Свобода уйти, свобода остаться (первая часть)

Когда Каллас Ра-Дьен покинул кабинет ре-амитера, я скоренько закончил работу над протоколом и только потом позволил ярости и бессильной злобе выйти наружу.

Придумал, значит, мне наказание, изверг? И радуется, представляя мои будущие мучения. Ну ничего, еще поквитаемся! Запорю тебе следующие переговоры, вот тогда посмотрим, как запоешь! Даже не поймешь, что я виноват. Хотя... Слишком давно мы знакомы. Так давно, что знаем друг друга, как облупленные орехи. И отсутствие явных свидетельств моей небрежности не помешает тебе установить наличие ее самой. Как всегда. Нет, не буду нарочно вредничать. Просил меня повзрослеть? Попробую. Через силу, но попробую. Могущество, говоришь? Проку от этого могущества...

— Это тебе на Лунную Излучину надо?

Звонкий голос оторвал меня от размышлений. Звонкий, но какой-то резкий, что ли: как будто монетки друг о друга трутся и звякают.

— Да, мне.

Оборачиваюсь, рассчитывая увидеть кого угодно, только не пигалицу лет десяти от роду, которая насмешливо смотрит на меня снизу вверх.

Задорные светлые косички, торчащие в стороны. Россыпь веснушек вокруг курносого носика. И — неожиданно темные глаза, напомнившие мне ту, другую. Но если во взгляде хэса я нашел только отчаяние, то эта девчонка смотрит на меня совсем иначе. С чувством собственного превосходства.

— Тогда идем!

— Куда?

— К моей повозке, конечно. Или передумал?

"К моей повозке"? Ну, ничего себе! Такая кроха, и уже допущена до управления лошадью? Впрочем, вполне возможно, что она здесь с отцом или с матерью, и просто хочет поразить незнакомца своей напускной важностью.

Нет, все же одна: рядом с кособоким сооружением на колесах, в которое запряжена сонная гнедая кобыла, никого больше нет.

— Залезай! — девчонка ловко устроилась на передке телеги. — Ну, чего медлишь? Аль брезгуешь?

С чего это мне брезговать? Ехать все лучше, чем тащиться по раскаленной солнцем дороге на своих двоих, да еще с четырьмя на весу.

— И зверю дай воздуха глотнуть, а то он, поди, уж запарился! — советует малолетняя возница, пока я пристраиваю корзинку у края телеги.

— Зверю? А-а-а...

И как она углядела? Снимаю с корзинки платок, которым был завязан верх, и встречаюсь взглядом с укоризненными желтыми блюдцами.

— Мр-р-р-р-р-х-х-х-х-х!

То ли Микис ругается, то ли выражает свою покорность судьбе в моем лице.

Да, пришлось взять кота с собой. А куда денешься? Daneke Тарма еще не вернулась, слуг в доме нет — отпущены до возвращения хозяйки, и кто будет присматривать за котом? А спросят-то с меня! Поэтому прямо с Острова я поплелся домой, вычистил корзину подходящего размера от ветхих останков прошлогодней зелени и водрузил туда кота. Кот не пожелал занимать предложенное место и вылез наружу. Я снова посадил его в корзину. Он снова вылез. Так могло продолжаться до самого вечера, но мое трогательно-отчаянное воззвание к кошачьей совести (сдобренное угрозами остаться без еды и одновременным обещанием свежей речной рыбы) возымело действие: Микис сделал вид, что согласился, и на одиннадцатый раз остался-таки в корзине. И теперь мне нужно будет с ним расплачиваться. Ладно, пойду к отцу на поклон: не обидит же он отказом единственного наследника?

Я всегда любил дороги. Особенно знакомые. Можно бесконечно смотреть на размеренную смену пейзажей, лениво проплывающих мимо. Смотреть и думать. О своем. Если попутчик не донимает расспросами.

— От беды, что ли, бежишь? — девчонка прищурила правый глаз.

Собственно, управлению своей лошадкой она вообще не уделяла внимания, предпочитая пялиться на меня, для чего с самого начала нашего совместного путешествия села вполоборота.

— С чего взяла?

— Смурной ты какой-то. Будто что случилось.

— Может, и случилось, тебе-то какая разница?

— Да никакой. Только за разговором время быстрей летит, неужто не замечал?

— За разговором... — хмыкаю. — И о чем поговорим?

— Да о чем хочешь. Вот ты, наверно, в центре города живешь?

— Нет, в предместье.

— А почему? — искреннее недоумение.

— Там воздух вкуснее.

— Вкуснее? — недоверчиво тянет девчонка.

— Ну да. Легче и свежее. У причалов воздух горький. А в центре города — сухой и колючий.

— Правда? — напряженная задумчивость на веснушчатом лице. — А как ты это узнаешь?

— Никак, — пожимаю плечами. — Я это чувствую, и все.

— А научить можешь?

— Нет. Я с этим родился.

— Здорово!

— Я так не думаю.

— Почему?

А и правда, почему? Потому, что возможность читать ароматы, как страницы книги, лишает меня свободы? Наверное. Тягостно засыпать и просыпаться только для того, чтобы СЛУЖИТЬ. И сколько лет уже живу с этим ощущением, а до сих пор не привык. Возможно, не привыкну никогда. Но что мне ответить любопытному ребенку?

— Видишь ли... Каждому человеку боги при рождении дарят какую-нибудь способность. Кто-то видит зорче других, кто-то слышит тоньше. Разное бывает. Но подарки никогда не делают просто так.

— Как это? А когда в середину зимы ленту для волос подарят? Это тоже не просто так?

— Конечно, нет. Тебе прок очевиден. А тот, кто дарит, протаптывает тропинку между вашими сердцами. На будущее запас делает.

— Да-а-а? — щурится девчонка. — Хочешь сказать, дарители никогда не бывают бескорыстны?

— Никогда.

— Совсем-совсем?

— Совсем-совсем. И поэтому я предпочитаю платить за чужую доброту золотом. Сразу.

Наступает молчание, но недолгое. Темные глаза снова вспыхивают:

— Тогда... Если уж тебе что-то подарили, и ты знаешь, чем должен за подарок заплатить, почему бы не гонять его в хвост и в гриву?

Непонимающе хмурюсь:

— То есть?

— Ну, для своей выгоды чужим подарком вовсю пользоваться!

— Ты об этом... — перевожу взгляд на дорогу, медленно ползущую на нас. — А что за радость в такой выгоде?

— Ну, глупый!

Пигалица взмахивает руками, и вожжи, которые она не выпускает из тоненьких пальцев, хлопают по гнедому крупу. Кобыла поворачивает голову и смотрит на нас с такой укоризной, что я начинаю чувствовать себя виноватым. А девчонка не унимается:

— Это как взаймы у соседа лопату берешь: все равно отдавать надо, так кто мешает копать с утра до вечера?

— Ага. А если корову взял, то надо с нее приплода, как можно больше получить? А лошадь заездить, чтобы едва дышала?

— Ну... Это... — темный взгляд устремляется в небо.

Усмехаюсь:

— Все с тобой ясно.

— Это что ясно-то? — обиженно сопит девчонка.

— С такой хваткой тебе надо караваны водить. Всех купцов за пояс заткнешь!

— А и заткну! — гордо вздернутый нос кажется еще курносее.

— Желаю удачи.

— А ты как?

— Что — я?

— Свою выгоду еще не нашел?

— И искать не буду.

— Почему?

— Потому что она мне не нужна.

— Так-таки и не нужна? — не верит пигалица. — Врешь!

— В том, что мне нужно, никакие дары помочь не смогут.

Никакие дары. Никакие волшебники. Никакие боги. Разве счастье можно купить или получить в подарок? Только заслужить. Но пока не знаю, как. И никто ведь рассказать не сможет, потому что не знающему счастья и сказать нечего, а тот, кто счастлив, слов не подберет...

— Приехали, кажись! — заявляет возница.

И верно, приехали.

Спрыгиваю в дорожную пыль.

Да, с этой самой развилки уходит на север дорога к дому, в котором я родился и вырос. К Лунной излучине. Как же хорошо вернуться! Вдыхаю полной грудью острую свежесть молодой листвы. Там, за рощицей шуршат по гальке воды Лавуолы. Я почти слышу их зов, вечный и нежный... Уже иду. Осталось недолго.

Забираю корзинку с притихшим Микисом. Девчонка потягивается, разминая спину, одергивает холщовое платье, смешно топорщащееся на плоской пока груди.

— Сколько попросишь за то, что подвезла?

Темные глаза изучающе смотрят на меня. Вдох, другой.

— То, что имеет цену, ты уже отдал.

— Разве мы рассчитывались? Не помню.

— Сердце запирать от солнца не стал — чем не плата? И опалить ведь может, а ты не побоялся.

— Солнце? Опалить?

Кажется, кто-то из нас перегрелся. И похоже, не я: у меня-то на голове шляпа.

— И за дары не держишься, умничка! Так и живи. Больно будет — живи. Плохо будет — все равно, живи. Потому что должен жить. Потому что самый дорогой дар ты сможешь подарить только сам себе, и не иначе!

— Что за...

— И помни: детское сердце — оно зорче взрослого. Вот здесь взрослей, — ладошка касается виска. — А здесь не торопись! — ложится на грудь.

— О чем ты говоришь?

— А совсем невмоготу станет, так и быть, поболтаем снова. Только я не сама к тебе приду: мне большие вольности не к лицу. Я своего друга прийти попрошу. Он не откажет, он добрый. Добрее меня... Ну, прощевай покуда, светлый dan!

Тру глаза, что есть мочи, но не понимаю, как в одно мгновение дорога передо мной смогла опустеть. Только прозрачная тень всколыхнула воздух и задела меня приторно-жженым раздвиганием Пластов. Так пахнет всякий раз, когда возникает мой рабочий Портал, и я очень хорошо знаю этот резкий аромат. Но откуда ему взяться посреди проселочной дороги? И другой вопрос, куда более важный: как могла открыть и закрыть Портал малолетка, да так, что я этого не заметил, хоть и глядел во все глаза?

Лунная излучина, поместье Ра-Гро,

последняя треть дневной вахты

Полчаса неспешного шага под пологом склонившихся над дорогой ольшанок — лучшее средство не только и не столько для приведения мыслей и чувств в порядок, сколько для построения планов беспощадной мести. И даже воспоминания из далекого детства, захлестнувшие меня, как только я ступил на старую дорогу, ведущую к воротам поместья, не помогали усмирить злость.

Да, Ра-Дьен был совершенно прав, негодуя по поводу моего "своевольничания". Но, Всеблагая Мать, какой же он зануда! Неужели и я таким когда-нибудь стану? Нет, лучше умереть молодым и беспечным, честное слово! Впрочем, Калли всегда был чересчур ответственным и серьезным: шутка ли, задолго совершеннолетия получить известие о безвременной кончине дяди, опекающего племянника за неимением отца, и быть приставленным к хозяйству в то время, когда меньше всего хочется корпеть над пыльными бумаги в душном кабинете? Могу понять, почему dan Советник излишне строг и требователен. Впрочем, еще строже он относится к самому себе. Не умеет иначе. Не мыслит своего существования без ежеминутного служения миру. Мне бы так... Нет, не хочу. Довольно с Антреи и одного Калласа! Как говорится, хорошенького понемножку.

Правда, и я аккурат после совершеннолетия оказался в похожей ситуации. С той лишь разницей, что на мне не висело столько невозможных к оплате долгов. Честно говоря, вообще ничего не висело, кроме туманной перспективы когда-нибудь в будущем понадобиться престолу, разок или другой...

А все же, он на редкость памятливый и злобный тип. Только восхищаться можно таким прилежанием в деле доведения меня до белого каления каждый божий день. Ну чем я виноват, что не могу подолгу быть сосредоточенным? Он бы на дедулю Леннара посмотрел: вот где ужас, мрак и кровавый кошмар в одном лице! Я на фоне предков, можно сказать, образец для подражания... Нет, вру. Таким, как отец, мне никогда не стать. А хочется... Страсть! Но знаю, что не получится. Хуже — пожалуйста! Лучше... Если напрягу все силы и умения. Но я-то хочу быть таким же точно, а не "в той же мере соответствующим занимаемому посту"! Мама никогда не ставит мне отца в пример, но по глазам вижу: ищет в моем облике знакомые и привычные черты. Каждый раз при встрече ищет. А когда не находит, только горько сжимает губы. Молчаливый упрек — самый страшный упрек. По крайней мере, для меня. Ругань и рукоприкладство, даже жестокое, ничто по сравнению с болью в глазах дорогого тебе человека. Болью, которую он никогда не выплеснет наружу ни словами, ни действиями. И я готов пойти на что угодно, лишь бы не видеть сожаление в мамином взгляде. И найти во взгляде Наис хоть чуточку нежности...

Аллея закончилась неожиданно, как и всегда — резким поворотом и ослепительными брызгами солнечных лучей, заставившими зажмуриться.

Здравствуй, дом!

Два приземистых этажа старинной каменной кладки, грубоватой, но с удивительно точно подогнанными друг к другу гранями валунов под выцветшей от времени и ставшей совсем белесой черепицей. Окна распахнуты — и вверху, и внизу. Наверное, ма затеяла общее проветривание по поводу моего приезда. Можно подумать, все эти три дня я проведу под крышей... Желтые шарики низкорослых цветов на клумбах — вечно забываю, как они называются. То ли дутики, то ли футики... А, неважно. Дорожки присыпаны свежим речным песком, на ухоженном газоне ни намека на прошлогоднюю листву. Ай да матушка! Хорошо слуг вышколила. Правда, слуги слишком ее любят, чтобы перечить по пустякам, вот она и не находит особого применения своему крутому нраву. Когда меня под рукой нет.

— А я уж отчаялась тебя сегодня увидеть! — сообщает статная женщина, вышедшая на крыльцо дома.

Ростом с меня, плечистая, подтянутая, несмотря на вполне солидный уже возраст. Рано поседевшие волосы гладко зачесаны и тугой косой уложены вокруг головы. От уголков смешливых светло-зеленых глаз лучиками разбегаются морщинки, когда на полных губах появляется улыбка. Вот, как сейчас. Не красавица, но заставляющая обратить на себя внимание внутренним достоинством. Прямая, как ее любимый клинок, и такая же гибкая: как ни гнулась под гнетом обстоятельств, все равно рано или поздно выпрямляла спину. Daneke Инис Ра-Гро, урожденная Ра-Элл. Моя мама.

Изображаю на ступеньках подобие придворного поклона:

— Я спешил, как только мог!

— Тогда страшно представить, что бывает, когда ты задерживаешься, — нарочито ужасаясь, вздыхает ма.

— Да не так уж страшно, — качаю головой. — Часом позже, часом раньше — что за беда?

— И в самом деле, — согласный кивок.

— А вообще-то, могла бы прислать за мной экипаж, если желала меня видеть.

— Желала? — непритворное удивление. — Желала? Да по таким причинам, как та, что привела тебя домой, век бы тебя не видела!

— Ма, я не нарочно...

— Разумеется! Ты все глупости делаешь от чистого сердца!

— И этим горжусь.

— Гостинец, что ли, привез?

Взгляд Инис останавливается на корзинке, висящей у меня на сгибе локтя.

— Гостинец? Ой, совсем забыл...

Сдвигаю в сторону платок, и над плетеным краем поднимается любопытствующая черная морда.

— Кажется, я тебе кошака не заказывала, — с сомнением рассматривает моего попутчика ма. — Зачем ты ЭТО притащил?

— Понимаешь... Так получилось! — лучезарно улыбаюсь. — Это кот моей городской хозяйки. Daneke Тарма уехала на несколько дней, оставив его на мое попечение. Вот я и...

— Думаю, он не пропал бы и без твоего участия, — выносит приговор Инис.

— Может, и не пропал бы. А вдруг? И мне потом оправдываться? Лучше за собой буду таскать.

— Ну-ну...

Ма протягивает руку и почесывает котовье горло. Микис делает вид, что безумно счастлив, чем мгновенно завоевывает симпатию. Не мою, конечно, а мамину. Подлиза мохнатый!