Zemlya_za_okeanom (plus 2)

Императору напомнили и о японских моряках с "Вакамия-мару", спасённых в 1794г. компанейскими промышленниками. Правда, большинство из них к тому времени прошли обряд крещения и обрусели. Но четверо сохранили веру предков и мечтали вернуться на родину. Вот эти-то моряки вкупе с полученным Лаксманом разрешением на заход в Нагасаки могли оказаться весомым аргументом к началу российско-японских переговоров. Поэтому в письме к японскому императору, также говорилось: "...положил я сделать в Японию отправление для возвращения Вашему Величеству нескольких человек японцев, которые доныне не по воле своей, но несчастным роком, избегая смерти от кораблекрушения, спасли в моих пределах жизнь свою".

Живейшее и деятельное участие" в экспедиции проявила Императорская Академия наук, о чем сообщил ее президент, один из молодых и образованных друзей Александра I, член Негласного комитета граф Новосильцев. По его предложению Академия наук, "убежденная, что путешествие, предпринимаемое г-ном Резановым, будет плодотворным также и в научном отношении", приняла его в число своих почетных членов. Академики Севергин, Севастьянов и Смеловский разработали научную программу наблюдений "в трех царствах природы", а академику Иноходцеву поручили стать наставником Крузенштерна в части практической астрономии. Только вот почему-то из Российских мужей науки в путешествие отправился лишь адьюнкт Академии наук доктор ботанники Тилезиус. Астроном Горнер, дабы участвовать в кругосветном путешествии, приехал из Австрии, доктор медицины Геттингентского университета Лангсдорф и Тилленау из Лейпцигского присоединились к нему в Копенгагене. Хорошо хоть доктор медицины Брыкин был ещё и ботаником.

Зато экипаж Крузенштерн подобрал самым внимательным образом. Состав команды и офицеров выделен был из кадров военно-морского флота и продолжал и, в отличие от предыдущих кругосветок, числиться в списках военного флота в течение всей экспедиции. И если ранее на подобный вояж морские офицеры смотрели как на хорошо оплачиваемую командировку, то после экспедиции "Москвы" кругосветка стала делом чести и необходимой ступенью в продвижении по службе.

На барк были приглашены офицеры: Макар Ратманов, старший лейтенант, участник многочисленных морских сражений на Балтийском, Черном и Адриатическом морях, до экспедиции в течение десяти лет бывший командиром военного судна; Федор Ромберг, лейтенант, служивший в 1801 г. под командой Крузенштерна на фрегате "Нарва"; лейтенант Петр Головачев. Ермолай Левенштерн, лейтенант, находившийся перед экспедицией шесть лет в Англии и Средиземном море под командой адмиралов Ханыкова, Ушакова и Карцева; мичман Фаддей Беллинсгаузен, во время путешествия был произведен в лейтенанты. Были также взяты по просьбе известного писателя Августа Коцебу его сыновья, Мориц и Отто.*(5)

Менее удачным оказался подбор свиты посланника, в которую вошли надворный советник Федор Фоссе, майор Егор Фридерици, поручик граф Толстой и др. (Впрочем, сам Николай Петрович стремился привлечь к экспедиции наиболее образованных и знающих лиц и, в частности, уговаривал отправиться в плавание префекта Александро-Невской духовной академии Болховитинова, ставшего позднее членом Российской и Императорской Академий наук и митрополитом Киевским Евгением. Резанов знал о научных заслугах будущего митрополита и имел с ним несколько общих знакомых, в первую очередь Николай Петрович Румянцева и Гаврил Романович Державина. Выяснилось, однако, что Евгения не прельщали заграничные путешествия и слава первооткрывателя.*(6)

Вместо Евгения в кругосветное путешествие отправился соборный иеромонах Александро-Невской лавры Гедеон (Гавриил Федотов), который был образованным и опытным педагогом, преподававшим французский язык, риторику и математику.*(7)

Содействуя просвещению колоний, президенты Императорских Академий наук и художеств Новосильцев и Строганов прислали для экспедиции ценные собрания книг, ландкарты, картины, бюсты, эстампы; управляющий Министерством морских сил Чичагов — модели и чертежи судов. В письме своему другу, поэту Дмитрееву Резанов сообщал "Я везу в Америку семена наук и художеств; со мною посылают обе Академии книги, и я желал бы чтобы имя русского Лафонтена украсило американский музеум. Пришли, любезный друг, творения свои при письме, которое положу я там в ковчег, сохраняющий потомству память первых попечителей о просвещении края того. Державин прислал мне сочинения свои в Кадьякскую библиотеку, граф Николай Петрович Румянцев— прекрасное собрание путешествий и книг хозяйственных".*(8) Дмитреев подарил библиотеке свои книги, как впрочем и Херасков, Бекетов и многие другие. Эта ценная коллекция была доставлена на Кадьяк, а впоследствии ее перевезли в новую столицу колоний — г. Новороссийск.

За месяц до отправления в поход, 10 июля 1803 года, Резанов был награжден орденом Св. Анны I степени и ему был присвоен титул камергера двора Его Величества.

23 июля 1803г. на кронштадском рейде барк "Москва" посетил император Александр в сопровождении министра коммерции, графа Румянцева. Петербургский митрополит Евгений отслужил молебен. Ради чести посольства был спущен компанейский флаг, дарованный всего назад два месяца и поднят андреевский. Через четыре дня корабль вышел в море.

Вояж оказался очень неспокойным. Столкновения начались ещё в Кронштадте. Николай Петрович в прямую обвинил отсутствующего Лисянского в том, что тот нечист на руку, а Крузенштерн не стерпел оскорбления , нанесённого его другу. Основанием для обвинения послужило присланное с Тенерифе письмо Коробицина, компанейского приказчика на "Неве". По его утверждению шлюп оказался "стар и гнил". Ещё в Фальмуте им пришлось "... заново выконопатить верхнюю на корабле палубу и на баке за гнилостью вставлено было 2 вставки", но всё равно сырость на судне была такая, что "... в кают-компании выступили по краске желтые с сыростью пятна, и тяжелой зделался воздух, отчего мы чувствовали головную боль". Проведенная ревизия показала, что "Темза", купленная Лисянским как крепкая и прочная и якобы в 1800 г. построенная, на самом деле спущена с верфи в 1795 г. До суда дело решили не доводить, т.к. корабельный мастер Розумов при допросе утверждал, что ни он , ни капитан-лейтенант Лисянский ни сном , ни духом о подлоге не ведали.

В тот раз, усилиями Румянцева, Резанов и Крузенштерн примирились и двухмесячное плавание до Бразилии прошло спокойно. Но там, в конторе Адольфа Прусса, компанейского агента на острове св. Екатерины, Николай Петрович прочёл копию письма, отправленного Коробициным 10 января 1802г.(оригинал затерялся и до Ст.Петербурга не дошёл)

"При стоянке в городе Ностра-дель-Дестера с 14-го декабря по 10-е генваря 1802года весь корабль до вадер линии конопатили, причем во многих местах бортов по причине гнилости заделаны были вставки; так же и в крамболе на левой стороне и над слюзами в подушке оказалась гнилость, из коих первой исправлен починкою, а последняя сделана совсем новая; равно и в верхней палубе заделано было за гнилостию несколько вставок. При разоружении фок мачты усмотрено по оной гнилости от топи вниз на 15 фут грот мачта по совершенном оной разоружении оказалась совсем к продолжению вояжа оная безнадёжна. Того ж числа капитан Лисянский договорил португальскаго мачтмакера для доставления двух дерев с обработыванием оных за 300 гишпанских пиастров, о чём самолично от него, Лисянского, слышал. 16-го числа, за зделанные вновь нам на корабль мачты, против договору г-на Лисянского, последовала в заплате за оныя 1000 пиастров, что вместо прежде означенных им, г-ном Лисянским, 300 пиастров, В выданых мною мачтмакеру 1000 пиастров получил я от него расписку, которой, по получению от меня пиастров, тот час отправился с корабля, а через час после онаго отправлен был в город по приказанию г-на Лисянского мичман Берх*(9), а за какой надобностию, мне было неизвестно, что и подаёт повод к сомнению."

Снова возник вопрос о добросовестности Лисянского при покупке корабля который усугубился подозрениями в сговоре с целью завышении стоимости ремонта.. Подспудная неприязнь вылилась в открытый конфликт. Резенов вновь обвинил Лисянского в воровстве, а Крузенштерн его защищал.*(10) К тому же Резанов собирался закупить в Бразилии крупную партию рома и сахара, а капитан отказывался взять её на борт, мотивируя отказ полной загрузкой корабля. Другие офицеры его поддержали. Вскоре после этого случая между Крузенштерном и Резановым произошёл окончательный разрыв— живя на одном корабле, они общались меж собой лишь путём переписки. Пишутся также и доносы.

Резанов отсылает обстоятельные письма в Ст.-Петербург. В них не оставлено вниманием и качество корабля, купленного Лисянским, но главное — неподчинение Крузенштерна указу государя о его, Резанова, главенстве в экспедиции.

Пишет в столицу и Крузенштерн — прося об отставке: "...при сем двойном начальстве, быть ему, Крузенштерну, не можно потому, что быв подчинен г-ну Резанову или вместе с ним, полезным быть не может, а бесполезным быть не хочет".

В период подготовки к плаванию и Крузенштерн, и Резанов получали многочисленные инструкции от морского ведомства, министерства коммерции, Правления РАК, большая часть которых была одобрена императором. Практически во всех этих документах Крузенштерн, и Резанов фигурировали как первые лица экспедиции равные друг другу, хотя их взаимоотношения были прописаны столь нечётко, что могли трактоваться весьма вольно. Беда в том, что инструкции, выданные Резанову, вступали в противоречие с морским уставом, который действовал на идущих под Андреевским флагом кораблях, укомплектованных военными моряками. Согласно его положениям, принятым ещё Петром Великим и актуальным до сего дня, вся власть на корабле принадлежит капитану и все , находящиеся на борту, будь то гражданские или военные лица, вне зависимости от их должности, ранга, звания и положения, находятся в его подчинении.

Кругосветное плавание для Резанова было лишь необходимым средством доставки его в Японию и в Америку. Для Крузенштерна же торговые и дипломатические функции экспедиции были делом не первой важности. Помимо судовождения он много уделял внимания научной работе: изучению ветров и течений, астрономической привязке различных пунктов, наблюдениям за атмосферным давлением, приливами и отливами и т.д. Кстати, хотя научная группа формально подчинялась Резанову и инструкция Академии наук была адресована ему, истинным руководителем всех исследовательских работ на "Москве" был Крузенштерн.

Необходимо учитывать, что в экстремальных условиях, а кругосветное плавание, без сомнений, было таковым, человек меняется не в лучшую сторону, становится раздражительным, поступки его порою непредсказуемы. Трудности плавания наложили отпечаток и на пассажиров "Москвы", но морякам все-таки было легче, их к этому готовили. Резанов попал в непривычные для него условия. Он плохо переносил качку, плавание вокруг Огненной Земли пугало его, конфликт с офицерами вконец подорвал его здоровье. Следует учесть еще и то, что как человек, привыкший к активной деятельности, он страдал от вынужденного безделья.

4 февраля экспедиция, раздираемая внутренними противоречиями, продолжила свой путь. Весь переход вокруг мыса Горн от берегов Бразилии до Российских островов, а это три месяца, Николай Петрович провёл в своей каюте, почти не показываясь на палубе. К апрелю на корабле сложилось довольно тяжелое положение с продовольствием. Поэтому капитан издал приказ, "...воспрещающий без исключения всем находящимся на корабле покупку или вымен собственно для себя всяких вещей из островитянских рукоделий, одежд и редкостей природы до того времени, доколь корабль не снабжен будет в довольстве свежими жизненными припасами и прочим". Правда, впоследствии, когда продовольствие выменять было уже невозможно, Крузенштерн приказ отменил, но только для морских офицеров, а не для Резанова и его свиты, которые должны были искать редкости для императорской Кунсткамеры, что предусматривалось программой работ Академии наук.

Вот как это событие описано самим Николаем Петровичем 4 июля 1804 года в отношении коменданту Камчатки генерал-майору Кошелеву. "Сверх бесчеловечных грубостей, во время путешествия моего, от всех морских офицеров, кроме лейтенанта Головачева*(11) и штурмана Каменщикова, мною испытанных, я прошу спросить о происшествиях на островах Российских, которое должно достаточно подать идею до какой степени буйство их простиралось. Апреля 25-го, пришед в острова Моргенштерн, капитан-лейтенант Крузенштерн отдал приказ не выменивать у диких никому, кроме лейтенанта Ромберга и доктора Екенберга, коим поручено было прежде выменивать свежие жизненные припасы, которых на корабле не было. О распоряжении своем должен бы капитан из вежливости прежде известить меня, но как начальство давно уже им не уважалось, и к оскорблениям его привыкло, а приказ содержал настоящую пользу, то и не было ему ни слова от меня сказано. Мена началась на отломке железных обручей, а как дикие больше ничего не принимали, то вскоре и разрешено было от капитана покупать редкости, я попросил его позаботиться о коллекции для императорской кунст-камеры. Ответ был: "Хорошо", но не исполнен. Когда выменивал я сам на железки их раковины, капитан подошел ко мне и сказал, что железо для корабля нужно, и чтобы я выменивал на ножи; началась у меня мена на ножи, но я ничего получить не мог, и сколько не просил, что это не для меня, но для императорского кабинета, сие не только было не уважено, но еще с грубостями вырываемо у тех из рук, кому дал я на вымен приказание. Я принужден был дать приказчику Копчеву повеление, чтоб он съездил на берег и там выменял; наконец, на ножи уже не меняли и когда Копчев употребил компанейские товары на вымен, то они тотчас были у него отобраны и от капитана Клерку отданы. Чувствуя такие наглости, увидя на другой день на шканцах Крузенштерна, что было 2-го числа, сказал я ему: "Не стыдно ли ребячиться и утешаться тем, что не давать мне способов к исполнению на меня возложенного". Вдруг закричал он на меня: "Как вы смели сказать, что я ребячусь! — Так, государь мой, сказал я, весьма смею, как начальник ваш. — Вы начальник! Может ли это быть! Знаете ли, что я поступлю с вами, как вы не ожидаете? — Нет, — отвечал я, — не думаете ли и меня на баке держать как Курляндцева? (Академик Курляндцев участвовал в экспедиции в качестве живописца). Матросы вас не послушаются, и сказываю вам, что ежели коснетесь только меня, то чинов лишены будете. Вы забыли законы и уваженье, которым вы уже и одному только чину моему обязаны."

Потом удалился я в свою каюту. Немного спустя вбежал ко мне капитан, как бешеный, крича: "Как вы смели сказать, что я ребячусь, знаете ли, что есть шканцы? Увидите, что я с вами сделаю". Видя буйство его, позвал я к себе надворного советника Фоссе, государственного советника Крыкина и академика Курляндцева, приказав им быть в моей каюте и защитить меня от дальнейших наглостей, кои мне были обещаны. Спустя несколько времени созвали экипаж, объявили, что я самозванец, и многие делали мне оскорбления, которым при изнуренных уже силах моих повергли меня без чувств. Вдруг положено вытащить меня на шканцы к суду. Граф Толстой бросился было ко мне. Но его схватили и послали лейтенанта Ромберга, который, пришед ко мне, сказал: