| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Ваши бы слова, да богу в уши. А вы? Что людям-то говорить из каких краёв прибыли? А то я всё про себя, да про себя.
— Всем говорить будем, что из Америки. Страна такая есть, за морем-акияном.
— И там православные живут? — удивилась Анна столь широкому ареалу распространения русских людей.
— И не только. Много язычников и дикарей. Есть и католики, и лютеране, есть даже индейцы, которые верят в таких богов, что... страсть одна. А земля там плодородная и родит богато, — Слава, видя поощряющую улыбку Анны Ефимовны, заливался соловьём.
Он так и нагородил бы сорок бочек арестантов, про грозных апачей, коварных навахо, добрых сиу и могикан-охотников, если бы не пришла Глашка и не поставила на стол крынку парного молока и несколько ломтей хлеба. Она тут же развесила уши, ожидая продолжения рассказа про диких аблизьян, разоряющих покосы, но Анна быстро её спровадила прочь.
— Поди-ка, набей тюфяки свежим сеном, неча тут, — энергично распорядилась она, — Спать сёдни в летней будешь, на сеновале Александр Николаевич ляжет. Константину Иванычу и Ярославу Карловичу в горенке постели.
— А отчего вы, Анна Ефимовна, решили, что мы из благородных? — Косте не терпелось прояснить кое-какие мутные моменты.
— А отчего ж? Чело у вас, сударь, ясное и чистое, лицо голое, руки ухоженные, на ногах ботфорты. Речь ваша учтива и ровна, крестьяне и посадские так не говорят. Одежды опять же.
— Хм. И то верно. Ну ладно. У нас ещё будет время наговориться. Надо старика проведать, таблетку дать. Как, кстати, его по отчеству?
— Ефим Григорьевич. Я тоже гляну.
Они поднялись из-за стола. Слава замешкался, а Саша прошептал ему в ухо:
— Анютка-то на тебя неровно дышит, Слав! Не теряй ориентиры. Смелость, быстрота и натиск! А какая крыша получится!
Слава чуть ли не оскорбился таким прагматическим подходом к женщине, но и... крыша. И, всё-таки, это было противно. Он, с такой предпосылкой, превращался бы в гнусного альфонса, а розовый куст любви оборачивался зарослями мерзкого меркантильного чертополоха. Стрела Амура, как говорится, не пронзала ещё его сердца. Не сказать, что он женского пола чурался, но всё было как-то так... Не по-настоящему. Поэтому встреча с Анной явилась для него сильнейшим потрясением. Он, в общем-то, и не знал в этот момент, что и делать, он же не Сашка, который играючись, без смущения, завлекал в койку любую мало-мальски смазливую девицу.
— Дурак ты, Санёк, — грустно ответил он, и пошёл вслед за Костей.
Санёк тоже догадался, что сморозил глупость. Однако он увидел Герасима, уже выходящего со двора, догнал его. Сунул ему в руки пакетик леденцов:
— Это дочкам. Пусть побалуются сластями.
Сунув сонному деду ещё одну капсулу лекарства, Костя пошёл прочь. Прижал в сенцах Глафиру к стене. Та охнула:
— Ох, барин, охальник!
Коленки у неё ослабли, чуть не сомлела. Костя погладил её по бедру, но сказал:
— Не пужайси. Солдат ребёнка не обидит. Дайка-ся мне шапку какую получше, потом верну.
Бейсболку защитного цвета с длинным козырьком он посчитал для села несколько авангардистской. Напялив на голову какой-то бесформенный колпак, отправился на рекогносцировку. Ещё не стемнело, так что можно ещё проверить пути отхода и тому подобные вещи. Где огороды, где заросли бурьяна, а где канавы. Однако никуда не дошёл. Увидел, как пацаны посреди улицы играют в чижа и засмотрелся. Потом не выдержал и подошёл к ним:
— Ну-ка, дай-ка мне биту.
На ту картину стали из-за плетней выглядывать селяне и усмехаться: "Чудит барин". Гогот парней постарше и звонкий смех девушек раздавался от околицы.
Анна в это время на кухне уговаривала Ванятку идти спать. Ванятка куксился, требовал всякого, то пить, то есть. Ярослав сказал:
— А иди-ка спать, Иван. Мамку не слушаешься, а тебе сказку не расскажу.
— Какую? Пло Ивана-дулака?
— Нет, про царя Салтана.
— Я про богатыя хочу!
— Всё равно не расскажу. Ты мамку не слушаешься, — добавил он, и вздохнул: "безотцовщина".
— Я буду слуфать. Рассказы' пло богатыя.
— Ты ложись, а я буду рассказывать.
Малой улёгся на кровать, а Слава речитативом начал:
— Сказка о славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди. Три девицы под окном пряли поздно вечерком. Кабы я была царица, говорит одна девица, то на весь крещёный мир приготовила б я пир.
Малец слушал внимательно, глаза его соловели и, наконец, он заснул. Анна переложила его на сундук, поправила подушку и пёстрое одеяло. Обернулась и встретилась глазами с Ярославом.
Саня же, увидев, что все потихоньку расползлись, широко зевнул, прихватил свой спальник, сунул в карман фонарик и поплёлся на сеновал. Следом за ним потрусила Белка. Глашка гремела посудой в летней кухне. Саша бросил куль на землю, зашёл в клеть. Приобнял Глашку за талию. Та чуть не сомлела и прошептала:
— Что ж это деется, люди добрыя? Мёдом что ли намазано?
— Хочешь большой и чистой любви, а, Глафира? — проворковал Сашка.
— Так кто ж не хочет-то, барин? — отвечала Глашка, отводя взгляд.
— Так покажи мне дорогу на сеновал.
— Так вона, вдоль анбара, с дальней стороны лестница.
Сашка подмигнул ей и вышел из кухни. Глафира стояла и вытирала сухие руки о передник. "Охальник", — прошептала она.
Проходя мимо длиннющего сарая, Саша увидел в приоткрытой двери мерно болтающийся хвост бурёнки. Тихо квохтали куры, усаживаясь на насест. Хрустела сеном лошадь. Ий-э-эх... судьба злодейка. С торца сарая он нашёл лестницу и начал по ней взбираться на чердак. Белка легла под стену. Саша добрался до проёма, ударился о притолоку, чертыхнулся и включил фонарь. Увидел пару, висящих неопрятными тёмно-серыми мешочками, тушек летучих мышей, собрал головой клочья густой паутины, стукнулся пару раз лбом о низкие стропила. Наконец, среди ворохов прошлогоднего сена нашёл умятое место, судя по всему, Глашкино лежбище. Кинул спальник, снял сапоги, разделся и влез в спальник. Романтики не получалось. Под боками оказались какие-то комки, он никак не мог улечься по-человечески. Потом не мог заснуть, в голове крутились события сегодняшнего дна. Впридачу, где-то в недрах сена шебуршились то ли насекомые, то ли мыши. Через пол чердака доносились всякие звуки: то фыркнет лошадь, то начнёт переступать ногами корова, то хрюкнет свинья. Запахи навоза и перепревшей соломы лезли в нос, а сено вместо луговых трав пахло пылью. Вдобавок, внизу шумно начала ссать корова. Ночёвка на сеновале переставала быть романтичной. Вдруг захотелось курить. Он ворочался и так и сяк, и, наконец, измученный заснул. Во сне его, беспокойном и тяжёлом, гардемарины скакали вперёд, фаворит вытворял с императрицей что-то совсем непотребное. Набатом гудел Герценовский колокол, заглушая сладостные менуэты растлённого двора. Главный виновник их бед, идолище поганое, скалилось и пыталось Сашу укусить. Он убегал от него, убегал, и всё никак не мог убежать.
Глафира помолилась на маленький образок, зевнула и улеглась на лавку. Но не спалось. Круговерть сегодняшнего дня слишком была необычна. Новые гости, колгота. Зато утёрла нос этим дурам, Фроське с Маруськой. Конечно, господам помыли косточки, как без того. И пива попробовала из той банки. Тайком, правда, но никто не заметил. И кусочек сахару припрятала. Потом пригодится. Мысли её начали путаться, потом она начала крутиться, ворочаться, не выдержала, пробормотала: "Грехи наши тяжкие, распалили окаянныя и сбёгли...", встала. Накинула на плечи платок, и так, в сорочке, вышла во двор.
Костя заигрался. Уже совсем стемнело, уже выползла на небо луна, уже стали зазывать домой детишек матери. Постепенно улица опустела. Костя подошёл к барскому дому, потрогал двери и калитку. Всё заперто. Сел на крыльцо. На деревне становилось всё тише, изредка слышится скрип от затворяемых ворот или стук засова. Село засыпает, лишь изредка, то в одном, то в другом конце, подбёхивают собаки, или долетит невнятный говор и смех расположившихся на ночлег на сеновале ребят. Полночь близится*.
Костя перемахнул через забор, в свете полной луны увидел мелькнувший возле амбара белый призрак. Тихонько отворил заднюю дверь и прокрался в горенку. Успел стащить с себя сапоги, завалился на подушку и заснул мгновенно.
Пурпурный взгляд зари восточной уже озарил край неба. Уже где-то встал пастух, перекрестился, помолился на восток, перекинул через плечо котомку. Вышел из ворот, звонко щёлкнул кнутом. И вот уже мычанье, блеянье прогоняемой в поле скотины пробуждает деревню. Бабы молодые и старухи, с заспанными лицами, одетые кое-как и босиком, торопятся выгнать со двора на пастбище скотину. То тут, то там раздаются то ласковые слова, обращаемые к скромной телушке, то брань глупым овцам и бестолковым коровам, то резкое слово против невежества глядящего исподлобья и глухо мычащего быка. Скрип то отворяемых, то затворяемых ворот, хлоп кнута, разнообразный крик стада, всё смешивается в один нестройный гул.*
Дальше кто-то шёл досыпать, а хозяйки начинали топить печи, ставить хлеб и готовить еды на день. Глашка после утренней дойки уже умылась и причесалась, а теперь ворочала квашню. На её лице блуждала загадочная улыбка.
При таком раскладе спать Костя уже не мог. Под окном как дивизия Будённого проскакала. Он со стоном поднялся, покачался из стороны в сторону, не открывая глаз, но сил в себе встать всё-таки нашёл. Выполз в залу, что одновременно служила столовой. Все, кроме Сашки были на ногах.
_______ _________
* — Абзац написан по мотивам "Год земледельца" Селиванова.
— Всем с добрым утром. Анна Ефимовна, — спросил Костя, — а кофе где у нас?
Слава жевал корку хлеба с молоком, блудливо отводил глаза и смотрел большей частью в стол. Анна о чём-то жизнерадостно щебетала. Костя сразу всё понял. Пробормотал: "Не вынесла душа поэта". Вообще-то Костя нечто подобное предполагал, но думал, что клинья к Анне начнёт бить Сашка, а рафинированный интеллигент Ярослав со своей любовью окажется на обочине. Поморщился, — "и то хорошо". Стал бы у нас тут вместо мужика страдалец, мучайся потом с ним. "М-да", — подумал он ещё раз, — "Славик-то непрост. Что-то я в нём не разглядел". Ещё раз посмотрел на хозяйку, пропустил мимо ушей её фразу, что-то там про водосвятие. Анна просто цвела. "И то тоже хорошо", — думал Костя, прихлёбывая кофе, — "недотрах не успел принять хроническую форму. А то получилась бы, неровен час, новая Салтычиха. Баба с мужиком — это совсем иное, нежели баба без мужика".
Приполз Саня. Такой же смурной. Так же, как и Костя, с заметным усилием сдерживая зевоту. Глашка закрутилась веретеном, почему-то вокруг Саньки, и незаметно норовила подсунуть ему кусок потолще. "Нифига себе", — удивился Костя, — "да я самое интересное проспал?" Саша тоже увидел всё, оценил, сделал выводы. Незаметно шепнул Славе:
— Ты извини за вчерашнее. Не подумавши ляпнул
— Угу, — ответил тот.
Он не видел ничего. Он был просто счастлив. Слава, видимо, рассказал Анне про конфессиональную принадлежность каждого, потому перед ним и Саней на стол Глашка поставила по кружке молока, ломти хлеба. А Косте и всем остальным — миску чищеных орехов и стакан воды. "На кой ляд я в православие подался?", — мучительно соображал Берёзов, — "Строгий пост, его ити". Хотелось скрыться и втихую заточить баночку тушёнки, он даже сглотнул густую слюну.
Женщины ушли переодеваться к церкви.
— Анна! Анна! Где мой мундир!
Ребята обернулись. В дверном проёме, между светлицей и кухней, стоял Ефим Григорьевич собственной персоной, в длинной ночной рубахе. Из-под неё виднелись тощие, покрытые густым чёрным волосом голени. Седые, растрёпанные патлы, недельная сивая щетина. Он стоял, держась за косяк, и требовал мундира!
Костя подскочил к нему:
— С добрым утром, Ефим Григорьевич! Куда же вы собрались?
— В церкву! А ну отойди. Анна! Анна, где ты там?
— Ефим Григорьевич, какая церква, вам лежать надо! — Костя хотел уладить вопрос увещеванием
— А ну! — вдруг взъярился папаша. — Указывать мне тут!
Тут и Костя взбесился. С недосыпу, голоду и бестолковой ночи:
— Ты куда, старый хрен? Я тебе покажу церкву! А ну в койку! Вчера от лихоманки чуть в ящик не сыграл, а сегодня в церкву собрался! Но ногах, курва мать, едва держишься, а всё туда же!
Старик хотел двинуть Косте кулаком в лицо, но не преуспел. Берёзов втолкнул того в светёлку. Оттуда понеслась густопсовая матерщина самого низкого пошиба, грохот опрокинувшейся лавки. Слава с Сашкой развесили уши — шедевры изящной словесности сыпались как с одной, так и с другой стороны. Стоял такой ор и лай, что примчалась не только Анна Ефимовна, но и Глашка из летней кухни. Анна беспокойно приговаривала: "Батюшка, батюшка!", но в комнату войти не смогла. Там Костя боролся с вредным стариком. Победили задор и молодость, измождённый изнурительной болезнью дед не смог противостоять натиску. Костя закатал того в одеяло и уложил на кровать. Поправил подушку и, тяжело дыша, сообщил:
— Вот и лежи!
Дед всё-таки выпростал из-под одеяла костлявый кулак и сложил Косте фигу. Отдышавшись, уже спокойно спросил:
— Ты где так лаяться навострился?
— В армии, — буркнул Костя, — а вы?
Ефим Григорич самодовольно усмехнулся:
— Так тоже... Покойный государь Пётр Алексеич загибал за будь здоров, грешно было не научиться.
— А вы встречались с государём?
— Атож! — гордо ответил старик. — Последний раз в тринадцатом годе, когда абшиду просил. А в походе на Прут, так и вовсе.
Всё. Ни в какую церковь Костя не пошёл.
Саша со Славой, пока женщины ходили на заутреню, а Костя разговаривал с Ефимом Григорьевичем, уединились в горенке и начали насиловать компьютер. И только исключительно по делу. За два часа Саша, благо он чертил быстро и красиво, успел снять копии с трёх чертежей ткацких станков, законспектировать описание. Потом пришли Анна с Глашкой, срочно пришлось всё прятать и упаковывать. Саша успел упорядочить записи, сделать спецификацию. Немного напрягала непривычная терминология, эти ремизки, батаны и бёрды. Но Александр был полон оптимизма. Лиха беда начало, главное — уже что-то начало шевелиться. Это уже жизнь, движуха, а не прозябание.
Костя развил бурную деятельность. Он неожиданно трепетно отнёсся к хозяину поместья. Притащил горячей воды, баллончик с гелем для бритья. Обмотал шею деду полотенцем и побрил того современным станком. Облил лосьоном, нашёл в закромах у Анны чудовищные, весом килограмма полтора-два, железные ножницы и постриг старика. После этого удовлетворённо осмотрел его и удивился. Старику было лет сорок пять, край — пятьдесят. То есть он оказался мужчиной, что у нас называют "в полном расцвете сил". Странным образом, после утреннего эпизода старик принял Костю за своего, и не противился его манипуляциям. К приходу женщин из церкви он сиял, как новенький пятак. Анна даже охнула, когда увидела своего отца таким помолодевшим.
Глафира тем временем накрыла стол. Обещался к больному зайти отец Фёдор, как только, так сразу. И к этому визиту готовился пирог с капустой и ещё что-то. Хозяйка сообщила ребятам, что на водосвятие они не пойдут, обойдутся там без них. А сразу, после визита священника, поедут в Александрову Слободу. Там как раз воскресная торговля, и на неё надо успеть.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
