварня загорится, если не сейчас, так через минуту. Ты как хочешь, а я не хочу оказаться там, когда вся ваша братия полезет наружу.

Слова эти заставляют гангстеров замереть на месте. Сомнения явственно проступают на их грубых лицах. Старая пивоварня всегда была им защитой, но сумеет ли он защитить от огня?

— И куда нам тогда? — неуверенно спрашивает Накнад.

— Подальше отсюда, — Эд указывает в сторону, где нет зарева. — Пока огонь нас в кольцо не взял. Лучше всего к реке.

— На реке хозяева — Рассветные и Причальные Крысы. Нам вскроют животы раньше чем 'мама' сказать успеем.

— Останемся тут — сгорим.

Гангстеры колеблются. Первым преодолевает сомнения Спичка.

— Эдди дело говорит, — заявляет он неожиданно веско. — Надо к реке. Там угони лодку и на ней пожар переждём. Или вообще за город поплывём.

Неожиданная решимость мальчишки разрешает сомнения филинов. Они разворачивают тачку и поворачивают к югу. Отсюда до берега Зетмы — не больше километра по прямой, но идти по Мэдчестер или другой крупной улице никто не собирается.

— Оставим бочку здесь, — решает Сол. — С ней мы далеко не уйдём.

Гангстеров упрашивать не надо — они резво снимают емкость с кислотой, поставив её у стены. Теперь беглецы перемещаются почти бегом, с трудом вписываясь в многочисленные повороты узкие проходы между домами. Не проходит и пяти минут, как огонь преграждает им путь. Он движется поверх, перебрасываясь с крыши на крышу. Искры и угли падают сверху, заставляя повернуть. Ветер приносит дым, дышать становится тяжело.

— Кто там?! А ну стой!

Суровый окрик звучит слева от бегущих. Эд оборачивается и видит как в подворотню один за другим вбегают солдаты в незнакомых чёрных мундирах с белым шитьём. В руках хищно поблескивают короткие шпаги и темнеют пистоли. 'Епископальная стража', — вспоминается Эду. Алина описала их довольно подробно. В народе зовутся 'чёрные мундиры' — что-то среднее между испанской инквизицией и гвардейцами Ришилье.

— Вот дьявол! — шёпотом ругается Спичка. Накнад даёт ему подзатыльник.

— За угол! — орёт Эд, выхватывая из кармана гранату. Времени поджигать фитиль нет, остаётся надеяться, что от удара гремучая ртуть сдетонирует. Со всего размаху Эд запускает гранату в стену над головами гвардейцев. Те бросаются в стороны, филины, оставив тачку, прячутся за поворотом.

Граната глухо ударяется о доски стены. Ничего не происходит.

Эд бросается за угол, уже не от взрыва, а от пуль. Граната в этот момент палат на землю. Точнее — на кусок кирпича, кем-то здесь брошенный.

От взрыва у Эда закладывает уши. Свист осколков и крики раненых он слышит словно сквозь вату.

— Дальше, дальше, дальше! — вопит он, не прекращая движения. Сейчас ему наплевать, идут за ним или нет. Только через минуту дружный топот за его спиной пробивает звон, стоящий в ушах. Они пробегают так ещё несколько домов, пересекают небольшую улочку, снова ныряют в подворотни, поворачивают...

Наконец, после целой вечности отчаянного бегства, Эда жестко хватают за плечо.

— Стой, чужак. А то в воду свалишься.

Эд с удивлением видит, что стоит почти у края выложенной камнем набережной. Внизу, метрах в трёх, плещется вода.

— Спичка, — слышится голос Накнада. — Найди нам лодку. Живо!

* * *

Вода в Зетме больше похожа на нефть — жирная, остро пахнущая, с радужными разводами на поверхности. Сол рассматривает её меланхолично — сил не осталось даже удивляться. Левый берег раскрашен оранжевым. Огонь распространился на несколько кварталов — тушить его уже нет смысла, нужно рушить здания на его пути, не дать распространиться дальше. Лодок на реке должно быть сотни — крупных и мелких, до отказа набитых людьми.

— Я не я буду, если речные банды не решат откусить от этого пирожка, — бормочет Накнад. — Смотрите в оба, парни.

— Может, пристанем к тому берегу? — осторожно спрашивает Спичка, показывая на правый берег, свободный от пожара. Эду такая идея кажется логичной.

— Чёрта с два! — презрительно отрезает Красная Шапка. — Смотри внимательней, коротышка. У всех пирсов дежурят бобби. Это чтобы беженцы не устроили на правом берегу ещё один бунт. Сунемся — отведаем дубинки или даже пули. Я считаю так — болтаемся пока тут. Всё равно идти нам некуда. Будем ждать, пока пожар кончится.

— Ты тут неделю собрался плавать? — интересуется Эд. — Этот пожар быстро не стихнет. Разве, если дождь пойдёт.

— Пойдёт, — уверенно заявляет Накнад. — Его Величество прилюдно Архиепископа привечает и поддерживает, но всякая тля на Овощном рынке знает, что тайных колдунов при дворе — хоть отбавляй. Зуб даю, часа не пройдёт, как задождит.

— Задождит, если огонь до Герцогства дойдёт, — буркнул один из филинов. — А до западного края ни королю, ни колдунам дела нет.

Эд отворачивается, созерцая плывущий мимо город. Огненное зарево резко очерчивает его, делая контрастнее, чётче. Нет, не таким он представлял его со слов Алины. Олднон был... ещё более странным. В нём причудливо смешивались самые разные эпохи: даже в архитектуре здесь можно было увидеть особняки в стиле барокко соседствующие с безликими многоквартирными строениями, больше подходящими утилитарному Нью-Йорку начала девятнадцатого века. Дома деревянные, дома каменные, Высокие шпили церквей, ещё более высокие трубы фабрик, высокие каменные стены и лабиринты приземистых лачуг. Город был похож на лоскутное одеяло, небрежно брошенное на землю.

Основную массу лодок медленно сносило течением к старым докам, где реку уже перекрывал ряд из крупных парусников, освещённых и множеством людей на палубах.

— Правь к берегу, — бросил сидящим на вёслах парням Накнад. — У меня нет желания попадаться страже. Эти крысы уже наверняка решают, как поделят пожитки погорельцев. Увидят наши — начнутся глупые вопросы.

Они швартуются у пустого причала, окруженного высокими глухими стенами каких-то складов. Эду это место не нравится — ему здесь неуютно, словно кто-то большой и недружелюбный следит за ним из темноты. Спичка разделяет его беспокойство, старается держаться поближе. Остальные вполне спокойны — пожар отсюда далеко, даже дым несёт не с берега, а от воды. Филины разгружают лодку, попутно обмениваясь скабрезными шутками и рассуждая о том, пострадала ли от огня Старая Пивоварня:

— Думаю, старушке таки пришёл конец. Не могла она уберечься — вокруг всё горело, помнишь?

— Думаешь, Джек даст ей так просто сгореть?

— Хочешь пари?

— Иди к дьяволу со своими пари. У меня есть на что тратить свои кровные.

— Кровные? И когда ты кровь успел пролить? Когда разбил стакан виски, хлопнув им по столу?

Ощущение чужого взгляда не пропадает. Эд поднимает голову. На краю крыши, прямо над головой, вне всяких законов архитектуры висит статуя горгульи — с расправленными крыльями, из тех, что лепят на готических храмах. Сол зажмуривается, пытаясь прогнать наваждение, но когда он открывает глаза, статуя вдруг оживает, расправив крылья и взмахнув ими. Как завороженный, алхимик наблюдает её полёт. Сделав нисходящий круг, горгулья садится на невысокий каменный бортик, идущий вдоль набережной. В темноте её черты трудно разглядеть, но отчётливо видны широкие кожистые крылья, длинный лоснящийся хвост и массивная олова с жёлтыми кошачьими глазами. Передние конечности у него, как у гориллы заметно длиннее нижних, так что за бортик он держится всеми четырьмя, лишь слегка согнув ноги в коленях. Остальные только теперь замечают его. Филины замирают, а один падает на колени, подняв руки в жесте не то подчинения, не то восхищения.

— Уходите, — голос Эдвард узнаёт. Не голос даже — рычание, то самое, которое он слышал месяц назад на дне пивоварни. — А ты, алхимик, останься.

Филины бегут так быстро, как только могут — спотыкаясь и толкая друг друга, а Спичка исчезает ещё до того, как Рипперджек произносит первое слово. Эд остаётся один, стоя прямо перед чудовищем, в существование которого ещё пару месяцев назад просто не мог поверить.

— Зачем сбежал? — спрашивает Джек. Странно, но на нём длиннополый двубртный сюртук и белая сорочка с шелковым галстуком. Эд набирает полную грудь воздуха.

— Не от тебя. От пожара. Не хотел заживо сгореть в твоей пивоварне.

Похожие на два крупных янтаря глаза смотрят не мигая. Взгляд тяжелый, испытывающий.

— Пивоварня не сгорела.

Сол кивает.

— Это хорошо.

— Хорошо? В этом нет ничего хорошего, равно как нет ничего плохого, — философский смысл слов плохо сочетается с рычащим басом. — Пожар продолжится. Пройдёт не один день, прежде чем его потушат. Вопрос не в том, кого он пожрёт, а кого пощадит. Вопрос в том, что случится после.

Эд, слегка наклонив голову, усмехается.

— Города горели с древних времен, и будут гореть ещё очень долго. Как и после любого пожара, станет больше нищих и бездомных, а власти начнут грандиозную стройку. Даже в разных мирах всё происходит по одной схеме: чтобы не произошло, всегда найдутся те, кто на этом потеряет, и те, кто приобретёт.

Рипперджек глухо рычит — словно работает на холостых оборотах двигатель грузовика. Возможно, эти звуки означают для него смех.

— Люди всегда поражали меня умением говорить пустыми словами и реальных вещах. В Олдноне через несколько недель освободится много места. Война банд прекратится — их основной задачей станет выживание.

— И что это значит? — Эду не нравятся слова чудовища. В плохом кино после них героя обычно пытаются убить. В хорошем — таки убивают.

Ты мне больше не нужен, алхимик.

Они застыли друг напротив друга. Эд чувствовал, как от напряжения начинают мелко дрожать мышцы. Рипперджек смотрел на него не мигая, без всякого движения. Только ветер, тяжелый и несущий с собой хлопья пепла слегка шевелил кирпично-рыжую шерсть на голове монстра. Кажется, он готов ударить в любую секунду.

— Я всё ещё могу быть полезен, — спит Сол, не в силах совладать с нервами. — Не только, как бомбист.

— Несомненно, — страшная голова опускается в знак согласия. Огромные клыки поблескивают в темноте. — Я даже знаю, как именно...

— Я могу...

— Тихо! — рык, короткий и повелительный, заставляет Эда замолчать. — Не трать моё время. Я здесь с одной целью.

Он распрямляется, скрестив огромные лапы на груди. Фигура его возвышается над Солом на добрых два метра. Высота бортика — едва ли по пояс Эду. Змеиный взгляд приковывает к месту, лишая сил. Нельзя убежать. Нельзя спрятаться.

— Твоя женщина, — медленно произносит Рипперджек. — Она среди плакальщиц. Ищи её там — и помни, что за тобой долг.

Тяжело взмахнув крыльями, он поднялся в воздух. Это движение породило мощные потоки воздуха, заставило Эда пригнуться, закрыв лицо руками. Когда всё стихло, и он поднял голову, в ночном небе уже было пусто.

Глава пятая

Заколоченный квартал

В Альбони существует множество монашеских орденов, но два из них в Олдноне стоят особняком: мужской — Орден Божественного Упокоения, и женский — Скорбящих Сестёр. Свою громкую, но печальную славу они получили в прошлом столетии — когда город оказался во власти Чумы, больше года безраздельно властвовавшей над людьми, простыми и знатными. В те дни смерть собирала обильную жатву, и целые городские кварталы превращались в могильники, полные зловония и миазмов. Даже священники не решались посещать свою паству, бросая людей умирать без покаяния и отходной. Тогда сто двадцать монахов и монахинь приняли на себя обет служения и отправились в охваченные болезнью приходы, чтобы подарить людям утешение и благословение. Многие из них заразились и умерли, но когда чума ушла, выжившие основали Ордена Божественного Упокоения и Скорбящих Сестер. И такова была народная любовь к их братьям и сёстрам, что с тех пор оба ордена существуют, ни на йоту не изменив своим изначальным уставам. Болезни неоднократно поражали Олднон с той поры, и каждый раз монашество вставало на борьбу с ними, презрев страх. Не прошло и полувека, как в народе Плакальщицы и Гробовщики (так их прозвал простой люд) стали почитаться святыми. Слухи приписывали им борьбу с ужасными созданиями, порождёниями тёмной силы, воплощённой болезнью.

Эти строки, многократно перечитанные, огнём горят в памяти Эда. Алина много писала о Плакальщицах и ещё больше рассказывала — казалось, она очарована этими молчаливыми монахинями. Сол в чём-то разделял увлечение жены — у Ордена Скорбящих Сестёр было своё мрачное очарование. Теперь же, когда сон и реальность поменялись местами, а сама Алина, по словам Рипперджека оказалась среди Плакальщиц, они уже не кажутся Эду такими очаровательными.