Замена. Последнее.

Весь город уже давно спал, а в кабинете Гровеля, освещенном масляными лампами, кипел спор о том, как предотвратить нападки кредиторов.

Сам Хорст твердо помнил, что в селе, в дни визитов мытарей, крестьяне вывозили своё имущество и вновь народившуюся скотину далеко в лес, представляясь совершенно разоренными. А староста покрывал своих людей, за что на следующий день все поголовно тащили ему приличные дары, от которых он избавлялся на ближайшей ярмарке, обращая всё в звонкую монету. Хорст предлагал и здесь провернуть что-то подобное: все, что возможно — спрятать подальше, а самому пуститься в бега, потому что в отличие от деревенских обычаев, в городе ему грозила долговая клетка. Но зато сохранялось имущество! Ведь, как пояснил Пти, пока его не нашли и не прошло десять лет — никакой суд не был вправе рассматривать претензии заемщиков. А по прошествии десяти лет, если долговые претензии оставались — имущество делилось поровну между казной и истцами. Этот древний закон, введенный в правление Хильперика Второго против крупных землевладельцев, разорявших мелкопоместное дворянство, действовал неукоснительно. А за десять лет многое изменится! И если на хозяйстве останется толковый и честный приказчик, глядишь, и возвратиться можно будет не на пепелище.

Но адвокат — господин Аарон Пти — без воодушевления воспринял эту идею, а Флодд его поддержал — им вовсе не хотелось работать на беглого преступника, ведь при оформлении банкротства Гровеля им в любом случае перепадал немалый куш. Так зачем ждать десять лет?

Так ни до чего и не договорившись, юристы покинули Хорста, несмотря на все его угрозы "сгноить и закопать". А вчерашний крестьянин принялся метаться по кабинету, в поисках выхода из положения.

Впрочем, определенную пользу из состоявшегося разговора Хорст вынес. Теперь он знал, что в ликвидных активах — эти мудреные слова, оброненные нотариусом, Хорст проговаривал по слогам и шепотом — у него числится лишь дом, в котором он проживает, стоивший чуть больше пяти сотен лотридоров, да всякая мелочевка, скопом тянувшая на столько же. А это значило, что основные претензии менял будут обращены на его деньги, которых уже нет, и его табуны, за содержание которых ни один меняла не возьмется! Такое положение давало определенные надежды, и Хорст решил сам обратиться к ростовщикам, не дожидаясь визита вчерашних громил — кривого и хромого.

Под протестующие вопли няньки он велел снарядить паланкин, прихватил с собой Рене, и снова — в ночь — отправился на несколько очень важных разговоров.

Вернулся он лишь к утру, усталый и довольный. Сопровождавший его Рене уснул прямо в носилках и был перенесен на кровать рыжим Хавьером. А ещё через час город забурлил — менялы потребовали со своих должников досрочной уплаты займов. Со всех, кроме Ганса Гровеля.

Глава 9. Бродерик и Гровель.

Савантейское оказалось на редкость удачным. А может быть, так показалось после скачки под палящим солнцем, но теперь, попивая из стеклянного кубка небесно-голубого цвета благословенную жидкость, Гровель чувствовал, как по венам начинает быстрее течь кровь, как маленькие бодрящие пузырьки, лопаясь где-то глубоко в горле, поднимают настроение. Он блаженно улыбнулся и расслабленно произнес:

— Вот выпутаюсь из этой истории, обязательно заведу себе такой дворик.

Бродерик улыбнулся одними лишь губами и внес поправку:

— Если крестьянин к тому времени оставит от твоего состояния хоть что-нибудь.

— Ух, — Ганс передернул плечами, возвращаясь в реальность, — умеешь ты портить людям настроение!

Бродерик, загадочно ухмыляясь, налил вина в свою оловянную кружку и, осушив её буквально залпом, сказал:

— Никак мне не дает покоя та роща. Не надо было бы искать нашего парня, ей-богу, развернул бы отряд!

— Зачем? — Гровель отщипнул от стоящего на столе окорока и бросил нежное мясо в рот. — Намюра мы взяли, корона у нас. Что ещё нужно?

— Как он там оказался? Откуда взялась эта корона? То, что там произошло — загадка, требующая ответов. И лучше бы нам найти их как можно быстрее. Я прожил очень долгую жизнь, и очень не люблю всё непонятное. Оно имеет обыкновение копиться, превращаясь в неподъемную тяжесть, и чем дальше ты относишь решение этих загадок в будущее, тем больше имеешь шансов, что, в конце концов, они тебя похоронят под своим грузом.

Гровель задумался, долго жевал оставшимися зубами кусочек окорока, потом мелко покивал головой.

— Я вот подумал, — произнес он, медленно проговаривая слова, — нужно хозяина "Свиньи" расспросить. Он же местный? Что-то он должен знать.

— Эй! — От крика Бродерика задрожали листья на деревьях.

Дверь, ведущая во внутренний дворик, распахнулась, и в тень вкатился лысый толстячок, испуганно озирающийся вокруг. Увидев улыбающегося и призывно машущего рукой Бродерика, он облегченно выдохнул. Изображая собой ожившее изваяние самого Радушия, трактирщик просеменил к столу.

— Что угодно Вашей светлости? — Обратился он к Гровелю.

— Возьми себе что-нибудь, на чем можно сидеть, и садись сюда, — Ганс властно указал ладонью на свободный край стола. — У нас есть к тебе пара вопросов.

Толстячок метнулся за дверь, и не успел Гровель в очередной раз наполнить свой кубок, как лысая макушка возникла за столом, устроившись на колченогом табурете.

— Я весь внимание, — смиренно доложил хозяин "Свиньи".

Гровель, величественным жестом указал на Бродерика, отдавая ему право задавать все вопросы, и присосался к своему кубку.

— Скажи, любезный, как мне тебя называть? — Поинтересовался Бродерик.

— Ян. Так уж меня назвали батюшка с матушкой. Знаете, в нашей семье есть старинная традиция — называть первого сына Жаном, а второго Яном. Вот и папашу моего звали Яном. Потому что его старший братец, наслушавшись пьяных менестрелей, отправился в Священный поход за освобождение Святого Храма, но с тех пор от него — ни слуху, ни духу. А дело дедово перешло к папаше, который придумал его расширить, чтобы в каждом городе королевства была своя "Свинья в ландышах". Чтобы любой, кому вздумается ездить по землям короля, знал, что в "Свинье" всегда можно вкусно и недорого перекусить и отдохнуть.

Сбитые с толку потоком красноречия, Бродерик с Гровелем смотрели на толстяка, открыв рты, не видя возможности прервать его пространный монолог, они внимали.

— А сам папаша научил нас всех готовить несколько семейных блюд, вот вроде этого окорока, — Ян показал пальцем на блюдо, занимавшее добрую четверть стола. — Никаких особых секретов тут нет, вся тонкость в дозировке болотного корня при замачивании, но ещё никому...

— Довольно! — Гровель наконец нашел в себе силы оборвать словоохотливого хозяина. — Он спросил тебя только об имени!

— Ваша светлость, я же ответил, что меня зовут Ян. Потому что папаша нипочем не стал бы давать другого имени второму сыну, уж такая у нас традиция. Матушка, правду сказать, хотела назвать меня Флорианом, но папаша с дедом тут встали на дыбы! О, какой был скандал! Едва первую "Свинью" не спалили. Тогда она еще называлась не "Свинья в ландышах", а "Приют странника", но позже на семейном совете решили, что такое название совершенно не запоминается, и с матушкиной легкой руки придумали новое. Нам показалось....

— Хватит! — Взревел уже Бродерик. — Мне нет никакого дела до твоих папаш и мамаш! Ответь мне на мои вопросы и иди занимайся своими делами!

— Так я и отвечаю, Ваша Светлость, — пожаловался Ян Гровелю, лицо его сморщилось, словно трактирщик всерьёз собирался расплакаться.

— Отвечай коротко и по существу, — успокаиваясь, строго сказал Бродерик. — Только на тот вопрос, который я задал. Понятно?

— Конечно, Ваша светлость, чего уж тут непонятного. Я ж не такой тупой, чтобы вообще ничего не понимать. Еще в детстве все соседи соглашались, что я самый смышленый среди братьев. Вот и папаша, бывало, говорил: "Ян, внимательно слушай"...

Что советовал трактирщику папаша — так и осталось лишь его воспоминанием, потому что Бродерик, рванувшись со своего места, схватил толстяка за плечи и, вознеся его над собой, проорал, брызжа слюной в пухлое лицо:

— Да ты заткнешься когда-нибудь?! Просто заткнись и всё! И слушай меня!

Гровель, расслабившись в своем кресле, прикрывая ладонями слезящиеся глаза, беззвучно смеялся, мелко потрясывая седою бородой.

За столом, где расположилась охрана, утихли всякие звуки и в установившейся тишине раздался протяжный всхлип трактирщика:

— Молчу, Ваша Светлость, молчу.

— Уф, — усадив толстяка на место, Бродерик вытер вспотевший лоб и, махнув привставшему со скамьи Эмилю, опустился на свой стул. — Вот так-то лучше.

Он налил себе и компаньону ещё савантейского, прополоскал вином рот и, радуясь в душе, что толстяк все-таки нашел в себе силы помолчать, сказал:

— Здесь недалеко, примерно в четырех лье по западной дороге, стоит роща. А в ней мы видели языческое капище со свежими жертвами. Ты что-нибудь знаешь об этом?

Трактирщик двумя руками закрыл себе рот, выпучил свои поросячьи глазки и отрицательно помотал головой.

— Не знаешь или не хочешь говорить? — уточнил Гровель. — Подумай хорошенько, а то ведь, здесь есть люди, которые очень неплохо умеют развязывать языки, — движением глаз он указал на Эмиля.

— Ваша светлость, да разве бы я посмел утаить от вас хоть что-то? — в высоком голосе Яна послышался укор. — Да никогда! Вот и папаша мой, бывало... — он заметил наливающееся краснотой лицо Бродерика и осекся.

— Тогда рассказывай, — коротко предложил Гровель.

Трактирщик немного помялся, отчего табурет под ним заскрипел, как не смазанная ось в телеге, потом тяжело вздохнул и начал:

— Сам-то я не местный. Я бы и не знал об этой роще ничего, но ведь понимаете — работа такая: люди ходят по дороге туда-сюда, заходят в "Свинью", друг другу о своих приключениях рассказывают. Только не подумайте, что я подслушиваю чужие разговоры! Просто люди иногда немного перебирают — ведь не каждому дано оценить вкус савантейского — поэтому и пьют такое, что... — Он зажмурился и живо изобразил лицом как может выглядеть человек, съевший полную корзину лимонов. — Словом, гадость всякую пьют. А потом очень громко разговаривают. Даже если к каждому уху привязать по подушке и спрятаться в подвале — все одно слышать будешь, как если бы напротив говоруна сидел. Ну вот, стало быть, первый раз об этой роще я услышал шесть лет назад, когда всего этого, — он обвел рукой внутренний дворик, — еще не было. Мы со старшим братом приехали сюда присмотреть место, привезли с собой работников и только-только начали строиться, когда к нам забрел слепой нищеброд с мальчишкой-поводырем. Он выпросил у наших каменщиков горбушку хлеба, и в благодарность за это рассказал давнишнюю историю о последнем колдуне орков, жившем на земле людей и творившем здесь свои безобразные обряды. Тому капищу, что вы видели, лет больше чем любому из людских городов. И с самого первого дня, что оно стоит, кровь над ним лилась рекою — и тягучая, как древесный сок, кровь эльфов, и жидкая, словно родниковая вода, кровь орков. А когда пришли сюда люди, то и людская. И этой-то, красной крови, было пролито более всего, потому что пришлась она по вкусу тому, кому было посвящено это место. Да и мучения людей, чувствующих боль гораздо острее любой другой расы, тоже доставляли этому демону несказанное удовольствие.

Колдуну не нужно было ни денег, ни власти, ни женщин, ни славы, ни знаний. Он был приставлен к капищу только с одной целью — правильно выполнять все положенные обряды, истязать жертвы перед умерщвлением во славу своего вечно голодного демона. И обречен он был жить вечно, пока стоит идолище в окружении камней. Вечно убивать разумных, причиняя им адские муки, а сердца и головы складывать к ногам своего хозяина.

Не знаю, да и нищий тот не знал, а то бы обязательно поведал, сколько времени проводил колдун свои нечистые обряды, но двести пятьдесят лет назад началась война между нашим добрым королем Дагобером Третьим и Советом Шаманов племени орков. Поначалу, казалось, что люди берут верх: наш добрый король согнал ненавистное племя со своих кочевий, лишил их стада пастбищ, захватил несколько храмов. Но потом, когда уже вроде бы все уверились, что всё решено, в ход войны вмешался Колдун из Рощи. Нищий говорил, что орки и сами не рады были этой помощи, потому что расплатой за неё были и их жизни, много жизней. Да только показал колдун Совету Шаманов в стоячей луже ближайшее будущее их мохнорылого племени и орки вынуждены были согласиться.

Трактирщик Ян замолчал, переводя дух, а Бродерик, щедро плеснув в свою кружку вина, поставил её перед трактирщиком. Тот залпом выпил, вытер тонкую струйку в уголке пухлых губ, благодарно кивнул, и продолжил:

— Ну и сошлись в последней битве на болотах Сьенда армия короля с союзниками и вассалами и орда орков, ведомая Колдуном из Рощи. Люди потерпели страшное поражение, Дагобер был убит, из его союзников в живых остался только Намюр. Герцогу удалось вывести из сражения едва ли десятую часть воинов, пришедших с королем. Но и колдовскому воинству пришлось несладко — из трясин Сьенда выбрались немногие. Колдуну тогда противостояли святые подвижники, собранные из шестнадцати монастырей. Неизвестно, удалось ли им убить мерзавца, потому что никто из них не вернулся, а только в роще с тех пор было тихо. Орки, подсчитав потери, откочевали в степи и никогда больше не претендовали на свои прежние земли.

Несколько раз монахи пытались разорить капище, но всегда наутро оно появлялось вновь, даже если камни успевали отвезти за десяток лье.

А сейчас, если вы видели новое жертвоприношение, то... Даже не знаю, что мне теперь делать!

— Боишься? — Хищно раздувая крылья носа, спросил Бродерик.

— Вот вы ругаетесь, Ваша Светлость, а папаша мой всегда говорил, что лучше от язычников держаться подальше. Ведь его старший братец Жан так и сгинул, отправившись освобождать от них Святой Храм. Теперь, наверное, придется мне "Свинью" закрывать и искать место поспокойнее. А я ведь уже привык к этому перекрестку. Жену себе сосватал недадеко с приданым хорошим. Пойду я, с вашего позволения, благородные господа, — задумчивый Ян встал, и, забыв про табурет, поковылял к двери. На полпути остановился, оглянулся, шмыгнул носом и добавил: — Кушайте, господа, кушайте.

Гровель сидел, левой рукой задумчиво пощипывая бороду, а правой вертя кубок за тонкую ножку, оруженосцы и телохранители, слышавшие рассказ трактирщика, прекратили бренчать посудой, один лишь Бродерик, чему-то улыбаясь, наполнил кружку савантейским и единым глотком осушил её. Звук звякнувшей посудины, поставленной на стол, послужил чем-то вроде сигнальной трубы герольда: сразу несколько человек захотели что-то друг другу сказать и во дворе загудели приглушенные голоса.

— Однако, пора ехать дальше, — заметил Бродерик, отрезая ножом от окорока здоровенный кусок.

— Да, нужно засветло убраться отсюда подальше, — Ганс отставил в сторону кубок, — после таких сказок кусок в горло не лезет. Слышал много разных историй и не все из них оказывались выдумкой. Как бы.., — он многозначительно замолчал.