Спохватившись, Милан отпихнул Ниваля и, вытерев пятерню о застиранную красную рубашку, протянул ее Эйлин.
— Прошу прощения, — он приложился губами к милостиво поданной ему руке и покосился на довольного Ниваля. — Что за манеры. Вы уж его простите, этого тролля, что не удосужился нас представить.
Ниваль усмехнулся.
— А ты не изменился, все такой же медведь пещерный. Эйлин. Касавир. Милан по прозвищу Медведь. Прошу любить и жаловать.
— Ниваль по прозвищу Златовласка, — не остался в долгу Милан.
Ниваль поморщился.
— Красавчик мне больше нравится. И где ты видишь Златовласку? — он, чуть склонив голову, провёл ладонью по коротко стриженным волосам.
— Да уж, растерял ты свои романтические патлы, — Милан ласково ткнул Ниваля кулаком в лоб. — Но хорош, чертяка, хорош. По старым, значим, местам, решил пройтись.
Вспомнив что-то, Эйлин огляделась.
— У меня смутное ощущение, что кого-то тут не хватает.
Словно в ответ, окно с треском распахнулось, и в освещенном тусклым фонарем проёме возникла Мышь — явно недовольная тем, что о ней так бесцеремонно забыли. Она прыгнула с подоконника на прилавок, уронив на пол горшок с каким-то полузасохшим цветком. Кот, ошалевший от столь наглого посягательства на свою территорию, вскочил, выгнул спину и яростно зашипел. Но Мышь, которая во-первых, не уступала ему размерами, а во-вторых, была абсолютно не в духе и не в настроении общаться, на мгновение ощерилась лезвиями и шикнула на него так, что несчастное животное так и застыло со стеклянными глазами и поднятым кверху хвостом, вцепившись когтями в новенькую буковую столешницу.
— Как тебе не стыдно! — вскричала Эйлин и бросилась спасать пострадавшего кота.
Она погладила его по вздыбленной шерстке и распушенному хвосту и что-то тихонько напела. Пока пришедший в себя кот, обиженно мявкая, терся мордочкой о руки Эйлин, Касавир делал внушение Мыши. Трудно сказать, устыдилась ли она своего поступка, но, во всяком случае, спорить — себе дороже. Отпущенная на волю, она фыркнула и затрусила в направлении задней части дома, откуда несся восхитительный аромат чужого ужина.
Это заставило Милана вспомнить о своих обязанностях хозяина дома и, собственно, об ужине. Оторвав Эйлин от кота ("хватит этого пройдоху баловать!"), он потащил гостей в комнату, ногой задвинув разбитый горшок под прилавок.
— Ты, похоже, один живешь, — заметил Ниваль, зайдя в просторную, разделенную перегородками гостиную-кухню-спальню, в которой давно не убирались.
— Да... неделю уже холостякую. — Милан стал торопливо прибирать на столе и вокруг него. — Брина поехала с ребятами в Кабру на сбор апельсинов. Не столько ради денег, сколько ради удовольствия. Сам знаешь, как там хорошо в этот сезон. А уж какие они приедут румяные да загорелые — любо-дорого поглядеть.
— У тебя и дети есть.
— А как же. Двое пацанов. Двенадцать и девять лет. Старший уже меня перерос. Пойдет в следующем году к кузнецу в обучение, я уже договорился. Будет у нас в семейном деле свой кузнец. Так что, — он подмигнул Нивалю, легонько пихнув его локтем, — недолго Брина горевала, когда ты уехал. А я уж думал, между вами было что.
— Это хорошо, что ты мальчишек к делу пристраиваешь, — ответил Ниваль, не желая развивать тему тайной воздыхательницы своего детства, нашедшей счастье с более предприимчивым другом.
Запихав собранные с табуреток и стола вещи в большой рундук в углу, Милан кое-как протер стол и сделал неловкий жест, означающий, что их приглашают к столу.
— Вот... Я, конечно, на гостей не рассчитывал. Но попробую что-нибудь сообразить.
Касавир покосился на Эйлин и Ниваля. Первая была вся в эмоциях, да и её братец пребывал в необычной для себя рассеянности. Что ж, понятно, вернулся в родной дом, где не был пятнадцать лет. От них толку не жди. А между тем, оставлять хозяина одного ему не хотелось. В глазах Милана проглядывало не только удивление, но и лёгкая тревога. Их троица явно не походила на праздную компанию. Опытного воина всегда видно по жестам, манере держаться. Сымитировать её можно, а вот скрыть — не получится. Это уже заложено в рефлексах. Да ещё Мышь со своими штучками. Кто знает, не побежит ли Милан докладывать о возвращении блудного сына Дюсара тем, кому не следует об этом узнавать в первый же вечер. Его надо было успокоить, наладить контакт.
— Я помогу, — оценив обстановку, вызвался Касавир и, сняв с плеча сумку, пошёл с хозяином к двери чёрного хода, к которому была пристроена проходная кладовка с небольшим подвалом.
Пока Милан с Касавиром решали, что можно приготовить из имеющихся продуктов, чтобы было быстро и сытно, Ниваль ходил по комнате, засунув руки в карманы, а Эйлин поглядывала на него, сидя на рундуке, подложив под себя ладони. Наступив на скрипучую половицу, он улыбнулся и наступил на неё ещё раз.
— Это твой дом, — то ли спросила, то ли констатировала Эйлин.
Он молча кивнул. В жилой части дома почти ничего не изменилось. Те же деревянные полы, устланные, правда, новыми полосатыми половиками, белёные стены, окошко с видом на удобства в малюсеньком дворике, где в их бытность бурно рос бурьян и стояли качели, а теперь радовали глаз грядка с тыквой и артишоками, цветочная клумба и всё те же, почерневшие от времени, качели. Тот же высокий полукруглый каменный очаг с крюком для котла и опускающейся на цепях решёткой. В котелке, висящем над едва теплящимся огнём, доходит скромное холостяцкое рагу. Деревянные полки с утварью, старые, ещё отцовские рундуки с выцветшей росписью. И стол посреди комнаты тоже старый. Хороший, крепкий дубовый стол с многочисленными царапинами, надписями и подпалинами — автографами старых хозяев, к которым за эти годы добавились столь же многочисленные свидетельства присутствия новых. Ниваль наклонился и не без удовольствия обнаружил на ножке выжженную лично им корявую картинку непристойного содержания. Хороший стол, он ещё долго прослужит. Табуретки, правда, заменили. Но одна, сделанная Нивалем, осталась. Хорошая оказалась табуретка.
Итогом совместного похода Милана и Касавира в кладовку стали бутерброды с копчёной рыбой, миска мелко нарезанного салата из всего, что было, заправленного придуманным на ходу соусом из яйца, взбитого с горчицей, маслом и уксусом, и картофельные дольки и кукуруза, поджаренные прямо на решетке. Плюс холостяцкое рагу, по-братски поделённое на пятерых. Ну и, конечно, к этому полагалось пиво, за которым явно довольный их визитом хозяин быстро сбегал в ближайшую таверну, прихватив для комплекта бутыль виноградной водки и апельсинового сока.
За ужином говорил, в основном, Милан, рассказывая о своем житье-бытье и отвечая на тонкие наводящие вопросы об обстановке в городе, новостях и сплетнях. Из разговора друзья поняли, что они выбрали хорошее время, чтобы приехать. Буквально полгода назад на улицах Доков ещё шла война. Вмешательство городской стражи ограничилось тем, что район южнее Торговой Пристани оцепили баррикадами, а оставшемуся один на один с проблемой патрулю оставалось только убирать трупы да отстреливать с баррикад и крыш самых отъявленных активистов. То есть, город действовал по принципу "пожрите друг друга", и в результате, из запертых в глухом колодце крыс выжила сильнейшая. Или, скорее, хитрейшая, сумевшая не только грамотно выстроить отношения с властями в это смутное время и снискать репутацию миротворца, но и сорвать немалый куш на поставках медикаментов и продуктов, в которых остро нуждались отрезанные от города Доки. Этой крысой, на счастье, оказался их общий знакомый Тимпо — "а ты думал, кто!" Тот самый Малыш Тимпо, который в своё время дрался с Нивалем, как одержимый, и часто был бит, но по какой-то одному ему понятной причине высоко ценил эти странные отношения.
— Он иногда тебя вспоминал. Жалел, что ты уехал. Говорил, весь город был бы вашим, если бы вы смогли договориться.
Эйлин усмехнулась, переглянувшись с братом. Знали бы они, чем сейчас занимается их приятель Златовласка.
Милан был уверен, что Малыш сделал для Доков много хорошего. Договорился, наконец, с меременами о разделе гавани — "Вокин знает, как ему это удалось". Благодаря ему, в очередной раз был завернут лоббируемый Гильдией Магов план очистки и застройки Города Мёртвых, который сильно бил по интересам Доков.
— У меня две трети товара оттуда. И какой товар! А понастроят они там особняков и башен да приберут к рукам порталы — мне что, идти к ним дворы мести? Нееет, то, что принадлежит городу, должно кормить город, а не кучку высокопоставленных шарлатанов. Ваше здоровье.
Можно было сделать вывод, что жизнь в Доках стала спокойнее. Где-то что-то, конечно, происходит, но простым людям и почти честным торговцам вроде Милана стало легче дышать — Малыш и перед стражей прикроет, и от братьев-воров защитит, и лишнего не потребует.
Все это была очень интересная информация, но пока неясно было, насколько она полезна в их деле. Во всяком случае, то, что негласный хозяин Доков — потенциальный союзник и вменяемый человек, облегчало им жизнь.
Когда с основной частью ужина было покончено, было ещё не слишком поздно, и настала пора неторопливой дружеской болтовни под стаканчик виноградной водки. Милан отошёл к очагу, чтобы собрать на тарелку оставшуюся кукурузу и затушить огонь.
— Ну, а ты чем занимаешься, как живёшь?
— Да так... кручусь понемногу, — неопределенно ответил Ниваль.
— Ага, — понимающе бросил Милан через плечо и, неожиданно схватив что-то с полки, резко метнул этот предмет в Ниваля.
Молниеносно отклонившись — не больше, чем этого требовалось, чтобы уйти от летящего предмета, — Ниваль поймал его. Это был нож. Эйлин ойкнула, а Касавир недовольно покачал головой.
— Ну, ты... чуть даму не напугал, — Ниваль покачал нож на ребре ладони и рассмеялся, — тебе вернуть?
— Не, я так не смогу, — со смешком ответил Милан и, вернувшись к столу, отобрал нож, с укоризной посмотрев на друга. — А вот товарищей обманывать нехорошо. Я же сразу всё понял по вашим повадкам. Деликатные поручения. Поиск людей. Частные расследования, ага?
— Вроде того.
— Отлично. Большего я и не хочу знать. Давайте ваши стаканы. А Касавир, я смотрю, почти совсем не пьет.
— Угу. Не имею физической возможности, — ответствовал паладин так весомо, что тупому стало бы ясно, что у этого человека нет смысла спрашивать, уважает ли он тебя. Он поднял стакан с апельсиновым соком на уровень глаз и добавил с легким сожалением: — Хороший сок. У нас такого не найдёшь.
Милан поперхнулся натужным смешком.
— Хех. Занятные вы люди. И зверушка у вас забавная, — он покосился на Мышь. — А знаете что — оставайтесь-ка пока у меня. Брины еще неделю не будет. И мне веселее, и вам экономия. Это же твой бывший дом, в конце концов. А сок для Касавира я обеспечу... в любых количествах.
— Подумаем, — пообещал Ниваль. — Но нам нужна твоя помощь.
— Буду счастлив. Говори, что надо.
— Для начала, расскажи, что ты знаешь об отце.
Милан закивал.
— А я всё ждааал, когда ты спросишь.
— Уже спросил.
— Угу. Навёл тут шороху твой батя. Впрочем, мне об этом мало известно, а вот вонючка Герхт рассказал бы больше. Во время войны Герхт переметнулся на сторону Тимпо и поплатился, потеряв всё по самые помидоры, прошу прощения у дамы. Но Малыш умеет быть благодарным. Он заказал у гномов лучшие протезы для ног, ну и... отвалил кучи золота всяким магам и умельцам, чтобы они сделали все, что можно. И отдал ему "Сады благодати". Там его и найдешь.
Ниваль презрительно фыркнул. Милан прочистил горло и почесал голову.
— В общем, тёмная какая-то история. А главное, неожиданная. Старик Симон ведь был большим человеком, но нас не забывал. Он же наш, доковский.
Ниваль удивлённо вскинул бровь. Отец — большим человеком?
— Ммм, — уже захмелевший Милан покачал головой, — ты и этого не знаешь. Ну, так слушай. Когда ты пропал, старик места себе не находил. И всё винил себя. Мол, плохим был отцом, недостойным. А потом стал утешаться тем, что всё к лучшему, ты создан для другой жизни, для великих дел, зачем тебе отец-неудачник. Долго он так маялся. А в один прекрасный день пришел к нам и говорит: я, мол, здесь в последний раз. Я поклялся в Храме Путеводной Звезды, что выйду в люди. Увижу я ещё сына или нет, а мне не должно быть перед ним стыдно. Это было лет пять назад — вот как вчера. На этом самом месте он сидел и пил, может, даже из того же стакана.
Милан сделал драматическую паузу, прикрыв глаза, будто вызывая в памяти видение старика Симона со стаканом.
— А дальше-то что? — бесстрастным голосом вывел его из задумчивости Ниваль.
— Эх... бесчувственный ты человек. Не Златовласка ты, а катран белоглазый! Ладно, слушай. В тот год в Новом Оламне[1] устраивали Большой Фестиваль. Я туда не ездил, нет у меня времени, чтоб на всякие концерты его убивать. Но на выступление Симона мы поехали всей семьей. Да что там, всем кварталом поехали, благо пускали бесплатно — главное, место с ночи занять. Это, я вам скажу, было сильно! Старик был в таком ударе! Сама Леди Голос еле устояла. А что с народом творилось — не описать. Ептыть, я сам думал, сейчас Симон мне скажет: "Иди, подожги Храм Огмы!" — и я пойду. Он оборвал песню, когда увидел, что с людьми делается — чуть ограждение не рухнуло. А Леди Голос предложила ему место на кафедре очарования. И он поселился на вилле в Жемчужных Холмах. Три дня мы это отмечали. И правда ведь, нашёл себе дело по душе. Он же всегда любил с молодежью возиться. Студенты его боготворили. Он стал деканом и большой шишкой.
Эйлин, слушавшая рассказ Милана, как заворожённая, бросила на Ниваля торжествующий взгляд. Вот, мол, а ты стыдился отца-барда.
— Ты говорил, у Герхта с ним что-то было, — не желал поддаваться трогательности момента Ниваль.
— Не знаю, что там у него было, но сам Симон пропал два месяца назад, а Герхт мне жаловался, что он к нему приходил ночью и просил пропустить его в Подгорье. Больше его никто не видел. Ты, может, не знаешь, а твои коллеги и подавно, что в "Садах благодати" есть канализационный ход в Серебряные Лабиринты. Скрыться твой батя хотел, короче говоря, да так, чтобы никто не подумал, что он живой. Ну, Герхта ты знаешь, он и сейчас такой — без приказа пукнуть боится. Но Симон его убедил, сказал, что Малыш ему сам потом спасибо скажет. Только после этого в Садах начались проблемы. Какие — не спрашивай. Он теперь от собственной тени шарахается, редко выходит и ни с кем не откровенничает. Да и гори они, эти Сады, у меня вон жена есть.
— Паааняаатно, — протянул Ниваль, выпив водки и выхватив оливку из салата. — А что за петух папеньку в задницу клюнул, ты, конечно, не знаешь.
— А кто ж его знает? Всё человек получил, чего хотел.
Ниваль заинтересованно взглянул на Эйлин. По тому, как она покусывала губы, было видно, что у неё что-то на уме. Она показала глазами на Милана. Ниваль, подумав немного, кивнул — при нём можно.
Эйлин решилась высказать свои соображения.
— Я не знаю всего, но много слышала от других. Хммм... если представить, что все барды Фаэруна вдруг захотели бы стать государством, им не нужно было бы искать ни места для столицы, ни правительства, ни армии, ни стражи, ни источников пополнения казны, ни тайной канцелярии. Всё это был бы Новый Оламн. Это очень сложная система, и учат там многому, что выходит за рамки искусства пения и игры. Все сколько-нибудь заметные агенты и лидеры Арфистов были воспитаны там. Это что-то наподобие Ордена паладинов: вне государств и как бы вне политических интересов, хотя на самомделе... — Эйлин хлебнула сока. — Но далеко не все в восторге от того, что там происходит. Многие боятся, что скоро понятия "бард" и "арфист" станут синонимами. Лунные Струны — ещё одна организация, более склонная к нейтралитету и "чистому" искусству. В своё время, когда между Арфистами и Лунными Струнами началось соперничество, и ареной этого соперничества стал скромный гильдхолл Дома Песни, этот самый гильдхолл и стал расти и превращаться в Новый Оламн. Плюс к тому, по последним сомнительным слухам, в это заведение путем негласного попечительства успешно проникают Красные Маги. Якобы их интересуют шпионские и боевые аспекты обучения, в особенности, звуковое оружие. Подчинить потенциально мощную, но независимую от разума бардовскую магию не эфемерному вдохновению и таланту, а магическим формулам и расчётам — мечта любого амбициозного игрока. Из этого делаем вывод: стать влиятельной фигурой в Новом Оламне, не принимая ничьей поддержки и не склоняясь ни на чью сторону, очень сложно. Это под силу лишь исключительно незаурядным мозгам.
