Срыв

"Какой же я идиот!" — сразу же подумал Андрей, — "Что я могу ответить? У неё нет друзей. Тем более, нет парня. А я дал её эту надежду. Я, наверное, первый, кто её вообще поцеловал и обнял. Вот идиот! Теперь я разобью её сердце, и ей станет ещё хуже!".

— Дружить?... Ну, да, вот как сейчас. Я буду тебя защищать... Ты будешь, как-будто моя сестра. Угу?

— И всё?

— Да, — шепнул Андрей, — "Прости".

Андрей открыл глаза и подумал:

"Какой же я кретин! Какой баран! Она же была красавицей! Какая, на хер, сестра?! Я любил её уже тогда! А где она сейчас? С кем она? Какой кретин!.. Настя, Настенька, я люблю тебя. Люблю..."

Постепенно эти мысли смешались с окружающей обстановкой и исчезли.

"Нахера меня послали в эту больницу? В самую обычную ёбаную больницу? На хуй мне вообще нужен этот ёбаный эндокринолог? Ещё один мудак. Всему пиздец!".

Андрей уже не думал об очереди. Очередь существовало отдельно, жила своей жизнью. Приходили все новые люди и уходили раньше тех, кто сидел там с утра. Андрей смотрел, сидит ли до сих пор бабка, за которой он занял очередь.

"Сидит" — и тоже продолжал сидеть.

Через два часа очередь заметно поредела. Остались только самые стойкие. Все остальные либо ушли, плюнув на всё, либо уже прошли приём.

Андрей встал и медленно пошёл к кабинету. Его шея похолодела, хотелось есть.

Он сел на лавочку у кабинета и осмотрел людей. Кроме него осталось пять человек.

У Андрея появилась надежда, что это всё скоро закончится.

— Я только спросить, — бросила какая-то тетка, подойдя к кабинету.

Не дожидаясь реакции очереди, она вошла в кабинет. Вышла она оттуда только через полчаса.

— Ну! Хорошо, ага! Увидимся! — орала она в открытую дверь кабинета, когда уходила.

Она шла, стуча каблуками, довольная собой. Андрей посмотрел на её толстый зад, обтянутый тесными джинсами.

"Пошла отсюда" — сказал он про себя.

Еще минут через сорок осталось уже трое. Когда один из них вошёл в кабинет, вышла медсестра и сказала:

— Рабочий день заканчивается. Сегодня доктор больше никого не примет, поэтому...

— Ну, как же так, дочка, — начала одна из оставшихся бабок, — Мы что, зря сидели?

— Доктор тоже сидел целый день. Прейдёте завтра.

— Ну, как же...

Андрей не стал слушать этот разговор дальше. Он встал и пошёл искать выход из больницы.

"Бляди ебучие!" — думал он, — "Сиськи мяли целый день, коровы! Пошли вы все на хуй".

Андрей посмотрел на часы. До очередной электрички оставалось совсем немного. Следующая электричка ожидалась только через полтора часа. Андрей решил не тратить время на еду и направился к вокзалу по едва знакомой местности.

Когда он подошел, а точнее подбежал к вокзалу, люди уже заходили в электричку. И Андрею пришлось сделать довольно быстрый рывок, чтобы успеть. И он успел.

"Не знаю, что хуже: провести еще полтора часа на вокзале или сидеть с тобой рядом, жирная ты корова" — думал Андрея, пытаясь сидеть на краешке скамейки.

Слева раздался звонок мобильного телефона. На соседней скамейке сидела вся из себя раскрашенная девка с толстыми губами и нарисованными скулами и бровями. Андрей посмотрел на неё.

Она вся представляла из себя жертву моды. Из под коротенького топа вываливался складкой живот. На ногах были обтягивающие женские брюки, которые были ей явно коротки, а толстые бедра делали ноги еще короче. Открытые босоножки показывали старый педикюр на пальцах ног, лак кусками лежал на ногтях. Общее впечатление усиливалось жвачкой, которая была у девки во рту. Её толстогубый рот не закрывался. Она не чавкала, но смотреть в её лицо было невозможно. На нём было написано: "Вы все меня не достойны".

— Алло! — заорала девка на весь вагон визжащим голосом.

Андрей терпеть не мог людей, которые говорят по мобильному телефону так, будто они хотят сказать всем окружающим: "Смотрите все, у меня сотовый! Я по нему говорю! Я такой занятой, что мне не как не обойтись без него! А у вас такого нет?! Фи!"

— Да! Я в электричке!.. Ага!... Ага!... Я щас приеду, зайду туда. Ага, — её голос искажался жвачкой и от того становился ещё противнее.

Она вертела головой по сторонам и орала на ухо сидевшему рядом мужику.

Когда она наконец-то закончила вопить и убрала телефон, мужик повернулся к ней и спросил:

— Кто это? — оказалось, что они едут вместе.

Девка сморщила нос и дёрнула верхней губой: "Так, никто".

Андрей перевёл усталый взгляд за мужика. У окна сидела какая-то девушка или женщина. Андрей не видел её лица, но видел её голые загорелые ноги. Напротив неё сидел какой-то прыщавый подросток и украдкой пялился на её ноги, закрывая футболкой и руками поднявшийся член.

"Набираешься впечатлений, мудак?" — подумал Андрей, — "Чтобы дома надрочиться всласть?"

Андрей сам удивлялся злобе, которая охватила его разум. Его всё раздражало.

"Наверно из-за усталости" — подумал он, продолжая сверлить прыщавого пацана взглядом, полным ненависти.

Его ненависть была основана на зависти, хотя Андрей не хотел в этом себе признаваться. Он и сам раньше частенько занимался тем же, насмотревшись порнухи или наслушавшись стонов соседки за стеной. Но когда узнал о болезни, то прекратил это. В штанах у него было всё нормально, он не мог делать этого по чисто психологическим причинам. Он боялся, что каким-то образом может заразить мать или отца. На остальных людей ему было, в общем-то, наплевать, но всё же какой-то психологический барьер возник в его голове, и он начал отталкивать от себя девушек, которые и без того не бросались ему на шею. Это отталкивание заключалось в откровенной грубости и неуважении к женщинам. Андрей отдалялся от них будто больное животное от сородичей, которое инстинктивно чувствует, что может навредить своей популяции. При этом больнее всего для Андрея было осознавать то, что он был девственником. И он знал, что, скорее всего, останется им навсегда.

Андрею даже не приходилось культивировать в себе неуважение или отвращение к женщинам. Сама жизнь делала это.

Ещё до болезни он терпеть не мог находить в мусорных ведрах окровавленные прокладки матери.

"Блядь, неужели эту пакость нельзя во что-нибудь завернуть?" — думал он, с отвращением глядя на пятна крови. Ему даже не хотелось их рассматривать.

Он ненавидел рекламы всяких прокладок, шампуней, дезодорантов и прочего борохла для гигиены.

"Нахера нужна эта реклама?" — думал он, смотря, как девушка переживает за чистоту своих брюк, — "Чтобы никто не видел твоих пятен? А какого хера я смотрю на эти ёбаные грязные прокладки у себя дома?"

Уже будучи больным он сказал матери об этом. Мать ничего не ответила, но было видно, что она ни то обиделась, ни то застыдилась.

— Могла бы и сама догадаться. Не маленькая, — бурчал Андрей оправдываясь.

Но если вопрос с прокладками можно было решить, то с бороться с запахом было невозможно. Андрей чувствовал его как собака. Его воротило от него.

Разум подсказывал Андрею, что это естественно. Но Андрей не мог понять, почему в таком случае все вокруг обращают на это внимание, почему по телевизору и по радио постоянно твердят одно и то же об этих прокладках и тампонах, о перхоти, о запахе изо рта, о геморрое, о кариесе и прочей мерзости. Конечно, всё это для того, чтобы люди знали, как о себе позаботиться, но ведь они этого не делают.

Людям показывают их грязные трусы, а они продолжают ими смердеть, пряча только от посторонних глаз.

В разуме Андрея поселился какой-то нездоровый цинизм по отношению к людям, особенно к женщинам. Каждый раз, когда он приходил на забор крови, и медсестра спрашивала его, не боится ли он крови, он отвечал: "Нет". И при этом думал: "Разве что на твоей затычке".

Усугублял этот цинизм это собственный отец, который раз в месяц напивался так, что не мог уследить за собственным языком и мыслями.

— Сука, у тебя-а течёт три не-дели в месиц, у-у...

— Закрой рот, идиот. Сына хоть постесняйся.

— А-а-а, он, не слы-ышит, — говорил отец, еле ворочая языком, — Ну?.. И пусть слы-шит. Он уже большой... У него уже своя... дырка.

Отец Андрея перестал пить, как только узнал о болезни Андрея.

Исключением для Андрея была только мать. Ведь для него она не была женщиной, она была мамой.

Андрей почувствовал, что сползает со скамейки всё дальше и посмотрел направо. На мгновение ему показалось, что толстая тетка, сидящая рядом с ним похожа на ту, которая его заразила. Он отвернулся.

Почувствовав запах блевотины и бомжа, Андрею самому захотелось блевануть, но он сдержал порыв, поймав глоток свежего воздуха из раскрытых окон электрички.

"Ебучий онанист" — подумал Андрей, снова взглянув на прыщавого подростка, — "У тебя, мудак, больше шансов трахнуть эту овцу, чем у меня, хотя я не прыщавый, как ты. Ещё полтора года назад я бы сказал себе: хорошо, что на твоём месте не я. А сейчас, хер его знает..."

Андрей вспомнил своего психолога, к которому его пару раз водила мать. Психолог нёс всякую ахинею, старясь убедить Андрея, что жизнь продолжается. Но все его усилия свелись на нет, когда Андрей, выйдя из его кабинета, случайно увидел, как тот отирает пол со лба с выражением на лице "хорошо, что не у меня".

Сидящие рядом с Андреем тётки обсуждали свои фигуры.

— А я всё не могу похудеть, — сообщила сидящая рядом с Андреем.

"Нахера тебе худеть, корова? Краше не станешь, сука. Полстраны, блядь, похудеть не могут. Уёбки мордожопые, жрать надо меньше!" — думал Андрей.

Разговор о еде напомнил ему о том, что он очень голоден. Хотя воздух, пропитанный запахом блевотины, перебивал аппетит.

Тётки тем временем продолжали говорить о еде и похудании. Андрею стало дурно, он почувствовал приступ рвоты и кислый привкус слюны, которая вдруг появилась у него во рту. Тётки продолжали говорить.

— Заебали, — выдавил Андрей.

Тётки взглянули на него. Сидящая рядом полушутя толкнула его плечом и сказала:

— Што-о?

— Заткнись! — рявкнул Андрей.

Его начало тяжело рвать желудочным соком, желчью и слюной. Ему казалось, что пенистая жидкость тянет за собой все его внутренности. Андрей начал отплёвываться.

— Ещё один, — послышалось из вагона.

— Иди в тамбур, — сказала ему одна из тёток, а сидящая рядом легонько толкнула его в плечо.

Андрей упал на колени в собственную блевотину.

— Не трогай меня, жирная сука! — рявкнул Андрей, как мог громко.

В тамбуре показались три рожи и оскаленными зубами. В вагоне стало тихо, все повернулись в сторону Андрея.

Он с трудом поднялся и опёрся на спинку скамейки, сидящие на скамейке боязливо поглядывали на Андрея.

— Жирная пизда, такая же, как ты, убила меня, — продолжал Андрей. Его глаза и сознание затуманились от усталости и ярости, к шее прилила кровь.

— Сука, я умираю! А ты сидишь тут и пиздишь про свою жирную жопу, корова ёбаная!

Тётки изменились в лице.

— У меня говно течёт по венам...

— Это точно, — услышал он сквозь шум в голове.

— Заткнись! — крикнул он в вагон, шатаясь.

— Да он пьяный...

— Придурок...

— Сам заткнись..., — слышалось из вагона.

— Вы все — говно, — продолжал Андрей, чувствуя, что теряет контроль над своим сознанием, — Вы все меня заебали. Вы ёбаные звери. У вас нихуя нет. Всё, что у вас есть — это ваши ёбаные страхи перед друг другом. Вы думаете, что если у вас не будет перхоти, кариеса, запахов, если все ваши пизды будут заткнуты тампонами, если ваши хуи будут вечно стоять, то вы, блядь, будете хорошо жить? Это что, счастье для вас?

Сколько вы ни лейте на себя шампунь, вы всё равно будете с перхотью. Сколько вы ни жрите таблетки, ваши хуи будут болтаться, ёбаные вы извращенцы. А ваши пизды будут течь. Ваши толстые жопы никогда не похудеют, потому что толстые жопы текут в вашей крови.

Вы беспокоитесь даже не о себе, а о других людях. Но всем людям насрать друг на друга и при этом каждая сука переживает о том, не воняет ли от него потом или ещё чем-то. И все ваши мысли друг о друге — это только страхи за чьё-то мнение о вас. А наедине с собой вы все одинаковые. Вы прячетесь только от посторонних, а перед близкими вы ходите как хотите, воняете чем хотите, раскидываете грязные носки и трусы. И видя всё это, ваши близкие продолжают вас любить, но вас не любят и никогда не полюбят те, для кого вы стараетесь выглядеть идеальными. Так где правда?

Люди жили тысячи лет и ни одна культура не обращала на запах пота столько внимания, как вы, ни одна культура не беспокоилась о перхоти и не возводила в культ прокладки. Так нахуя вы всё это вытащили?! Вы, ёбаные служители культа перхоти!

Что ты смотришь на меня, жирная пизда? Ты чё, всю жизнь хотела сидеть на жопе, жрать всё подряд и не растолстеть? Какого хуя вы тут жалуетесь друг другу на ваши слабости? Вы чё, блядь, не можете есть столько, сколько нужно? Я заебался слушать истории о ваших жирных ляжках и жопах. Какого хуя я должен с этим жить?!.. Какого хуя это должно быть частью моей жизни?!..

Вы даже краситься не умеете. И нахуя вам краситься?! Нахуя вам помада на губах, если у вас такие страшные, старые или прыщавые рожи? Для кого эта помада? Для вас самих?

Вы, блядь, всю жизнь тратите на то, чтобы доказать другим, что вы не хуже их.

Но хуй вам! Вы все хуже друг друга! И сколько вы ни надевайте тесные брюки, ваши жопы всё равно будут уродливо свисать. Я заебался смотреть на ваши жопы. Вы зря это делаете. Ваша косметика и одежда — всё хуйня. Потому что под ними одно говно. Под ними жир, целюлит, волосатые ноги и варикозные вены. Мне было бы на это наплевать. Но мне не наплевать, потому что я об этом знаю. Об этом теперь знают все! Это ёбаная часть нашей ёбаной жизни. И поэтому у ваших мужиков хуи на вас не стоят.

Чё ты смотришь, извращенец? Насмотрелся порнухи и теперь на кривую жену не стоит? А может она не кривая? Может ты сам кривой? За своим дряблым брюхом ты не видишь собственный член, а мечтаешь о маленьких девочках, гнида.

Красота не в ваших жопах, коровы. Красота в чистой коже, красота в простоте и в правде. А вы врёте себе и другим, замазывая свои морщины и прыщи. Я не понимаю, вы своим видом хотите привлечь или оттолкнуть?

Это всё из-за вас, ёбаные вы люди. Вы плодите вот таких вот прыщавых онанистов и всяких извращенцев. Для вот этого мудака собственная рука лучше любой из вас. Вы ему не нужны, ему нужны те девки, которых показывают по телевизору. Я тоже хотел такую же, пока не понял, какой кусок говна вы положили мне в душу. Это вы изуродовали меня, вы меня убили.

Что, бляди, не нравятся мои слова? Но вы же знаете, что это правда. И мне похуй, что вы думаете! Потому что в моей душе одно говно, и в моей крови течёт говно.

Андрею захотелось одним словом, одной фразой разрушить блаженное представление людей о мире и жизни. Но сказать нужно было слишком много, и Андрей путался в собственных мыслях.