Часть первая. Внучка бабы Яги

Я села на любимого конька — страсть как люблю истории рассказывать. Зигфрид оказался слушателем благодарным: не перебивал, кивал в нужных местах, даже за локоток меня ухватил, чтоб ни словечка не упустить. А я разливалась соловьем:

— И к делу князюшка подошел с размахом — наемников нагнал видимо-невидимо. И северные варвары были со своими шаманами, и восточные колдуны, и... Да кого только не было! Даже дюжину боевых големов на штурм пустил.

Тут барон так стиснул мою руку, что я вскрикнула:

— Полегче, я-то не из глины!

— Прости, — смутился студент. — Я вашу новейшую историю плохо знаю. Как же ему удалось такое разношерстное войско собрать, да еще и под стены привести?

Вопрос был скользкий, углубляться в него не хотелось, поэтому я ответила кратко:

— Вещуны Трехликого порталы навели. Ты же знаешь, они мастера перемещений...

Зигфрид, видно, хотел еще что-то уточнить, да только я ему вопроса вставить не позволила, затарахтела, как глухарь на токовище:

— А дело было так. Возвращался в далекие жаркие страны докс Шамуил, чьи глиняные великаны сыграли решающую роль при штурме. Доксы считаются в народе людьми прижимистыми, чтоб не сказать — скаредными. Правда это или нет — судить не нам. Только Шамуил полностью народному мнению соответствовал. Он благополучно развеял своих кукол сразу после победы — их транспортировка обошлась бы дороже, получил с князя причитающуюся плату и не торопясь, пешочком, опять же в целях экономии, двинулся в родные края. Путь его проходил через Мохнатовку. На ночлег остановился он в халупке нашего то ли Романа, то ли Богдана. Не, вспомнила — Мирон того деда звать. А чтоб денежку не тратить — заплатил за постой кусочком пергамента.

— С формулой? — ахнул студент.

Я хихикнула:

— Ну да! Одним из тех, которыми он свое воинство оживлял. Докс рассудил, что колдовство слегка повыдохлось, ни на что большое силы его уже не хватит, а бирюку в хозяйстве — в самый раз. Ну дальше ты, наверное, догадался...

— Нет, нет! Требую продолжения истории.

— А дальше — как в сказке. Тогда Мирон еще не отшельничал, хозяйка у него была. Тоже, представь себе, баба скопидомная. Только дед за глину — помощника себе лепить, она в крик: "Ты чего добро переводишь! Лучше печь с того боку подмажь!" Дед в спор, она за ухват. Так до зимы и спорили. А потом Мирон плюнул и слепил девку из снега, оживил ее пергаментом, назвал Снегурочкой. И хорошо слепил — талант у деда оказался. Она у стариков во дворе жила, в избу-то ее боялись заводить, чтоб не растаяла. Красивая, говорят, была — сама беленькая, глазищи синие огромные и русая коса до самой земли. По деревне шла — мужики цепенели. Правда, говорить не могла, только мычала. Видно, дед что-то с заклинанием напортачил.

— Идеальная жена! — закатил студент свои бесстыжие глаза. — Прекрасна как богиня и молчалива как мрамор. Весной она растаяла?

— По легенде, ее Мороз Иванович себе забрал, то ли внучкой, то ли еще кем... Только я думаю, точно растаяла.

— И на основании чего фройляйн делает такие выводы? — продолжал веселиться Зигфрид.

— Ну, это же скаредная баба Мирона потом на колобка по сусекам скребла. Скорее всего, ему Снегурочкин пергамент по наследству и перешел.

— А неблагодарная ватрушка, не мешкая, сбежала от своих благодетелей. Эту сказку я записывал, — подвел итог студент. И в подтверждение своих слов пропищал тоненьким противным голосом: — Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел.

— Садитесь, фон Кляйнерманн, отлично, — поддержала я игру.

Вот так, дурачась и подначивая друг друга, мы и дошли до цели. На смородиновом крутояре не протолкнуться — гуляет народ. Корочун сегодня — самый короткий день в году. Большой праздник. Нарядные краснощекие девицы вышли себя показать, парни — на красавиц посмотреть, а кто постарше и посолиднее — развеяться, отдохнуть от целого года тревог и забот. Песни-пляски, снежки да салазки, прямо на середине реки расчистили мужики место под каток. Ходит-бродит с лотками промеж гуляющих торговый люд — кому прянички, кому конфеты-мармелады или печенье, а кому и чего покрепче да пожиже — на любой вкус товар сыщется, на любую мошну. И разносится над толпой веселая морозная песня:

Ах ты, зимушка-зима,

Ты холодная была.

Ты холодная была,

Все дорожки замела.

Э-эй, да люли,

Все дорожки замела.

Все дорожки и пути,

Негде всаднику пройти.

Э-эй, да люли,

Негде всаднику пройти.

Зигфрид с кем-то здоровается, отвечает на поклоны, улыбается. Почти своим стал студент. Угол ему у себя Платон Силыч выделил, столоваться с домашними завсегда приглашает. Значит, барону в нашей деревне почет и уважение. А, может, староста его женить надумал? А что? У Силыча три дочери на выданье. Не все ж им по вечерам под окнами прясть в ожидании суженого. И на меня деревенские внимание обращают. Только внимание неприветливое, настороженное. Ну да ничего, мы привычные... Однако бессмысленное хождение начало меня утомлять.

— Пошли хоть на ледянке скатимся, — дернула я студента за рукав.

— Твоей бабушке обещано было, что озорничать не позволю, — поморщился Зигфрид. — Слаба ты еще для таких подвигов.

— Ну, тогда хоть леденец на палочке купи... — заныла я

Спутник только кивнул и ринулся в толпу лотошников. У кого-то характер от мороза, видно, портится. Ну чего ему стоило прокатиться по обледенелому желобу аж до другого берега, да с ветерком, с гиканьем, с посвистом молодецким? А то бродим тут на веселом празднестве, будто нам сто лет в обед. Бабуля, вишь, ему не велела! Тоже подлиза знатный. Носятся со мной, как с тухлым яйцом уже которую седмицу.

— Ой, девки, глядите, как ведьмина внучка расфуфырилась, — донесся до меня визгливый злобный голосок. — Небось, всю восень морду в щелоке держала.

Это кто у нас смелый такой? Ага! Лизавета — младшая дочка старосты. У самого берега, где начинается укатанный ледяной спуск, веселится компания молодежи. Парни и девки отвлеклись на минутку друг от друга и все уставились в мою сторону. Мелькнуло лицо бывшей подруженьки, слегка вытянутое от удивления. Мне показалось — сейчас Стеша подойдет поздороваться. Нет, отвернулась равнодушно, что-то шепнув стоящей рядом девице. Ну правильно, не ровня я ей. Не очень-то и хотелось! А вот Лизавету надо отбрить. А то меня живо эти курицы заклюют. Проходили, когда они еще цыплятами желторотыми по деревне бегали. Поэтому я вдохновенно заорала, перекрывая ровный гул толпы:

— Ты, квашня, на себя посмотри! Всю свеклу из клетушки на румянец извела? Так у тебя одна щека выше другой получилась! И за косу держись покрепче. А то, может, кто-то еще не знает, что она у тебя приплетная-а!

Вот так-то! Вишь, разозлилась как — так покраснела, что уже и не видно, чего у нее там выше. Правда, она завсегда больнее брехни колет.

Я дорожку размету,

Сама к всаднику пройду.

Э-эй, да люли,

Сама к всаднику пройду.

Я гордо развернулась, и... бамц! — получила в голову плотным снежком, аж в ушах зазвенело.

— Ой, люди добрые, Федор-то чернавку осчастливил! — захлебываясь визжала Лизавета.

Вот ведь как полезно кавалера под рукой иметь. А мой где-то петушков липких выбирает. Федька — потный и раскрасневшийся кузнецов подмастерье уже споро лепил другие снаряды. Ах, значит, так? Мало я тебя в детстве колотила! Время-то идет, а ума у некоторых не прибавляется. Я зарылась по локти в ближайший сугроб. Силы, конечно, не равны, да только я быстрее. Р-р-раз! ? и огромный ком снега залепил лицо противнику. Федька только отряхнулся по-собачьи. В следующую минуту я согнулась под градом холодных колобков. Приятели Федора — Мишка и Гришка поспешили на помощь недорослю. И я стала отбиваться. Остальные радостно скалились нежданному развлечению, улюлюкали, кричали, но в баталии принять участия не стремились. По уму, мне следовало отступать — бежать домой или искать Зигфрида, чтоб спрятаться за его широкую спину. Да только овладел мною какой-то злой кураж — я носилась подобно грозовой туче, мои наскоро слепленные снежки разили без промаха. Вот уже схватился за глаз Мишка, Федор стал явно прихрамывать. Я уворачивалась от атак, используя любую неровность, любой снежный занос или куст, неожиданно переходя в контрнаступление. И лилась, лилась разудалая песня:

Ах ты, всадник молодой,

Ты возьми меня с собой.

Э-эй, да люли,

Ты возьми меня с собой.

Ты возьми меня с собой

Молодой своей женой.

Э-эй, да люли,

Молодой своей женой.

А сердце бьется часто-часто, горят щеки, покалывает морозцем руки — варежки потеряны в пылу борьбы. И Гришка, видимо уже порядком потрепанный, куда-то подевался. Скоро будет пора праздновать победу да песни величальные самой себе петь.

Ага! Разбежалась! Дальше все происходило одновременно — подвернулась нога, со спины на меня накинулся неожиданно появившийся Гришка, схватил за руки Федор. И мы орущей кучей малой кубарем скатились с крутояра. Пока я отплевывалась и отвешивала затрещины, стали подтягиваться зрители — вся честная компания. "А бережок-то нас от гуляющего люда очень удачно прикрыл, — почти равнодушно подумалось мне. — Теперь уж и студент не отыщет, и никто из взрослых не заступится, если что..." Меня за шкирку вытащили из снега, поставили на ноги. Двое парней держали за локти, пока походкой королевишны к нам приближалась Лизавета.

— Ну что, чернушка, получила на орехи? Будешь теперь знать, на кого тявкать.

Я только подбородок вздернула.

— Думаешь, меха нацепила и чудо как хороша сделалась? Или в зеркало никогда не глядела? Так я тебе покажу, а то так в неведении и помрешь, — редкие мелкие зубы ощерились в недоброй ухмылке.

Порывшись в богатой поясной сумице, Лизавета вытащила круглое зеркальце.

— На, любуйся! — и сунула вещицу мне под нос.

Я зажмурилась. Нельзя, нельзя мне туда смотреть... Бабушка узнает, заругается. Чьи-то злые руки дергают за волосы.

— Смотри! А не то косу тебе отрежу. Федор, ножик дай.

— Может, ну ее... — бубнит Федор. — Может, хватит?

— Это я решать буду, когда хватит.

Лизавета непреклонна. Вот же повезет подмастерью с женой — попадет под каблук, пикнуть не успеет. А стальное лезвие уже холодит затылок. Еще чуть-чуть, и прощай, моя гордость — толстая девичья коса.

Эх, пропадать, так с музыкой. Я широко раскрыла глаза, успев увидеть в зеркальце свою перемазанную физиономию с синяком на скуле. А потом гладкая полированная поверхность пошла трещинками и, мелодично тренькнув, разлетелась на тысячу мелких осколков.

— Ведьма! — ахнул кто-то испуганно.

И я почувствовала, как в волосы вгрызается закаленная сталь Федькиного ножа. Из моего горла вырвался низкий нечеловеческий вой.

А потом пришла пустота — страшная и звенящая. И будто четыре тугих каната обхватывают меня за пояс, вздергивают над землей, и я взлетаю над головами мучителей, широко раскинув руки. И с севера в мои рукава проскальзывают шаловливые струйки Бора, и с юга веет жарким ароматом раскаленной земли, восточный ветер и западный тоже приходят, потому что кружит меня, будто оказалась я внутри огромного воздушного водоворота. И с любопытством гляжу я сверху на разбегающихся людей, на сорванные ураганом крыши, на группу закутанных в черные плащи всадников, несущихся ко мне прямо по блестящему речному льду. А вон и Зигфрид, простоволосый, без шапки пытается пробраться поближе, преодолевая порывы ветра. Падает, поднимается, опять падает, на четвереньках пытается ползти вперед. Снежный вихрь на минуту скрывает от меня фигуру барона, а когда снег опадает, я вижу, что Зигфрид лежит неподвижно.

— Нет! — кричу я и камнем падаю вниз.

Поздно вечером я, уставшая и зареванная, тихонько сидела дома на лавке, сжимая в руках кружку с мятным взваром. А бабушка бушевала. Такой я Ягу никогда не видела. Прихрамывая, она носилась из угла в угол, увязывала мне в дорогу какое-то барахло и бухтела, бухтела:

— Вишь, кавалерию они прислали... Стихийников у них тут отродясь не было... И не будет, с таким отношением!

Я шмыгнула носом.

— Не реви, — подлетела Яга. — Это еще не сила, а так — предвестники. Хорошо еще, не погиб никто. А за хозяйства разоренные я расплачусь, не сомневайся. Про что тебе вещун там нашептывал?

Я вспомнила черные плащи, серебряные маски, выглядывающие из-под капюшонов...

— Говорил, чтоб теперь не боялась, что учить будут.

— Ага! Эти научат...

В горницу без стука ввалился Зигфрид, серьезный и собранный, с огромным заплечным мешком.

— Фрау Ягг, нам пора.

— Бабуль, а нам обязательно вот так, на ночь глядя, убегать? — вдруг испугалась я.

— Иначе никак. С утра придут эти... — тут ведьма употребила такое слово, что даже у студента уши покраснели.

Родственница как всегда права. К "этим" в лапы попадать очень не рекомендуется. Недобрые мутные слухи ходят про вещунов. Некоторые говорят, что и не люди они вовсе...

— Лутоня, — бабушка повесила мне на шею янтариновый шарик на цепочке. — Будут там спрашивать, "по какому праву вы, донья Лутеция, вступили под сень...", ты им сразу кулончик под нос. У тебя прав-то поболе чем у других будет.

— Хорошо, — я спрятала подвеску в вырез мужской рубахи.

— Теперь ты, — повернулась ведьма к студенту. — Бери то, зачем приходил — передашь наставнику.

И сунула студенту ворох пергаментных клочков. Зигфрид ошалело стал распихивать добычу по карманам.

— А на словах обскажи, — Яга на мгновение задумалась, — что октавы у него проваливаются, пусть инструмент лучше настраивает. Ну все, присядем на дорожку...

Мы помолчали. Хороший обычай, правильный. Как раз, чтоб вспомнить, ничего ли не забыто впопыхах. Ёжкин кот! Я ринулась к запечному тайнику и одним движением сгребла в мешок всю захоронку. Бабушка посмотрела на меня строго, потом подошла и сухо поцеловала в щеку. У меня сердце сжалось от скорой разлуки. Еще пара минут, и коренастая лошадка, терпеливо дожидающаяся у забора, унесет меня от всего привычного и родного. Втроем мы вышли на крыльцо. Засада! На улице нас поджидали закутанные в плащи фигуры. Первой сориентировалась Яга:

— Через изнанку пойдете. Быстро!

— Куда? — уточнил студент.

— В баню, — шепнула я, подталкивая его в нужном направлении.

Мы бросились к пристройке, я рванула на себя заледеневшую дверь, развернулась.

— Спиной вперед входи, — успела скомандовать, прежде чем ухнуть во влажное изнаночное нутро.

— Интересно девки пляшут, — пробормотал Зигфрид осматриваясь.

А чего тут смотреть? Пыль и запустение. Как и положено. Вон только стайка мелких юрких банщиков спряталась за расколотой шайкой. Торопиться надо. Изнанка — тварь хитрая, все силы выжрет, если надолго задержимся. Хорошо еще, дорогу помню. Из лесу — на тракт, а там уж как повезет.

Послышался скрип. Барон дернулся.

— Не бойся, — взяла я его за руку. — Это в яви кто-то за нами увязался, небось, вещуны обыск затеяли.

— Куда дальше?

— Ты лучше глаза закрой, а то с непривычки...